Конец всех песен - Страница 2

– Они похожи на мидии. Их нужно выкапывать. Миссис Андервуд взяла пять спичек из коробки и протянула ее назад.

– Ваш экипаж в порядке, сэр? – спросил Джерек.

– В полном порядке!

– И вы возвращаетесь в девятнадцатое столетие?

– В 1895 год, я надеюсь.

– Значит вы можете взять нас с собой? Незнакомец отрицательно покачал головой.

– Увы! Это одноместная машина. Сиденье едва вмещает меня с тех пор, как я стал прибавлять в весе. Идемте, я покажу вам, – он повернулся и потопал по песку в направлении, откуда пришел. Джерек и Амелия поплелись за ним.

– К тому же, – добавил незнакомец, – было бы неразумно пытаться перенести людей из 1896 года в 1895 год. Вы встретились бы сами с собой, что привело бы к значительной путанице. Я допускаю незначительное вмешательство в логику времени, но страшно представить, что может случиться, если кто-нибудь решится на столь вопиющий парадокс. Не подумайте, что я читаю вам мораль, но вы оказались в столь плачевном положении из-за бесцеремонного обращения с логикой Времени.

– Значит вы подтверждаете теорию Морфейла, – сказал Джерек, с трудом тащившийся рядом с путешественником во времени. – Время сопротивляется парадоксу, отказываясь принять чужеродное тело в период, которому оно не принадлежит.

– Если есть вероятность парадокса – да. Я подозреваю, что все это связано с тем, как мы, люди, понимаем прошлое, настоящее и будущее. То есть, время как таковое не существует…

У миссис Андервуд вырвалось негромкое восклицание при виде экипажа незнакомца. Это было сооружение из латунных и эбеновых трубок, с едва заметными вкраплениями слоновой кости и серебра. Сверху, непосредственно над самым обыкновенным велосипедным седлом, была укреплена медная спираль. Перед седлом находилась маленькая панель с приборами и бронзовый полукруг с отверстием для рычагов. Все это было заключено в никель и стекло. Потертости, вмятины и трещины свидетельствовали об изрядной изношенности машины времени. Незнакомец решительно направился к огромному сундуку, укрепленному позади седла. Он расстегнул бронзовые пряжки и откинул крышку. Вслед за двустволкой он извлек из сундука кусок муслина, тропический шлем от солнца и внушительных размеров плетеную корзину, которую поставил на песок к ногам неудачников.

– Это может вам пригодиться, – сказал он, убрав остальные предметы назад в сундук и вновь закрепив застежки. – Пожалуй это все, что я в состоянии сделать для вас. Мы не можем вернуться вместе. Вы же не хотите встретиться с собой посреди площади Ватерлоо? – засмеялся он.

– Вы имеете в виду площадь Пикадилли, сэр? – нахмурившись спросила мисс Андервуд.

– Никогда не слышал о ней, – ответил путешественник во времени.

– А я никогда не слышала о площади Ватерлоо, – сказала она.

– Вы уверены, что вы из 1894 года? – незнакомец обеспокоенно почесал щетину на подбородке. – Я думал, что прошел полный круг, – пробормотал он. – Хм, вероятно, эта вселенная отличается от той, что я покинул. Может быть, для каждого нового путешественника во времени возникает новая хронология? А может число вселенных бесконечно? – его лицо оживилось. – Должен сказать, это было прекрасное приключение. Вы проголодались?

Миссис Амелия Андервуд удивленно подняла прекрасные брови. Незнакомец показал на корзину.

– Моя провизия, – сказал он, – в вашем полном распоряжении. Я рискну отправиться без еды до следующей остановки – надеюсь, в 1895 году. Ну, мне пора.

Он поклонился, прощально помахав кварцевым стержнем. С трудом уместившись на седле, путешественник вставил стержень в желобок и отрегулировал другие приборы. Миссис Андервуд в это время поднимала крышку корзины. Ее лица не было видно, но Джереку показалось, что она еле слышно напевает себе под нос.

