Карфаген смеется - Страница 165

Я ехал по Сикамор, пока не добрался до бульвара Венеция. Часто моя машина оказывалась единственной на дороге. Бульвар тянулся вдоль лесов и парков. Виднелись огоньки небольших поселений, бизнес–центров и особняков, стоявших на большом расстоянии друг от друга, — дань современным представлениям о том, какой могла бы быть цивилизация двадцатого века, если бы она создавалась по тщательно продуманному плану. К тому времени, когда я въехал в Венецию, луна–парк и пирс уже закрылись на ночь. Дребезжащий желтый вагон увез усталых комедиантов в тихие пригороды. Я проехал несколько кварталов до Сан–Хуана. Здесь, невдалеке от привычной суеты и городского шума, располагался мой маленький уютный дом. Венеция выглядела странно, даже фантастически, но на самом деле этот пригород был вполне обычным, живым, космополитичным, как старая Одесса; мои тревоги исчезали в этой знакомой атмосфере. Тем не менее я с осторожностью открыл парадную дверь, готовясь к тому, что меня поджидают Каллахан, Бродманн или толпа людей в высоких капюшонах. Я лег спать, думая о встрече с Эсме и о предстоящем испытании автомобиля. Он получил название «Экспериментальный образец Палленберга I».

Наступило воскресенье. Я проводил время в Лонг–Бич, следя за ходом работы, но согласился сделать перерыв, чтобы поехать с миссис Корнелиус на студию. Она все еще не получила результатов кинопроб. Хевер сказал, что иногда на это уходит неделя или две. Сейчас на студии было особенно много работы. Миссис Корнелиус, однако, считала, что «Ласки» не предложит ей контракт. Хевер уже договорился о пробах на «Эм Джи Эм». Там, по его уверениям, она точно всех поразит. Я подозреваю, что Хевер предложил сначала попытать удачи в студии «Ласки» потому, что не хотел, чтобы его друг Голдфиш подумал, будто миллионер просто пытался подыскать работу для какой–то «штучки». Хевер очень нервно реагировал на подобные предположения и выходил из себя, если таланты миссис Корнелиус подвергались сомнению. Он ведь не просто вкладывал в нее деньги. Мы смотрели «Орфея в бурю». Во время сеанса моя тоска по Эсме стала просто невыносимой.

Двадцать пятого июля 1924 года мы выкатили ЭОП‑1 из ангара. С виду казалось, что машина пострадала в аварии, потому что краска на ней была содрана, а корпус помят. Под капотом, однако, скрывался мой мощный экспериментальный двигатель. Газовые баллоны заняли место прежнего топливного бака и багажника, появились и дополнительные датчики. На них не было обозначений, но мы знали, что они измеряли давление и подачу газа, а система переключателей координировала работу цилиндров и клапанов. Миссис Корнелиус привела с собой Хевера. Она казалась опечаленной — как будто ожидала, что мы все взорвемся. Я заверил ее, что ЭОП безопаснее обычного автомобиля и намного эффективнее. Она села на краешек заднего сиденья, осмотрелась по сторонам и просвистела несколько тактов любимой мелодии. Я надеялся, что миссис Корнелиус не забудет о моих предупреждениях и не станет курить. Хевер следовал за мной по пятам и кивал, когда я рассказывал о средствах управления и новых устройствах. Вилли Росс, молодой мастер, небрежно прислонился спиной к капоту, беседуя с другим механиком и наслаждаясь ранним утренним солнцем. Туман поднимался над спокойными водами в заливе Лонг–Бич. Гудели корабельные сирены. Чайки с важным видом прогуливались по бетонному молу, как проститутки на Пигаль, — они словно бы с восхищением смотрели на нас. То и дело мы слышали, как открываются двери, электродвигатели начинали шуметь, когда наши друзья, оптимисты, принимались за работу, воплощая в жизнь свои надежды: то были мотоциклы, гидропланы, корабли, бытовая техника. Казалось, что вся Америка, или, по крайней мере, ее западная часть, трудилась во имя спасения человечества.

Хевер с любопытством следил за мной, глаза миссис Корнелиус светились от возбуждения. Я включил автоматическое зажигание. Я подождал, пока мигнет красная лампочка, а потом запустил двигатель. Как чудесно было слышать этот шум — машина содрогнулась, потом зарычала, как дикий зверь. Я отпустил тормоза и выжал сцепление. Вилли и наши механики начали аплодировать. Радостно взмахнув рукой, я набрал скорость — автомобиль повиновался всем моим командам; на миг я даже позабыл о других водителях. Я едва избежал столкновения с грузовиком и «паккардом», потом восстановил контроль над машиной и двинулся на север. Мы понеслись по шоссе Рузвельта, слева простирался бескрайний Тихий океан. Постоянно растущий Большой Лос–Анджелес находился справа. Белые башни возвышались среди густой растительности, красивые дома стояли в стороне от дороги посреди ровных лужаек, отели и многоквартирные дома блестели в мягком утреннем свете. Мне не хватало только Эсме, которая могла бы разделить мой триумф и мое счастье. Этот новый опыт почти мгновенно изменил меня. Тяжелые волны Тихого океана, синие и белые, разбивались о чудесные песчаные пляжи. В небе лениво кружился маленький биплан, двигавшийся вниз, к Бербанку, стая морских птиц поднялась над Палоc Вердес. Все птицы взлетели и приземлились почти одновременно — зрелище было поистине великолепным. Утренний свет стал куда ярче, чем прежде. Огромный тихий город, убежденный в своем богатстве и культурном превосходстве, казался прекраснейшим из всех возможных миров. ЭОП выражал мою радость. Я наконец добился успеха. Я победил. Эти полчаса вознаградили меня за долгие годы страданий и неудач. Рядом со мной, вцепившись в кожаный ремень, веселился как мальчик Дружище Хевер. Ветер румянил его щеки. Его глаза теперь загорелись — он понял потенциал моего автомобиля. Хевер посмотрел на меня, и я осознал: моему спутнику ясно, что он удостоился одной из величайших почестей, известных человеку. Да, он служил гению.

