Ключ к сердцу императрицы - Страница 4
Стоп. Их еще нужно заработать. Конечно, ты можешь прямо нынче же ночью взять и сочинить историю любви Алексея Рощина, бравого гусара, и прекрасной барышни Ирочки – как может быть ее девичья фамилия?.. да не суть важно, любую можно придумать, хоть бы Симонова, – Ирочки, значит, Симоновой, которая обвенчалась с Алексеем Рощиным в разгар войны, накануне битвы при Бородине, и он в этой битве погиб, а у нее остался сын, и в честь своего покойного мужа…
Стоп. Еще была коварная убийца…
Может, соперница? Запросто! Кто ж еще?! Взяла и отравила, заколола кинжалом, застрелила из лепажа стволов роковых (нужное подчеркнуть) Алексея Рощина… Даже Лесков выражался в том смысле, что в деревенских избах могут кипеть воистину шекспировские страсти. А в помещичьих домах им кипеть сам бог велел!
Сюжет незамысловатый, но вполне достоверный. Замысловатость тут и не нужна. Если Лидия нагромоздит слишком много подробностей, Рощин заподозрит выдумку. Только факты нужны, только скупые факты. Нет, капелька романтического флера не повредит. Можно будет «найти» в архиве какое-нибудь письмо – без адреса, конечно, но написанное в духе сожалений о судьбе бедняжки Ирины, которую обездолила ее… ну, скажем, кузина, отравив солеными грибками (а чем еще, не ядом же кураре!) ее младого супруга… Рощин охотно поверит, что это письмо писала Ирина Михайловна. Конечно, он потребует доказательств, однако не слишком-то сложно для Лидии с ее даром стилизации изготовить что-то подобное на потертом бумажном листке, написать текст чернилами и перьевой ручкой (можно даже разыскать настоящее гусиное перо для такого дела!), а потом снять с него копию и предоставить этот ксерокс Рощину. Надо только не забыть, что на архивных документах стоят какие-то штампы, печати – единица хранения номер такой-то… и что-то еще в этом же роде.
«О господи, да ты, подруга, кажется, готова не только фальсифицировать исторические документы, но и печати государственных образцов подделывать?» – словно бы ахнул кто-то рядом с Лидией, но она даже не стала оглядываться в поисках этого нервного человека, она и так знала, что это совесть пробудилась… поздно, голубушка, поздно! Дело сделано, прелестная пачечка голубеньких тысячных купюр и нескольких желтеньких сотенных уже приятно шелестит в ее неловко вытянутой руке. Надо их поскорей спрятать, пока Рощин не передумал.
Да, в самом деле! Лидия вдруг обнаружила, что клиент смотрит на нее как-то очень странно. Как бы размышляет, что делать дальше: вырвать у нее из руки желто-голубую пачку денег или все же не мелочиться?
Лидия торопливо сунула аванс в карман юбки:
– Вы, наверное, хотите, чтобы я вам расписку дала?
– Да бросьте, – пожал плечами Рощин. – Что я, не вижу, с кем имею дело? Вы не из тех, кто немедленно бросится с этими деньгами в ближайшее турагентство и купит путевку в какой-нибудь там турецкий или египетский рай. Вы будете теперь в архиве с утра до ночи сидеть, а сначала, готов спорить, в художественный музей сбегаете, чтобы своими глазами увидать картину этого бывшего крепостного Ирины Михайловны Рощиной.
– Рощиной-Сташевской, – уточнила Лидия, и Рощин досадливо поморщился:
– Конечно, конечно. Но понимаете, Лидия Александровна…
«Сейчас все же попросит расписку», – решила было Лидия, однако на уме у Рощина было что-то другое. Он откровенно мерил свою собеседницу взглядом, словно хотел отыскать, где именно находятся застежки на ее юбке и пуговицы на свитерке. Но если обнаружить пуговицы было невозможно просто потому, что их не существовало как таковых, то застежки на юбке имелись, и Лидия вдруг ощутила предательское желание показать Рощину, где именно они находятся.
«Почему он так смотрит? – подумала она, ощущая, что щеки загорелись. – А что, если он мной заинтересовался? Что, если решил… мы тут одни в кабинете, да и в здании, кажется, уже никого не осталось… а если он захочет…»
Мысли бестолково заметались, не в силах охватить все возможные и невозможные желания и намерения Рощина, и тут он вдруг сделал решительный шаг к Лидии:
– Была не была! Я должен вам кое-что сказать!
Лидия медленно потащила с носа очки. Сказать по правде, надобности в них никакой не имелось: зрение у нее было превосходное, без очков она гораздо лучше видела, и они, конечно, только помешали бы ей, если бы Рощин вдруг… если бы он…
Как-то странно на нее этот человек действовал, честное слово!
