Карфаген смеется - Страница 158
— И в какой сфере? — Мне было любопытно, скажет ли он правду.
— Нефть, — ответил он.
— Вы работали в крупной компании?
— Пожалуй, да.
Ему не терпелось сменить тему и вернуться к разговору о миссис Корнелиус. Однако я внезапно превратился из ловца–любителя в настоящего игрока–профессионала. Передо мной стоял человек, который мог познакомить меня с большими шишками! Если действовать осторожно, я сумею помочь миссис Корнелиус и в то же время самому себе. Прискорбно, что я больше не мог намекать на связи клана — мы оба о них не упоминали. Я заметил, однако, что Хевер старательно избегал разговоров о политике. Меня это удивило. Я обдумывал, что делать дальше. Я с трудом сдерживался: мне очень хотелось прямо здесь открыть свою папку и сунуть бумаги ему под нос. Я хотел показать Хеверу чертежи. Я знал, на профессионального инженера произведет впечатление то, что многие любезно называли моей «гениальностью». Откуда ему было знать, что театральный актер окажется выдающимся ученым? Это просто бессмысленно. С какой стати ученый захочет вступить в труппу странствующих актеров? А с какой стати, подумал я, инженер–нефтяник будет тратить деньги на производство фильмов? Возможно, он меня поймет. Но при всем своем оптимизме я решил пока сохранить тайну. Вместо этого я спросил, могу ли я передать какое–то послание (вместе с отвратительным букетом из черных и красных гвоздик) прекрасной даме.
— Если она захочет исполнить мое главнейшее желание, — безнадежно пробормотал он, — то пусть примет приглашение поужинать сегодня в отеле «Голливуд».
Я попытался сохранить серьезный вид и заявил, что попробую сделать все возможное.
— Убедите ее, что мои намерения благородны! — Он с каждой секундой волновался все больше.
— Думаю, она в этом совершенно уверена, мистер Хевер.
Я отнес его цветы в комнату великой актрисы. Она заинтересовалась ими раньше, чем я успел что–то сказать.
— Ка’ого черта они п’красили их в та’ой цвет, Иван?
Я попросил ее внимательно выслушать меня. Хевер — состоятельный человек с превосходными связями в обществе, компаньон на киностудии.
— Я советую вам, ради нашей общей выгоды, принять его приглашение. Отель «Голливуд» — место, где обедают самые важные люди. Вы же читали журналы. Разве вам не интересно? Боже, мне жаль, что он любит не меня. Я ухватился бы за эту возможность!
Она рассмеялась, и ее гнев понемногу угас.
— Иван, я ’се еще думаю, шо ты ’родаешь мое тело, как малький сутенер.
— Он настаивал, что у него благородные намерения.
— Это не черт’в трах, Иван, — сказала она устало. — Я не могу вынести ’роклятой скуки. Х’рошо, я пойду. Это не нормально, Иван. Обычно, если я только п’думаю поужинать с ка’им‑то парнем, ты сразу корчишь свои треклятые рожи.
— Я думаю о вашей карьере.
Она вздохнула:
— Я чувствую, шо узнаю о твоих планах только тада, када он заг’врит! Тащи е’о и п’торопись.
Она чопорно расправила кимоно и розовыми пальцами пригладила кудряшки. Она уже подсознательно источала сексуальность такой силы, что я с трудом выбрался из комнаты; потом я закрыл дверь, расправил плечи и медленно направился к дневному свету и неопрятному существу с коровьими глазами, которое застыло у входа.
— Миссис Корнелиус передает вам наилучшие пожелания, — сказал я. — Она будет рада увидеться с вами через пять минут и договориться о сегодняшнем ужине.
Я почти втащил бедного монстра в комнату его обожаемой мадонны. Миссис Корнелиус с радостью позволила мне присутствовать при разговоре. Она явно сочла Хевера очаровательным, и почти все ее высокомерие исчезло к тому времени, когда она простилась с гостем. Моя подруга с нежной улыбкой сказала, что встретит его у выхода после нашего вечернего представления. Он покачнулся, едва не сломав дверь.
— Он милашка, — сказала миссис Корнелиус. — И шо ты хошь от м’ня се’одня вечером? Шобы я обчистила его карманы?
— Конечно, нет. Просто упомяните о том, что я — опытный инженер, что у меня есть патенты на несколько изобретений, которые могут сэкономить деньги в нефтяном бизнесе, что я получил образование в Санкт–Петербурге и работал в серьезных компаниях во Франции, Мемфисе…
Она приподняла пухлую руку.
— Притухни, Иван, бога ради. Я не упомню ’сю твою биографию. Думать, тьбе от это’о шо–то п’репадет, так?
