Хроники последнего лета (СИ) - Страница 11

Двигаясь таким образом по изломанному маршруту, Виктор Сергеевич неотвратимо приближался к палате Рудакова. Ловко скользнув перед начальником, главврач постучал в дверь и картинно распахнул ее.

В палате, выкрашенной в приятный голубенький цвет, рядком, как солдаты на разводе, стояли три медсестры в бело-зеленых костюмчиках, шапочках и странных коричневых бахилах, делающих ноги похожими на растущие шляпкой вниз грибы-сморчки. Сам Рудаков размещался на кровати, со всех сторон обложенный подушками, с аккуратной повязкой на голове, пластырем на левой щеке и ссадинами по всему лицу. Синяки под глазами приобрели темно-фиолетовый оттенок, что резко контрастировало с белизной постельного белья. При этом он улыбался, и весьма саркастически, очевидно забавляясь сложившейся ситуацией. Тем временем деятельный Добрый-Пролёткин проталкивал вперед оператора, затерявшегося в толпе сопровождающих.

И тут Виктор Сергеевич увидел Наташу. Он даже представить не мог, что существуют такие прекрасные женщины. Именно прекрасные, слово «красивые» не подходит, вот Анечка — она красивая, модели на подиумах и кинозвезды — тоже, а здесь — нечто другое!

Наверное, так должен выглядеть ангел. Грация каждого движения порождалась совершенством тела, а большие голубые глаза не давали возможности отвести взгляд. Отчего же она одета в джинсы и футболку с накинутым поверх белым халатом? Самое великолепное вечернее платье будет недостойно ее красоты!

В крови забурлил коктейль гормонов, как у ошалевшего от весны подростка, сердце застучало в ритме станкового пулемета, уши запылали багровой краской, а дыхание перехватило. Чтобы скрыть смущение, Виктор Сергеевич остановился, опустил голову и закашлялся. Подлетел озабоченный главврач, наклонился, заглянул в лицо и воскликнул:

— Виктор Сергеевич, что с вами?!

Загорский отмахнулся, показывая, что все в порядке, по очереди поздоровался с медсестрами и подошел к Наташе.

— Загорский, — представился он и протянул руку для приветствия.

Реакция женщины неприятно удивила Виктора Сергеевича. Она инстинктивно отстранилась, даже не от испуга, а как от предмета, вызывающего отвращение. Приходилось сталкиваться с разным отношением к собственной персоне, но такое случилось впервые.

Справившись с первым порывом, Наташа ответила на рукопожатие. Ее ладонь была мягкой, теплой и неожиданно сильной. В момент прикосновения Виктор Сергеевич почувствовал, что его словно пронзило электрическим током, а по телу пробежала теплая волна. Он неосознанно задержал руку, и Наташе пришлось приложить силу, чтобы освободиться.

Загорскому сделал над собой усилие, отвернулся от Наташи, подошел к Рудакову и произнес несколько дежурных фраз о сожалении и обязательном наказании виновных.

Журналист, хотя, как следовало из последней объективки, никакой он не журналист, а балующийся статейками литературный переводчик, выслушал безо всяких эмоций и слегка кивнул.

Загорский понимал, что и Рудаков, и Наташа не верят ни единому слову и считают именно его ответственным за случившееся. Было очень досадно, хотя для любого стороннего наблюдателя это предположение очень походило на правду, но таковой в полной мере не являлось.

Виктор Сергеевич, натянуто улыбаясь, посмотрел в камеру и похлопал больного по плечу. Сам же Рудаков при этом имел вид необыкновенно довольный, словно ему делали приятный расслабляющий массаж. «Вот мерзавец, — подумал Загорский, с трудом удерживая на лице улыбку, — он еще и радуется!»

Словно поняв состояние начальника, Добрый-Пролёткин остановил съемку и засуетился, выпроваживая посетителей. Виктор Сергеевич, оставшись наедине с Рудаковым, не глядя в глаза, пожал руку, пробормотал что-то сочувственное, решительно развернулся и вышел из палаты.

Случаются ситуации, когда человек точно знает, что наступает момент, делящий жизнь на «до» и «после». Именно такой момент настал для Загорского. Добрый-Пролёткин поработал так интенсивно, что посторонние исчезли не только из палаты, но даже из больничного коридора. Перед дверью в полном одиночестве стояла Наташа. Она теребила в руках платочек какого-то ядовито-желтого цвета, и широко раскрытыми глазами смотрела на выскочившего из палаты Виктора Сергеевича.