– Послушайте, – сказал Рощин, – послушайте, Лидия Александровна. Я вам сейчас кое-что передам. Вот смотрите.
И он протянул к Лидии ладонь, на которой лежало что-то темное, как бы заржавелое.
Это был ключ.
Лидия снова надела очки. Нет, не для того, чтобы разглядеть ключ – как уже было сказано, она и без очков прекрасно видела, что он небольшой, затейливой формы, позеленевший от времени, – но чтобы скрыть свое жуткое замешательство.
Да что это на нее нашло? Что это вдруг помутило ей разум? Как она могла вообразить, что Рощин, богатый, успешный, обремененный деньгами, как иной – долгами, может посмотреть на нее, архивную, так сказать, крысу, серую, признаемся честно, мышку, с вожделением?! Все-таки одиночество порой сводит женщин с ума, именно что сводит с ума!
Надо надеяться, Рощин не заметил, что в какой-то миг она была просто-напросто готова кинуться в его объятия – даже не кинуться, а натурально броситься! А объятия-то даже и не собирались раскрываться…
Нет, она спятила. Человек, который владеет семью магазинов, который утирает слезы женам автомобилями, а сыну – поездкой в Альпы… и Лидия Дуглас?! Да он видит в ней не женщину, а… а какое-нибудь зачуханное, перемазанное чернилами пресс-папье!
Ну и ладно. Ну и пожалуйста. Не очень-то и хотелось. Подумаешь, какой-то пошлый виноторговец. Оказался хотя бы удалым спецназовцем, в этом хоть какая-то романтика была бы!
– Ключ? – спросила Лидия хрипло и откашлялась. – Что это за ключ?
– Представления не имею, – смущенно признался Рощин. – Ситуация, короче говоря, такая. Библия, о которой я вам говорил, и этот ключ – единственные вещи, которые сохранились в моей семье из прошлого. Они, так сказать, дореволюционные. Меня еще в детстве это слово – дореволюционные – с ума сводило. Невероятно волновало! В нем такая тайна была!.. У нас в семье твердо держалось убеждение, что его какой-то мастер изготовил аж для Екатерины Великой. Я нарочно искал в Интернете – в самом деле, был какой-то безымянный кузнец из павловских крепостных графа Петра Борисовича Шереметева, которого Екатерина от ссылки на каторгу избавила, а он ей в подарок сделал цепочку из крошечных замочков и ключиков.
– Тяжеловатая была небось цепочка! – посочувствовала Лидия, а Рощин снисходительно ухмыльнулся:
– Я смотрел в Интернете: оказывается, в мастерских Шереметева делали замочки накладные, золотые, тоненькие, как листья березовые! В екатерининские времена была большая мода украшать себя этими замочками. Может, это тоже изделие того самого мастера? – Рощин подбросил на ладони заржавевший ключ. – Никто не знает, откуда он, от какой двери. Но меня почему-то гораздо больше волнует не то, что он какой-то там шкафчик Екатерины Великой отмыкал, а то, что он тоже имеет отношение к Рощину, к Алексею Рощину и к Ирине Михайловне.
– Да почему?! – изумленно уставилась на него Лидия. – С чего вы взяли?!
– А вот с чего. Вот здесь, на головке ключа, – он ткнул ухоженным ногтем в потемневший от времени металл, – в лупу можно отчетливо разглядеть цифры – тысяча семьсот восемьдесят семь. Буквы там какие-то есть, инициалы мастера, наверное, но их не разберешь, а цифры видны вполне ясно. Это екатерининские времена, а Отечественная война от них не столь далеко! То есть ключ вполне мог принадлежать Ирине Михайловне!
– Мог принадлежать, – кивнула Лидия. – Но мог и не принадлежать…
И она прикусила язык.
Конечно, конечно, это может ровно ничего не значить. Вполне вероятно, что ни Ирина Михайловна Рощина, ни тот, первый Алексей Рощин в жизни не держали в руках этого ключа. То есть в этом можно быть уверенной на 99 целых 99 сотых и 999 тысячных процента. Но нынешний Рощин, Рощин номер два, очень хочет, чтобы ключ, Библия и картина в художественном музее были звеньями одной цепи. Так в чем же дело? Кто платит деньги, тот и заказывает музыку, подумала Лидия, которой не была иногда чужда доля здорового цинизма. Ну да, Лидия вовсе не была столь уж белой (точнее, серой, учитывая цвет ее одежды) и пушистой, как могло показаться на первый взгляд. Впрочем, о ее циничности говорила, даже просто-таки криком кричала сама идея создания этой конторы с символическим названием «Ключ к тайне».