Мы миновали Венецию и Санта–Монику. Только когда мы помчались прочь от берега, от Паcифик Пэлисэйдс, направляясь в долину Сан–Фернандо, Хевер заметил, с немного меньшим беспокойством, чем можно было ожидать, что миссис Корнелиус откинулась назад и закатила глаза. Я управлял своим чудовищем и ничего не мог поделать, только ободряюще улыбался. Кожа миссис Корнелиус стала бледно–зеленой. Я пытался перекричать шум и сообщить, что было бы настоящим безумием сейчас, так далеко от базы, останавливать автомобиль. При первой же возможности, как только загорелась синяя лампочка, предупреждавшая о переключении на следующий баллон, я развернулся и в конце концов выехал на бульвар Сансет. Мы мчались среди поросших травой холмов и редких лесов, миниатюрных озер и огромных лужаек, миновав несколько роскошных дворцов, находившихся на различных стадиях строительства. Наконец я остановил свой автомобиль у отеля «Беверли–Хиллз». Миссис Корнелиус согнулась, и ее вырвало.

— ’рости, Иван, — пробормотала она, когда Хевер помогал ей выйти из машины. — Не думала, шо это бу’ет так чертовски быстро. Не стоило мне есть этого клятого лосося, верно?

— Мои поздравления, — рассеянно проговорил Хевер. Он пытался приподнять бесчувственное тело миссис Корнелиус — как будто паралитик нес китайский фарфор. — У вас там бак пробило, Палленберг. Я пришлю кого–нибудь, чтобы убрать автомобиль. А теперь извините меня.

Они, пошатываясь, двинулись к дверям отеля — две усталые обезьяны, пытающиеся исполнить какой–то примитивный ритуальный танец на сверкающих плитах внутреннего дворика. Через несколько минут я вновь занялся автомобилем. Завести машину при почти пустом баллоне номер два оказалось непросто, но я ожидал подобных незначительных проблем. Я вскоре остался наедине со своей мечтой и помчался мимо вереницы зданий, выстроенных в разных исторических и национальных стилях. Мой ЭОП‑1 по–прежнему работал превосходно. Машина везла меня от староанглийских зданий к немецкой готике и скандинавской золотой отделке, мимо обычных домов, перестроенных в виде средневековых замков, мимо замков, изображавших французские домики. Здесь, в Голливуде и вокруг него, сочетались элементы всех известных мне городов. В одно мгновение я мог перенестись в свое киевское детство, а через секунду оказаться в Одессе или Санкт–Петербурге. Я мог посмотреть на соседний холм и увидеть кипарисы, пальмы и белые купола Константинополя или проехать чуть дальше по каньону, чтобы осмотреть миниатюрную копию Сан–Суси, перенесенную прямо с Монмартра. Вот Древний Рим, вот Флоренция и, разумеется, Венеция, вот современный Милан. Отранто, Анкара, Александровская — здесь было все. Я мог отыскать Пекин, Москву, Лондон и, несомненно, Барселону или Мадрид, Берлин и Ганновер и рейнские замки, Аравию, Индию или — сюрприз! — Нью–Йорк, Чикаго, Вашингтон и Мемфис. Все мое прошлое сошлось в этом единственном городе, а мое будущее таилось в его богатстве, спокойствии и великолепии, под солнцем, которое никогда не скрывалось за облаками. Ночью, под яркими звездами и огромной луной, можно было вдыхать сладостный запах — запах сосен и цветущих кустов, запах кедровых досок и заполненных специями кладовых. Все ароматы мира нес этот легкий ветерок: соль морей, мускус красавиц, великолепные запахи тропических цветов. И все же, лежа в кровати, созданной для некоего погибшего деспота, глядя в окно, из которого открывался вид на дивные холмы, мне еще иногда удавалось услышать волчий вой. Койоты прятались на задворках мексиканских кварталов, они обитали повсюду, где появлялись католические миссии во славу папы. Койоты пробирались по небольшим долинам и лесам, пили воду в японских садах и из голландских колодцев, пожирали недоеденных фазанов и икру, импортные сыры, редкие деликатесы, которые доставляли в Голливуд в электрических холодильниках на лайнерах из Гонконга, Гамбурга и Кейптауна.