Карфаген смеется - Страница 15

— Эти англичане хотят добра, — сказал я, — но иногда они воскрешают воспоминания, которые лучше всего стереть.

Она поняла. Она погладила меня по лицу мягкой, нежной рукой.

— Именно поэтому мы учимся никогда не задавать вопросов, — произнесла она. — И ждем, пока нам не расскажут.

Я смотрел на нее немного настороженно, думая о том, нет ли в ее словах какого–то скрытого смысла. Но Леда, казалось, говорила искренне. Она не обладала такими способностями, как миссис Корнелиус, и не помогала мне расслабиться, но все же теперь успокаивала меня. Я вздохнул и по такому случаю вытащил одну из своих последних сигарет. Воспользовавшись медной «вечной спичкой» — кто–то отдал мне ее, расплачиваясь за паспорт, — я осторожно раскурил сигарету. Леда прижалась ко мне, прежде всего для того, чтобы укрыться от холодного ветра, который теперь дул с северо–востока.

— Как трудно представить будущее, — сказала она.

— Ты говоришь о своей личной жизни?

Она улыбнулась:

— У тебя, конечно, есть прекрасное представление о будущем, даже если твоя мечта никогда не осуществится. Это должно придать твоей жизни импульс — мне такого не хватает. Все, что у меня есть, — это Китти. Она — единственная причина для возвращения в Берлин, где я могу найти какое–то убежище и приличную школу. И все–таки я завишу от доброты дальних родственников. Моя судьба в их руках.

— Со мной когда–то было то же самое. — Я глубоко вдохнул сигаретный дым. Табак был слишком сухим, и я боялся, что он может высыпаться из бумажной трубочки. — Так ужасно — снова стать ребенком. И все опять же ради ребенка. А для тебя там найдется какая–нибудь работа?

Леда протянула руку к моей сигарете. Она сделала несколько затяжек, потом вернула сигарету.

— Я училась быть женой выдающегося промышленника. Ничего другого. Таких, как я, мой дорогой, сейчас слишком много. В мире нас тысячи, а выдающихся промышленников — горстка! Некоторые из нас пытаются заняться воровством, обирая других, тех, кто отыскал своих промышленников, другие блуждают в каком–то тумане. Я даже слышала, что кто–то завязал тесные отношения с абсолютно неподходящими молодыми людьми.

Конечно, она шутила, но я снова забеспокоился. Неужели она предполагала, что я смогу жениться на ней и стать для нее подходящим мужем?

— Ты умна и привлекательна, — сказал я. — У тебя есть небольшой капитал в Германии, верно? Ты должна подумать о том, чтобы войти в какое–то дело. Стань сама выдающейся промышленницей! Поезжай в Париж. Все лучшие русские сейчас в Париже. Открой модный магазин. Или агентство секретарей. — Здесь мое воображение иссякло.

— Я бы лучше, — улыбнулась Леда, — стала международной авантюристкой и соблазняла бы королей и императоров.

— Но сейчас век республик и демократий. Гораздо труднее соблазнить и погубить комитет.

Она рассмеялась над этим:

— Максим Артурович, сегодня вечером вы недостаточно романтичны. Это я должна быть реалисткой, а ты — мечтателем. Неужели ты лишишь меня последнего развлечения?

Я выбросил из головы прежние подозрения.

— Ну хорошо, я продолжу мечтать для тебя. И ты можешь и дальше сомневаться. Но уверяю тебя: будущее, которое я наметил, почти реально. Дело ученого — знать, как все устроено, знать все движущие принципы…

Мы расстались у дверей ее каюты.

— До завтра, — сказала она, а затем: — Я надеюсь, мы сможем остаться вместе в Константинополе, по крайней мере на некоторое время.

— Надеюсь, что так.

Она поспешно добавила:

— В Батуме безопасно. Почему мы не можем сойти на берег там?