– Желаю удачи вам обоим, – бодро попрощался незнакомец, – уверен, что вы не застрянете здесь навечно. Это маловероятно, не так ли? Я имею в виду, какая бы была находка для археологов, ха, ха! Ваши кости…

Раздался резкий щелчок, когда незнакомец сдвинул свой рычаг, медь заблестела, стекло замерцало, что-то, казалось, быстро начало вращаться над головой незнакомца, он и его машина стали полупрозрачными. В лицо Джерека ударил неожиданный порыв ветра, возникшего ниоткуда, а затем путешественник во времени исчез.

– О, смотрите, мистер Карнелиан! – воскликнула миссис Амелия Андервуд, извлекая свой трофей. – Цыпленок!

Исчезнувшая было перед появлением незнакомца напряженность, возникла вновь и все еще существовала между возлюбленными (ведь они стали бы возлюбленными, если бы не воспитание миссис Андервуд), когда они провели две беспокойные ночи на ложе из папоротника и ничто, кроме любознательного внимания маленьких моллюсков и трилобитов не угрожало им, а тем, в свою очередь, нечего было бояться благодаря корзине, набитой консервами, бутылками в количестве, достаточном для поддержания сил целой экспедиции в течение месяца. Ни крупные звери, ни неожиданные перемены погоды не страшили наших Адама и Еву. Ева в гордом одиночестве не могла разрешить внутренний конфликт, а Адам пребывал в недоумении, впрочем, уже привычном, поскольку неожиданные перемены и капризы судьбы составляли самую суть его существования до недавнего времени. Он почти забыл о своих прежних настроениях, пока однажды на заре силурийского утра, утонченная красота которого превосходила любое произведение искусства, эти настроения не пробудились с новой силой. Огромная половинка солнца так заполняла линию горизонта, что окружающее небо сверкало тысячами оттенков цвета меди, и каждый солнечный луч, распростертый над морем, имел свой неповторимый цвет – голубой, желтый, серый, розовый – сливаясь в сплошную гамму в вышине над пляжем и заставляя желтый песок сверкать белым светом, превращая известняк в мерцающее серебро. Каждый листик папоротников казался живым и разумным. И среди всего этого великолепия природы в центре малинового полукруга вырисовывалась хрупкая изящная фигурка в темно-янтарном бархатном платье, с роскошными золотисто-каштановыми волосами, обжигающими, словно пламя. Нежность шеи и тонких рук сравнима была разве что с бледным маком. Но это было не все. Прекрасная и неповторимая мелодия лилась из ее уст. Ее, только ее звонкий и чистый голосок декламировал стихотворение, никак не ассоциировавшееся с окружающим пейзажем.

Энергично выпрямившись, Джерек скинул сюртук, который укрывал его ночью. Он не ожидал увидеть свою любимую во всем ее совершенстве, во всей прелести. Это видение затмило все мысли. Джерек с нетерпением ждал продолжения, но она умолкла, откинув локоны и поджав самые милые из губ.

– Ну и что же? – сказал он.

Медленно, сквозь радужную мглу, из тени в свет, показалось ее лицо. На губах застыл вопрос.

– Амелия? – он осмелился произнести ее имя. Веки ее опустились.

– Что это? – пробормотала она.

– Что это было? Призрак? Я жажду услышать ответ. Ее губы искривились чуть капризно, глаза продолжали изучать песок, который она шевелила острым концом своего полурасстегнутого ботинка.

– Ответа нет. Уэлдрэйк не говорит. Это риторический вопрос. – Такая рассудительность, столько здравого смысла… Чувство превосходства, смешанного со скромностью заставило ее ресницы подняться на миг и быстро опуститься. – Все хорошие поэмы – кладезь рассудительности и здравого смысла, да будет вам известно, мистер Карнелиан. Эта поэма о смерти. Уэлдрейк вообще много писал о смерти – да и сам умер преждевременно. Моя кузина подарила мне «Посмертные поэмы» на двадцатилетие. Вскоре она умерла от чахотки.