— У него, судя по всему, есть связи с важными людьми в нефтяной отрасли. Мне нужна только рекомендация.
— Ты уверен в этом?
— Клянусь!
Она подняла брови:
— Оки–доки, если ты так г’воришь. Твои идеи обычно не так ’росты. Шо мы творим ради черт’вой любви!
В тот вечер на сцене я вновь старался изо всех сил. Миссис Корнелиус играла великолепно. Дружище сидел в кресле, извиваясь, дрожа от восторга, не в силах поверить, что его мечта вот–вот осуществится. Нас трижды вызывали на поклоны (на сей раз без помощи клана), и мы удалились в приподнятом настроении.
— Ты ’росто из кожи вон лез, Иван. Должна ’ризнать, я не думала, шо ты так смож. ’должение за ’должение, как я засе’да г’ворю.
Собираясь в ресторан, она постаралась одеться получше, даже достала одну из своих шляпок из зеленого и желтого атласа. Миссис Корнелиус облачилась в темно–синее платье, расшитое светлым бисером у горла, на плечах и на коленях. Желтые туфли прекрасно сочетались со шляпкой.
— Шо думать, Иван? — Миссис Корнелиус явно восхищалась собой. — Просто п’трясно, это я тьбе г’ворю! — Она глубоко вздохнула — так, что платье на груди едва не разорвалось. — Ну шо ж, за дело. Уви’имся позже, надесь.
Она положила руку на бедро, пародируя жесты современных манекенщиц, подхватила блестящую, синюю с черным сумочку и, пританцовывая, умчалась на свидание.
Как только она ушла, я начал волноваться. Я то и дело скрещивал пальцы, а потом разводил руками, потому что чувствовал себя очень глупо. Я думал, что сойду с ума, просто ожидая новостей; потом я направился в соседнюю комнату, где Мейбл и Этель поправляли чулки, и спросил, какие у них планы. «Ничего особого», — сказала Этель. Она толкнула в бок свою подругу. Раньше им всегда нравилась наша «возня». Хорошенько накрасившись и надев туфли на высоких каблуках, эти тощие девчонки становились почти привлекательными. Я подхватил их под руки и повел по дощатому настилу через ярко освещенную ярмарочную площадь. Море было черным и спокойным. Я услышал ровный гул нефтяных насосов и подумал о том, сколько влюбленных прячется под покровом шума и темноты. Хантингтон–Бич был просто великолепен; жизнь здесь кипела. Огромные грубо нарисованные головы взлетали над балаганами, откуда доносились треск, гром или звон крошечных колокольчиков. Зазывалы что–то вопили на своем языке, более древнем, чем язык цыган, и танцовщицы, еще менее привлекательные, чем мои спутницы, извивались и трясли своими ничтожными выпуклостями под звуки какого–то fartsayrik цилиндра Эдисона. Запах нефти доносился с пляжа и смешивался с вонью бензина на территории ярмарки, с запахами гамбургеров и хот–догов, глазированных яблок, розовой сахарной ваты и сахарных палочек. Земля кое–где была покрыта неровными дощатыми настилами; там, где становилось слишком грязно, она превращалась в настоящий музей калифорнийского мусора — яркие краски бутылок, коробок и бумажных пакетов уже начинали тускнеть.
Мои партнерши по сцене снимали комнату вместе с миссис Корнелиус. Я решил, что будет неблагоразумно идти туда, — вдруг свидание закончится преждевременно. Я отвел их в свою комнату, которую снимал в доме неподалеку от ярмарки. Казалось, мы никуда не уходили. Огни вспыхивали и мигали, автоматически повторялась мелодия вальса, будто доносившаяся из другого, более галантного века, и худощавое, почти бесполое тело Этель поднималось и опускалось на моем по ошибке обрезанном члене, а в это время Мейбл (что было для нее необычно) присела надо мной, а потом, чуть слышно застонав, прижала взмокшую киску к моим губам. Я старался как мог, а потом почувствовал, что задыхаюсь, Я не забыл Эсме. Я представлял ее нежное, невинное личико как раз тогда, когда Мейбл устраивалась у меня на плечах. Удивительно, как сильно Эсме походила на Лилиан Гиш. Она без всякого труда добилась бы успеха в кино, стоило ей только захотеть. Я уже начал надеяться, что смогу открыть сразу двух замечательных новых звезд. Я хотел остаться актером, искушение было очень сильным, но я больше не мог противиться своей судьбе. Я мог предложить миру другие дары: Luftshif1, лодки, технику. В конечном счете они пробудили мечту о безграничной свободе, о моих воздушных городах. Eybik, fargesn, ikh blaybn lebn [299] [300].