Карфаген смеется - Страница 160

Я быстро заговорил, не отрывая от него взгляда:

— Мистер Хевер, сэр. Думаю, что у вас сложилось ошибочное представление…

— Вы ведь не шантажируете меня, Палленберг… О боже. — Он словно поднялся на небеса и обнаружил, что там уже поселился дьявол. Я хотел пожать ему руку и заверить, что его счастью ничто не угрожает. — Дружба миссис Корнелиус очень много для меня значит. Вы не знаете, что мне пришлось пережить… — Он снова извинялся за то, что говорит о себе.

Я был оскорблен.

— Не стану отрицать, что мое финансовое положение весьма печально, мистер Хевер. Но, — я продемонстрировал хорошее знание местного сленга, — ад замерзнет прежде, чем я попытаюсь занять денег у друга. Пожалуйста, расслабьтесь.

Я знал, насколько он возбужден. Он все еще не мог поверить в свою удачу. Он родился миллионером и не видел в жизни ничего, кроме хорошего, — и все же боялся, что у него украдут счастье, точно так же, как ребенок из трущоб Киева, который знал по собственному опыту, что нет ничего важнее счастливого случая. Хевер почти поверил, что его мечта рухнула. Я продолжал:

— Все, что я говорю в этой комнате, останется между нами и никогда не дойдет до миссис Корнелиус. Какие бы ни были у вас отношения — я не стану их разрушать.

Хевер посмотрел на меня с тем же самым выражением благодарности, которое появилось на его лице, когда я впервые пообещал ему встречу с обожаемым идолом. Но он недоумевал:

— Тогда зачем вы здесь?

Дружище только начал любовную игру и теперь не замечал всего остального мира и его обитателей.

— Думаю, вам следует знать, что Министерство юстиции заморозило мои активы на неопределенный срок. Если кого–то и шантажируют, то именно меня. Я — их главный свидетель в деле против клана, который может разоблачить почти всех тайных сторонников ордена в стране. И я не преувеличиваю.

— Вы знаете, что я ожидаю назначения на губернаторский пост в следующем году? — Хевер прищурился, как будто изучая неясное будущее.

— Да. Я просто хотел, чтобы вы не теряли уверенности. Я не сдамся, в каком бы отчаянном положении ни оказался. Но это — крушение моей карьеры.

— Вы блестящий актер, мистер Палленберг.

Я горько рассмеялся, взял свою шляпу и встал.

— Это ирония судьбы, мистер Хевер. Это все, что мне остается в настоящее время. Если вы помните нашу беседу в Кланкресте, я прежде всего ученый. Я рассказывал вам о некоторых своих идеях. Вы говорили, что они произвели на вас впечатление.

На мгновение он вспомнил о том мире, который существовал до встречи с миссис Корнелиус.

— Какой же я дурак! Конечно! Вы были тем молодцом, который предложил накрыть крышей всю Айову! Извините меня, мистер Палленберг. Я сегодня как в тумане. — Улыбка на его лице появлялась и исчезала. Он протопал по комнате и во второй раз пожал мне руку. — У вас были и другие идеи. Я помню, что посчитал вас единственным умным человеком на том унылом сборище. Как же вы стали актером? Я думал, что вы теперь большой человек в ку–клукс–клане. Даже не говорите! Мне очень стыдно. Они меня водили за нос несколько месяцев. Жаль, что я не смог вернуть свои деньги. Вы пришли предупредить меня, верно?

— Боюсь, мы с вами в одной лодке. — Я рассказал ему часть своей истории. Он слушал с серьезным и тупым сочувствием. — Вот так, — закончил я, — отличный ученый стал третьесортным актером. Что бы ни случилось, мистер Хевер, вашего имени я никогда не назову.

Жирная нижняя губа Хевера дрогнула. Он испытывал приступ сентиментальности. Дружище сказал, что я настоящий человек. Какую помощь он мог мне оказать? Какие эксперименты я проводил, когда клан меня похитил? Я рассказал ему о своем газовом автомобиле, новом методе очистки нефти и всасывающем насосе. Он выразил восторг. Я показал немного грубых набросков, которые принес с собой, и объяснил, что был вынужден сменить имя. Все патенты были выписаны на имя Пятницкого. Он изучил их, время от времени вежливо кивая и задавая вопросы. Я поздравил себя: мы достигли взаимопонимания.