Я согласился обдумать эту идею, которая мне совершенно не нравилась. Я, конечно, был бы рад прервать путешествие, но по–прежнему опасался нашего дальнейшего сближения, особенно на такой ранней стадии. Я вернулся в свою каюту. Как обычно, когда миссис Корнелиус не было, я удовлетворил свои желания, приняв большую порцию кокаина. В конце концов, судя по всему, Константинополь стал столицей наркотического мира, и мне уж точно не угрожала опасность остаться без этого средства моральной поддержки. Я никогда в жизни не испытывал зависимости. Я курю, пью и принимаю кокаин по собственной воле, эти занятия доставляют мне удовольствие. Слабое ощущение, возникающее при отсутствии сигарет или «снежка», едва заметно, когда я работаю. В любом случае я бы не стал покупать то, что сегодняшние волосатые детишки называют «кокаином». Это всего лишь смесь каких–то хозяйственных средств с толикой хинина или прокаина, от которого лишь немеют губы, и добавкой амфетамина для имитации эффекта эйфории. С тем же успехом можно смешать имбирное пиво с жидкостью для мытья посуды и назвать это шампанским!

Они считают себя такими современными и отважными с этими своими «наркотиками». Они размягчают себе мозги марихуаной и снотворными до тех пор, пока не смогут уже отличить один препарат от другого. Я презираю этих ребят в кожаных куртках. Они выглядят в точности так же, как варвары, которые расхаживали по Зимнему дворцу в 1917‑м, думая, что уже все знают, а на самом деле у них было лишь необычайное высокомерие, порожденное столь же необычайной глупостью. Я вижу их каждый день, на другой стороне улицы, в пабе Финча. Они шепчутся и передают друг другу бумажные пакетики, в конце концов приезжают полицейские, усталые и злые, чтобы совершить какой–то ритуальный обыск и захватить парочку бездельников. Они заискивают перед неграми. Полиция просто возвращает этим мужланам веру в «бандитскую гордость». Они не меняются. Неудивительно, что теперь на распространение кокаина смотрят неодобрительно. Во времена моей юности это было средство для аристократов, художников, ученых, врачей. Спросите кого угодно. Хоть Фрейда. Я никогда не скрывал своего отношения к его учению. Триумвират, который разрушил нашу цивилизацию, — это Маркс, Фрейд и Эйнштейн. Их будут помнить и через миллион лет — это величайшие враги человечества. Маркс уничтожил основы христианского общества. Фрейд уничтожил наш разум — мы стали сомневаться во всем. Эйнштейн уничтожил самую сущность Вселенной. А еще говорят, что Геббельс был мастером лжи! Он был новичком. Как, наверное, потешается триумвират, когда рушатся хрупкие стены и памятники, когда топчут иконы, когда злодеи стоят, уперев руки в бока, среди обломков былого величия мира, а реки крови омывают их ноги, и надежда и человечность гибнут, сгорая в огне, свет которого отбрасывает чудовищную тень на весь мир — тень Зверя, трехглавый символ смерти.

Сам же Фрейд и уничтожил доброе имя кокаина. Но у них нет оснований меня арестовывать. Я не стану употреблять эту подделку, эту смесь талька и чистящих средств, которую они пытаются мне продать.

Спокойно наслаждаясь одиночеством, я растянулся на своей койке, чтобы обдумать предложение Леды. Было бы приятно сойти на берег в Батуме. Судя по рассказам, это весьма красивый город, хотя в нем и полно мусульман. Мы, вероятно, без труда отыскали бы отель и провели бы вместе пару ночей. Это был бы и праздник, и неплохой способ облегчить наше неизбежное расставание. Но все же, если бы баронесса после этого сочла, что продолжение нашей связи возможно, могли возникнуть затруднения. Вопреки всему, похоть снова одержала верх, и я решил спросить капитана, как он отнесется к тому, что некоторые пассажиры сойдут на берег. Я тем не менее не стал обсуждать этот вопрос во время обеда, опасаясь задеть самолюбие миссис Корнелиус, Я решил отыскать старика на следующий день и побеседовать с ним наедине.

Я уже уснул к тому времени, когда вернулась миссис Корнелиус. Проснувшись, я услышал шепот, доносившийся из–за двери, и понял, что Джек Брэгг пришел вместе с моей спутницей. Я услышал ее смешок. Потом началась какая–то возня. Было очевидно, что Брэгг тоже на время утратил контроль над собой. Чтобы избавить их обоих от затруднений, я воскликнул, как будто испугавшись:

— Кто там?

Шепот стих. Полагаю, миссис Корнелиус поцеловала Джека и пожелала ему доброй ночи. Закрыв за собой дверь, она спросила, не стану ли я возражать, если она зажжет лампу. Я сказал, что не против. Миссис Корнелиус прилично выпила, одежда ее была в беспорядке, но сама она находилась в обычном прекрасном расположении духа. Она взмахнула рукой: