Конец всех песен - Страница 12

– Конец всем невзгодам! – воскликнул он. – Путь был долгим и трудным, но все закончилось благополучно, и теперь нас ждет наш собственный коттедж, кошка и кашка, пудинг и пудель, кольраби и крабы, крем и джем, гляссе и безе, и плов к чаю. Милая, родная Амелия, ты будешь счастлива!

Чопорно восседая в драгоценном катере, миссис Андервуд поймала себя на мысли, что болтовня Джерека больше не шокирует ее. Она с удовольствием разглядывала знакомые ландшафты и не упрекала Джерека за наивную фамильярность и невольную непристойность его предложений.

– Я чувствовал! – пропел он. – Я знал, что вы полюбите Край Времени.

– Да, в нем есть своя прелесть, – признала она, – после позднего девона.

Нефритовый аэрокар достиг ранчо и парил в воздухе.

– Здесь ничего не изменилось с тех самых пор, когда время похитило вас у меня. Все в доме осталось как прежде и сохраняет все особенности и мельчайшие детали вашего времени – вашей дорогой эпохи Рассвета. Я сделаю вас счастливой, Амелия. Я исполню любой ваш каприз, любую прихоть. Теперь, когда я много глубже знаю ваши потребности и хорошо знаком с вашими обычаями, вы перестанете считать меня таким наивным, как прежде, когда я добивался вас. Кажется это было так давно!

– Все осталось как прежде, – повторила она задумчиво, – Но мы – нет.

– Я возмужал, – согласился он, – теперь я подходящая пара для вас.

– О! – улыбнулась она. Легкий укол сомнения.

– Ведь вы не любите другого? Капитан Бастейбл… Дьявольский огонек промелькнул в ее глазах.

– Он джентльмен с превосходными манерами. И его осанка – такая военная выправка, – лицо ее оставалось серьезным, но в глазах был озорной блеск. – Пара, которую одобрила бы любая мать. Не будь я уже замужем, мне позавидовали бы в Бромли, но я замужем, конечно, за мистером Андервудом.

Катер приземлился по спирали среди благоухающих розовых клумб и декоративных горок, которые Джерек когда-то создал для нее. Он спросил нервозно.

– Ваш муж сказал, что… «разделит» вас!

– Даст развод. Я должна появиться в суде – за миллион лет отсюда. Кажется (отвернувшись, чтобы он не мог увидеть ее лица), я никогда не буду свободной.

– Свободной? Свободной? Ни одна женщина не была когда-либо более свободной. Вы попали в эпоху Триумфа Человечества – где исполняются все желания и нет врагов. Вы можете жить в свое удовольствие. Я – ваш покорный слуга. Ваши мечты станут моими, дражайшая Амелия!

– Но муки совести, – напомнила она. – Могу я быть свободной от этого?

Его лицо омрачилось.

– О, да, конечно, я совсем забыл про вашу совесть. Значит, вы не оставили ее там? В Эдеме? В раю?

– Там? Где я нуждалась в ней больше всего?

– Разве? Мне казалось, вы думаете иначе.

– Тогда прокляните меня как лицемерку. Все женщины таковы.

– Вы противоречите себе и явно без особого желания.

– Ха! – она первая покинула экипаж. – Вы отказываетесь обвинить меня, мистер Карнелиан? Не хотите играть в эту старую игру?

– Я не знал, что это была игра, Амелия. Вы расстроены? Ваши плечи выдают это. Простите.

Она обернулась к нему, и ее лицо смягчилось. Недоверие в глазах быстро исчезало.

– Это что, проверка на женственность? Я обвиняюсь в?…

– Все это бессмысленно.

– Почему? Здесь на Краю Времени есть какая-то степень свободы, смешанной со всеми вашими жестокостями.

– Жестокостями?

– Вы держите рабов. Походя уничтожаете все, что наскучило вам. Разве у вас нет сочувствия к этим путешественникам во времени, вашим пленникам? Я тоже была в плену – и сидела в ваших питомниках. Меня выменяли на Юшариспа. Даже в моем девятнадцатом веке подобное варварство изжило себя!

Он принимал ее упреки, склонив голову.

– Значит вы должны научить меня, как будет лучше, – сказал он. – Это и есть «мораль»?

Она вдруг была ошеломлена степенью своей ответственности. Что она несет Парадизу – спасение или комплекс вины? Она колебалась.

– Мы обсудим это со временем, – она закрыла тему.

Парочка забавных попугаев приветственно высвистывала какую-то мелодию, пока наши путники спускались к ранчо по извилистой мощеной тропинке между заборчиками из кустарника. Готическая красно-кирпичная копия ее бромлейского дома возвышалась в ожидании хозяев.