Прежде чем покинуть офис Хевера, я услышал очень много громких слов о достоинствах миссис Корнелиус, о его собственных недостатках и о моей гениальности; в итоге он смог меня поддержать. Я получил проект контракта с инженерной компанией «Золотой штат» (подразделением империи Хевера) и кассовый чек на две тысячи пятьсот долларов, мой аванс от первого гонорара в десять тысяч долларов. Я потребовал зарплату двести долларов в неделю. Моя должность, главный инженер–экспериментатор, была обозначена в контракте. Когда мои изобретения начнут приносить доход, я получу пятьдесят процентов чистой прибыли. Жизнь начиналась снова. Эсме вот–вот приедет!

Ich kann ohne dich nicht leben. Я не сделал ничего дурного! Все было ради общей выгоды. Du wirst mich minieren, mein Schatz, meine Geliebte. Я не мог ничего поделать. Es ist zu spät. Ich kenne mein Schicksal. Zu spät für den Seelenfrieden! Wir kämpfen nur, um ein gewisses Gleichgewicht aufrechzuerhalten[302]. Я, подобно изобретателю эпохи Возрождения, нашел могущественного покровителя, вот и все.

Миссис Корнелиус скоро стала постоянной спутницей Хевера. На страницах, посвященных светской жизни, печатали ее фотографии и называли английской красавицей и дочерью крупного банкира. В ближайшие две недели мы подписали документы, передав права на «Англичан в свете рампы» Этель, Мейбл и Гарольду Хоупу вместе со всем реквизитом, фургоном и достаточной суммой денег, чтобы девочки могли вернуться в Англию, если пожелают. У них теперь были настоящие визы. Обе сказали, что хотят остаться в Калифорнии. Мейбл заявила: если миссис Корнелиус сделала это, то и у нее есть шанс, «пусть даже удастся отыскать только богатого киномеханика!» Миссис Корнелиус готовилась к первым кинопробам на студии «Ласки»; фильм назывался «Сельма и виноград». Моя подруга шепнула мне, что Дружище — самый милый миллионер из всех, каких она видела, и настоящий джентльмен. Она поблагодарила меня за настойчивость, которую я проявил, когда зашла речь о первом свидании.

— Ты для ’сех нас сделал тогда много х’рошего, Иван!

Она даже простила мне то, что я сговаривался с Хевером за ее спиной. (Она просто не понимала, насколько должна быть мне благодарна!) Миссис Корнелиус, по ее словам, удивилась, когда Хевер поддержал мой план. Обычно он вел дела медлительно и осторожно.

Я бывал у нее в номере в отеле «Беверли–Хиллз». Иногда я катал свою подругу на машине по прекрасным лесистым дорогам близ отеля. У меня появился вполне приличный зеленый с золотом «пежо‑163». Эту роскошную «торпеду» мне предоставили, когда я подписал свой последний контракт. Мне нравилась роскошь псевдоиспанского дворца, в котором поселилась миссис Корнелиус, я парил среди розовых и бледносиних облаков, как будто заполнявших огромные комнаты. Облаченный в новую одежду (джодпуры[303], сапоги для верховой езды и аскотский галстук — так одевались почти все автомобилисты), я валялся на диванах в отеле; я проводил у своей подруги немало времени. Мой собственный уютный домик располагался в приморском пригороде Венеция, поблизости от Гранд–канала. Я просто наслаждался голливудской экстравагантностью. Где еще можно было отыскать такую копию европейского города, в которой причудливое сочетание дерева и кирпича заменяло камни оригинала? Голливуд уже тогда начал влиять на всю Южную Калифорнию. Он стал духовным и культурным центром Лос–Анджелеса. На многие мили вокруг вырастали целые городки, которые никогда не появились бы, если б не фантазии и таланты киношных декораторов. В тех местах дожди шли редко, и продуманные архитектурные фантазии можно было создавать дешево и быстро. В Голливуде все могли подражать богачам. Голливуд построил первую в мире истинную демократию. Мы с миссис Корнелиус — по разным причинам — испытывали настоящий восторг.

Утром я купил билет Эсме, а потом позвонил госпоже Корнелиус, чтобы сообщить ей новости. Она посоветовала не пересылать Эсме наличные. Ведь деньги могли снова украсть. И я послал своей девушке не подлежащий возврату билет первого класса на «Икозиум», который отплывал из Генуи 21 июля.