История Испании - Страница 3

Итак, речь у нас зашла о Риме. О том, что Сципион, покоритель Карфагена, покончив с этим делом, заявляет своим коллегам-генералам: «Оставляю этот пирог вам» – и возвращается на свою родину-мать. А меж тем, Гишпания, которая пока еще не может считаться Испанией, хотя все к тому потихоньку и идет, превращается, говоря словами уж не помню какого именно историка, в гробницу римлян: целых двести лет на то, чтоб утихомирить этот пейзаж, поскольку племен, занимавшихся междоусобицей, имелось здесь в избытке. Римская система предполагала системный же подход к уязвлению плоти: легионы, побоище, распятие, рабы. Обычное дело. В жизнь его проводили несколько персонажей, называемых преторами, Гальба со товарищи, – циничные и жестокие в стиле кинозлодеев, наподобие шерифа Ноттингема, большие доки по заключению с местными племенами пактов, даже и намеков на исполнение которых не предвиделось. Метода эта действовала медленно, но верно, со своими взлетами и падениями, носящими имена Индибилис, Мандоний и иже с ними. Главным провалом оказался Вириат, задавший такого жару, что Рим был вынужден подкупить его же приближенных, чтобы те его прикончили. Войска его, действуя с переменным успехом, держали «нумансию», то бишь оборону, в некоем городе, называемом Нуманцией. Город этот сопротивлялся еще десять лет, вплоть до того самого момента, пока в конце концов внук Сципиона его не взял, что сопровождалось страшной кровищей, массовым самоубийством защитников города (как утверждают Флор и Орозий, хоть это и кажется некоторым преувеличением) и тому подобными безобразиями. Вириату уподобился еще один деятель, римлянин по имени Серторий, красавец и умница, у которого возникли кое-какие проблемы на родине, и он прикатил сюда, сделался предводителем (в хорошем смысле этого слова) и принялся так досаждать своим бывшим соотечественникам, что они наконец прибегли к своему обычному методу – лояльность не относилась к числу наиболее укорененных местных добродетелей – и подстроили так, чтобы некий бывший наместник его ухайдакал. И вот так, перемежая мятежи убийствами, сменявшимися новыми мятежами, потихоньку-полегоньку продвигалась романизация. Время от времени случались очередные «нумансии», на которые обрушивался каменный дождь, дабы загасить мятежные очаги. Одной из последних стала Калаорра, явившая пример героического сопротивления жителей, – отсюда и пошла старинная поговорка: «Калаорра! а та, что под Рим легла, – сука у забора». Ну и так далее. Хорошей стороной всего этого было ровно то, что рано или поздно, но гражданским войнам кельтиберов промеж собой пришел конец, потому как римляне имели славную привычку обманывать, распинать и порабощать всех противоборствующих без разбора. Однако ж стоило только представиться удобному случаю (например, с той гражданской войной, что притащили с собой Юлий Цезарь и сторонники Помпея), как испанцы немедленно приняли в ней участие. Причем как с той, так и с другой стороны: нельзя же не воспользоваться любым предлогом, чтобы спалить соседу урожай или зажать в углу его законную супругу, если ты спать не можешь из-за того, что у него четверка лошадей получше твоей, имеется абонемент в амфитеатр Мериды или еще какие другие привилегии. В общем, мира как такового не было до тех самых пор, пока Октавиан Август, первый император, не пожаловал лично и не сломил хребет последним непотопляемым кантабрам, баскам и астурам, которые упорствовали в своих требованиях особого статуса, примешивая сюда меховые тулупы и козий сыр, – к Октавию они собирались отправиться с притязаниями на автономию. Факт в том, что именно с тех самых пор римляне стали называть Гишпанию Гишпанией (имя, уже бывшее некоторое время в ходу), разделив ее на пять провинций. Земля эта давала им золото, серебро и знаменитую средиземноморскую триаду: пшеницу, вино и оливковое масло. Появились общественные работы, процветание и совместные предприятия, заполнившие собой тот вакуум, которым – смотри у Плутарха, смышленого парня, – полнилось до тех пор слово «родина». Люди стали связывать с ним смысл «быть римлянином»: слова hispanus sum (я – испанец) обрели смысл через более общее: civis romanus sum (я – римский гражданин). Города, соединенные столь хорошо построенными дорогами, что они существуют по сей день, превратились в центры экономического роста и культуры. Молодые люди, снедаемые жаждой путешествовать или желанием наесться досыта, начали записываться в солдаты Рима, а выходящие в отставку легионеры получали земли и женились на испанках, рожавших испано-римлянчиков с иной ментальностью: это уже были люди, которые умели склонять rosa, rosae[11] и выучивались на архитекторов, строивших акведуки и всякое такое. Приблизительно в те же времена прибыли к нам и первые христиане; тогда они занимались пока что исключительно своими делами, то есть посещали мессы, а не разжигали социальные страсти по поводу абортов или греховных танцев, не рифмовали конфирмацию с овуляцией и не совершали всего того, за что взялись позже. А о том, что все это шло только на пользу, свидетельствует целая плеяда людей, родившихся на этой земле в те времена: Траян, Адриан, Феодосий, Сенека, Квинтилиан, Колумелла, Лукан, Марциал… Три императора, философ, ритор, всемирно признанный эксперт в сельском хозяйстве, эпический поэт и поэт-сатирик. Среди многих других. Ну а что касается языка, тут уж судите сами. Что латынь двадцать два века спустя – язык мертвый, не совсем точно. Те из нас, кто говорит по-испански, по-галисийски или по-каталански, сами о том не подозревая, продолжают говорить на латыни.