– Дом такой, каким вы оставили его, – гордо сообщил Джерек. – Но в другом месте я построил для вас «Лондон», чтобы вы не тосковали по дому. Вам еще не разонравилось ранчо?

– Оно такое, каким я помню его.

По ее тону он понял, что она разочарована.

– Вы, наверное, сравниваете его сейчас с оригиналом? Оно вполне похоже на оригинал.

– Но остается жалкой копией, да? Покажите мне…

Она подошла к крыльцу, скользнула рукой по крашеным доскам, чуть коснулась лепестков цветущей розы (из которых ни одна не завяла с тех пор, как она исчезла).

– Боже, как давно это было! – прошептала она. – Тогда у меня была потребность в чем-то знакомом. Я не могла без этого обойтись, как без воздуха.

– А сейчас можете?

– О, да. Я – человек. Я – женщина. Хотя, конечно, есть более важные вещи. В те дни я чувствовала, что я в аду – отверженная и презренная – в компании безумца. У меня не было выхода.

Джерек открыл дверь с мозаичными панелями. В сумерках холла темнели горшки с цветами, картины и персидские ковры.

– Если есть дополнения… – начал он.

– Дополнения! – она немного оживилась, осматривая холл недовольным взглядом. – Не нужно, я думаю.

– Слишком загромождено? Не хватает света? – закрыв дверь, Джерек занялся освещением.

– Дом мог бы быть больше. Больше окон, может быть, больше солнца, больше воздуха.

Он улыбнулся.

– Я могу убрать крышу…

– Вы в самом деле можете! – она вдохнула глубже. – Хотя здесь не так затхло, как я ожидала. Сколько времени вас здесь не было?

– Трудно сказать. Это можно узнать, только поговорив с нашими друзьями. Они знают. Мой диапазон запахов сильно расширился с тех пор, как я посетил 1896 год.

Я согласен, что был слаб в этой области. Но тот мой соломенный тюфяк так обогатил…

– О, все в порядке, мистер Карнелиан. Пока, во всяком случае.

– Скажите, что вас так тревожит? Она ласково посмотрела на него.

– Я никогда не подозревала в вас столько чуткости.

– Я люблю вас, – сказал Джерек просто, – и живу для вас.

Она покраснела.

– В моих комнатах все так же? Из гардероба ничего не пропало?

– Все на месте.

– Тогда мы увидимся за ленчем, – она начала подниматься по лестнице.

– Я приготовлю его для вас, – пообещал Джерек. Он вошел, пристально вглядываясь через окно в эту воображаемую Коллинз-стрит, с ее плавными зелеными холмами, механическими коровами и овцами, ковбоями и пастухами – все было воспроизведено тщательно, чтобы она чувствовала себя как дома. Он признавал в душе, что ее реакция обескуражила его. Будто она потеряла вкус к тому, что когда-то выбрала сама. Он вздохнул. Когда ее желания были ясными и определенными, Джереку было намного легче. Сейчас, когда Амелия сама не знала, чего хочет, он растерялся. Вся эта гармония разных салфеточек, конской обивки гарнитура, красных, черных и желтых ковриков и покрывал с геометрическими узорами, эти фотографии в рамках, растение с толстыми листьями – все, что раньше согревало ей душу и облегчало жизнь на чужбине – жгло ему глаза, потому что теперь она не одобряла этого. Джерек чувствовал себя грубым мужланом, который не мог доставить удовольствие женщине, не говоря уже о самой прекрасной из когда-либо живших. Все еще в запачканных лохмотьях своего костюма девятнадцатого века, он опустился в кресло, положил голову на руки и задумался над иронией ситуации. Не так давно он сидел в этом самом доме с миссис Андервуд и предлагал различные улучшения. Она была против малейших перемен. Потом она исчезла, и все, что осталось от нее – был сам дом, который Джерек полюбил как память о ней. Он привязался к дому. Теперь она сама захотела перемен, которые когда-то отвергала, и Джерек почувствовал глубокое нежелание переделывать что-либо, касалось это простого пальмового горшка или буфета. Ностальгия по тем временам, когда он ухаживал за ней, и она пыталась привить ему тонкости добродетели, когда они пели ее гимны по вечерам (ведь это она настояла на часовом распорядке дня и ночи, которые были приняты в Бромли), переполнила его – и вместе с ностальгией пришло ощущение, что его надежды обречены. Всякий раз, когда она готова была отдать ему свое сердце, открыть душу и даровать себя, все рушилось, как карточный домик. Джерека не покидало чувство, что это Джеггед подсматривал каждый их жест и движение и беспардонно вмешивался в их жизнь. И все же легче было думать так, чем поверить в то, что против них, против их любви – вся Вселенная.