— Простите… я, знаете… — Загорский смутился настолько, что не мог подобрать нужных слов.

— Ничего страшного, — сухо сказала Наташа и посторонилась.

Виктор Сергеевич, наконец, сумел справиться с неожиданной растерянностью.

— Я хотел бы сказать, что никакого отношения ко всему этому, — он кивнул в сторону палаты, — не имею. Произошла трагическая случайность. Я лично сделаю все от меня зависящее, чтобы найти виновных.

В голосе Загорского звучала такая убежденность, что он сам поверил в собственные слова. Сейчас даже самый совершенный полиграф подтвердил бы его исключительную правдивость.

И, похоже, это произвело на Наташу должное впечатление. Неуловимо изменилось выражение ее лица, исчезли неприязнь и испуг, осталась детская обида и растерянность.

— Тогда за что?

— Это преступники, — жестко сказал Виктор Сергеевич, — лично я думаю: попытка ограбления или бытовое хулиганство.

Наташа очень внимательно вгляделась в лицо Загорского.

— Честно скажу, я была уверена, что все это из-за статьи. Если все не так…

— Не так. Более того, поверьте, у меня вообще нет причины хоть как-то реагировать на подобные статьи. Я вообще не знал об их существовании до этой трагедии. И мне по-настоящему обидно, что мое имя звучит в этой истории.

— Извините, — сказала Наташа, — меня совершенно не интересуют ваши личные обстоятельства.

— Не интересуют?! — с горячностью ответил Виктор Сергеевич, — а вы представьте, каково мне выслушивать фантазии и обвинения на тему, которой просто не существует! Почему вы решили, что я могу быть причастен к такому? Ах, да, я знаю — почему! В сети сообщается как данность, будто бы я связан с женщиной, возглавляющей некий фонд. И вы, разумеется, поверили, верно?

— Почему вы мне рассказываете?

— А кому мне еще, скажите, рассказывать? Оправдываться в прессе? Выступать по телевизору? Зачем? Поэтому и говорю это вам, без камер и помпы: вопрос нападения на вашего мужа стал лично моим. Если хотите, это — дело чести.

Наташа не ожидала подобного поворота. Главный злодей — ужасный и безжалостный Загорский оказался вовсе не негодяем, а человеком искренним и достойным. Ничего не скажешь, прийти в больницу и при всех выразить сочувствие тому, кого все считают первейшим недругом — сильный поступок. Возможно, он обманывает. Возможно. Но тогда в этом человеке умер великий актер. Нельзя так притворяться. Да и зачем? Кто она такая?

И к чему, скажите, Рудакову понадобилась эта писанина? Ему же всегда была безразлична политика. Даже не то, чтобы безразлична, просто он считал абсолютно всех персонажей, жаждущих популярности, заслуживающими только насмешки. А смеяться Рудаков умеет. Да еще как! Эта дамочка из фонда — вообще идеальная мишень. Глупая, алчная и самовлюбленная особа. Какой же курицей надо быть, чтобы за счет благотворителей закупить для себя, родимой два десятка часов от Картье. Как там было у Тёмы? «С энтузиазмом маньячки-сороки она тащила в гнездышко фитюлечки и блестяшечки». Обиделась, наверное.

Рудакову стало значительно лучше, и Наташа решила не оставаться в больнице на ночь, тем более что после визита Загорского повышенное внимание персонала было обеспечено.

Дома остался трехдневный беспорядок, на кухне — стол с банкой теплых маринованных помидорчиков, на которых уже замохнатилась бело-зеленая плесень, пустой водочной бутылкой и осклизлой тарелкой нарезанной колбасы. Этот натюрморт остался с момента, когда Наташа выскочила из квартиры, услышав крик Рудакова. Интересно, как вообще можно было что-то услышать, квартира все-таки на седьмом этаже, а окна выходят в другую сторону?

Сил хватило только на то, чтобы вымыть посуду и привести кухню в божеский вид. Генеральную уборку придется отложить на завтра. Наташа распахнула окно, и порыв свежего ветра смыл затхлый запах неубранного жилья. Она закрыла глаза и вздохнула полной грудью: на удивление, ветер донес аромат трав и солоноватый привкус моря.