В общем, жили мы поживали веке где-то в IV или V после рождества Христова в надутом на рынке недвижимости пузыре, числясь гражданами Римской империи; жили как епископы, но в миру, наслаждаясь мостовыми и акведуками, процветая как дай бог каждому, с квадригой последней модели, припаркованной у дверей, беря деньги под залог, чтобы провести каникулы в термах или прикупить второй domus на побережьях Бетики или Тарраконской Гишпании. Гуляй – не хочу. С бумом денария, экспортом вина в амфорах, сельским хозяйством, скотоводством, добычей полезных ископаемых, торговлей и балеринами города Гадес все шло как по маслу. И тут откуда ни возьмись – в том, что касается Истории, все оказывается старо как мир – пришел кризис. Люди бросали деревни и уходили в города, метрополия выкачивала все больше и больше ресурсов из провинций, истощая их, землевладельцы, окопавшись в своих латифундиях, становились все более амбициозными и алчными, бедные все больше беднели, а богатые – богатели. К тому же не было у бабы хлопот, так купила порося: мы стали христианами, чтоб на Небо попасть. Тут и показали свои первые зубки фанатизм и религиозная нетерпимость, которые нас никогда уже не покинут, и верхи испанского клира начали совать свой нос повсюду, не исключая крупных земельных владений и политики. Ко всему прочему, легионеры-ветераны, завоевавшие весь мир, сильно сдали и, вместо того чтобы укрощать варваров (первоначально варваром называли не дикаря, а иностранца), в чем и заключалась их обязанность, тоже полезли в политику, возводя и низвергая императоров. Тридцать девять их сменилось за полвека; и многие были убиты своими же коллегами. В те времена для защиты границ, ли́меса[12] по Дунаю, стены Адриана и других подобных им местечек, варварам с той стороны границы было сказано: «Слушай, Улаф, постой-ка здесь на страже со шлемом и копьем, а я пока сгоняю в Рим за табачком». И Улаф встал по эту сторону границы вместе со всей семьей, а когда понял, что он тут один и с копьем в руке, то кликнул своих кумовьев, Сигерика и Одилона, и говорит: «Айда сюда, пацаны, нам тут эти идиоты оставили все на блюдечке с голубой каемочкой». И вот тут уж все они, наточив топоры, и набежали. И произошло то, что потом будет названо нашествием варваров. А внутри Римской империи к тому же имелись и другие иммигранты: тевтоны, парфяне, пикты, нумидийцы, гараманты и прочие чуваки, прибывшие туда или рабами, то есть ни за понюх табаку, или же добровольно, чтобы делать ту работу, которую римлянам, к тому времени уж очень избалованным, делать было лень; а уж в кризис этим несчастным вообще больше ничего не оставалось, кроме как податься в гладиаторы – социального пакета-то у них не было, – а потом восстать, как Спартак, ну или искать еще менее приятный способ себя прокормить. А уж к этим, до кучи, присоединились еще и римляне с пропиской, то есть представители среднего и низшего класса, обедневшие по причине экономического кризиса, разъяренные налогами министров типа Монторуса[13], сукина сына своего времени, удушаемые латифундистами и запуганные священниками, которые к тому же запрещали прелюбодеяние – последнее утешение бедняка. Так что все они вместе, и с превеликим удовольствием, принялись ставить подножки Римской империи – кто снаружи, а кто изнутри. Только представьте себе политическую элиту того времени – плюс-минус сегодняшняя, управляющая нами, шантрапа – с государством-империей, в хлам разоренной, с коррупцией, краснобайством и праздношатанием, сенаторами типа Анасагасти и депутатами вроде Руфиана, а также разъяренной толпой в ту эпоху, когда в моду еще не вошла политкорректность и все решалось отрезанием головы. Добавьте к этому привычное «спасайся, кто может!» – и будет совсем легко представить, как оно сразу затрещало по всем швам, завершившись рекомендацией: «Чтоб обуздать неистовство войны – склоните пред законами главу» (которую изрек некий Пруденций[14], человек с подходящим к случаю именем). Набеги варваров приняли серьезный характер в начале V века: не только свевы и вандалы, германцы – белокурые бестии и все в таком духе, но и азиаты – аланы. Эти брюнеты совершили умопомрачительную прогулку (прикиньте, прям от Украины или около того), потому как были наслышаны, что Гишпания – такое Эльдорадо, где на каждого жителя приходится по две таверны. А штука в том, что, накатывая волнами одни за другими, эти бестии устраивали страшную бучу, грабя города и храмы, насилуя респектабельных матрон, которые еще оставались респектабельными, а также творя другие виды варварства, то есть именно то, что варварам и свойственно. В результате чего цивилизованная Гишпания, или то, что от нее еще оставалось, превратилась в «оторви да брось». Чтобы остановить варварские племена, собственных сил у Рима уже не было. И желания тоже. Так что для решения данного вопроса Рим нанял временную рабочую силу. Их называли готами. С такими странными именами, как Атаульф и Торисмунд. То есть еще одно племя варваров, хотя и чуть менее варварское.