Фрунзе. Том 1. Вираж бытия - Страница 7

Дом, в котором выделили квартиру Фрунзе, был электрифицирован и имел небольшую котельную. Свою собственную. Из-за чего квартира могла похвастаться не только электричеством, но и отоплением с горячей водой.

Казалось бы, обыденная мелочь для современного человека. Однако в 1925 году не каждому доступная, открывающая возможность для принятия ванны у себя. Большинство же москвичей в те годы довольствовались мытьем в тазиках да походами в общественные бани.

Приятно? Приятно. Но совершенно незаметно. Ибо глаз цеплялся за недостатки… за привычные вещи, которых не хватало. Например, роль стиральной машинки у него выполняла служанка или – как в эти дни говорили – домработница. Нарком мог себе позволить ее по статусу. Крестьянка в годах каждый день приходила и стирала, убирала, кашеварила. И Фрунзе нередко наблюдал этим кошмаром, так как из-за наличия горячей воды стирала она в квартире, в ванной… руками.

Кухня тоже была песней. Ни микроволновки, ни миксеров, ни даже газовой плиты. Всего этого попросту не имелось в квартире. Обходились керосинкой – фитильной керосиновой горелкой в виде маленькой бочки. Воняла она керосином нещадно – на всю кухню и дальше. Коптила. И очень плохо грела. Понятное дело, что даже так лучше, чем ничего. Однако даже чайник вскипятить с ее помощью было затяжное приключение. В том числе и потому, что конструкция получалась высокой, неустойчивой и в известной степени огнеопасной.

Покойная Софья Алексеевна хотела примус использовать, который позволял готовить быстрее. Но после того, как пару раз чуть не случился пожар, решили не рисковать.

И обновленный Фрунзе страдал.

Впрочем, бытовые проблемы поджидали везде и всюду, а не только в этой мелочи. Всякие. И большие, и маленькие. Буквально на каждом шагу. Ибо пока просто так живешь в XXI веке, не понимаешь, насколько много полезных и нужных вещей окружают тебя повсеместно. И которых попросту не имелось в 1925 году.

Бритье по утрам опасной бритвой. Отсутствие чайных пакетиков. Отсутствие банальных бумажных салфеток и бумажных полотенец.

Да даже туалетной бумаги не было!

Строго говоря, ее изобрели в 1857 году. Как идею. Привычную же нам, мягкую, придумали только в 1936 году. Но это там – в более сытых и богатых странах. Здесь же, в советской России, как это ни забавно, а даже нарком был вынужден пользоваться нарезанной газеткой. И это выглядело неплохим вариантом. Понятное дело, по юности, там, в прошлой жизни, он, как и все советские люди, сталкивался с этим бытовым нюансом. В полном объеме. Но за минувшие десятилетия как-то отвык от этого уровня сервиса.

Самым же давящим на него фактором оказался информационный голод. Там, в XXI веке, он привык к тому, что у него постоянно жужжал телевизор с новостями. Практически круглые сутки. Да и без него он непрерывно потреблял информацию. Благо, что компьютер и смартфоны да планшеты открывали поистине феноменальные возможности.

Тут же… голяк… голодный паек… маленький персональный ад. Что усугублялось проблемой… почерка. Ибо даже та информация, которую ему регулярно доставляли, была не всегда в виде печатных букв. Приличная ее часть представляла собой рукописные тексты всяких докладов, записок, рапортов и так далее. И внезапно оказалось, что прочесть их не так-то просто.

С одной стороны располагались записи, сделанные куриной лапкой, очевидно, малограмотного человека, не привыкшего писать. Либо грамотного, но плевать хотевшего на тех, кому «посчастливится» это все читать.

С другой – совершенно дебильная мода писать красиво, хорошо поставленным почерком, но абсолютно нечитабельно. И это было особенно неприятно. Вот смотришь на лист. Буковка к буковке. Наклон, нажим, высота, форма. Все прекрасно. Каллиграфическое совершенство прям. Одна беда – половину слов не разобрать. И этим уже страдали те, кто хотел подчеркнуть свою образованность. Подобным бравировали. Отчего иной раз, даже беря какие-нибудь бланки, можно было упереться взглядом в изящные каляки-маляки манерных муд… хм… людей, склонных набивать себе цену пустяшными жестами.

Конечно, он встречал и действительно красивые, ясно читаемые почерки. И это становилось его отрадой. Но не часто. Скорее даже редко. В основном же приходилось пробираться сквозь куриные иероглифы разной степени красоты.

Ох как его это бесило! Ох как он начал гонять в хвост и гриву подчиненных, вызывая и отчитывая!.. отчитывая!.. отчитывая!.. Требуя писать разборчиво. Пусть некрасиво. Пусть не модно. Но так, чтобы глаза и мозг не ломать, гадая, что же там за слово. Так, чтобы не требовалось уточнять, переспрашивать и додумывать.

Сам он, кстати, ежедневно по один-два часа уделял занятиям каллиграфией. Ибо старый Фрунзе этим раньше не заморачивался. А гость в его теле давно уже отвык от необходимости писать рукой из-за распространения компьютеров. Вот и приходилось, по сути, ставить нормальный почерк если не с нуля, то близко к этому, преодолевая определенную мышечную память тела…

И сейчас, вернувшись с доклада, Фрунзе как раз и уселся за стол и занялся чистописанием, переписывая произвольный текст. Медитативное же дело. Позволяющее отвлечься от раздражающих мыслей, сосредоточившись на тупом и монотонном деле.

И едва он вошел во вкус, как зазвенел электрический дверной звонок[2].

Михаил Васильевич вздрогнул и напрягся.

Быстро убрал свою учебную тетрадь в стол. Достал оттуда книгу по радиоделу с закладкой там, где закончил ее читать. Ну и карандаш для пометок на полях.

После чего извлек из кобуры пистолет. Его старый добрый Mauser C96 лежал в сейфе[3]. Модная среди революционеров тема. Но отсутствие возможности быстрой перезарядки при опустевшем магазине в глазах Фрунзе напрочь перечеркивало ценность сего оружия[4]. Да еще и совершенно бестолковый для самообороны калибр. Вроде как мощный. Но с низким останавливающим действием[5]. Так что уже где-то через неделю после выписывания из больницы Михаил Васильевич обзавелся знаменитым Colt 1911 сорок пятого калибра. Благо, что в магазинах Москвы его было можно вполне купить. НЭП-с. Обзавелся патронами. Запасными магазинами. И раз в два-три дня практиковался в тире.

Вот этот пистолет он и достал из кобуры.

Дослал патрон в патронник.

Снял с предохранителя.

И отправился к двери, готовясь в случае чего открыть огонь.

Было уже поздно, и домработницы в квартире не наблюдалось. Она уходила ночевать к себе. Нарком в этом жилом помещении находился один. Совсем один. И это немало его напрягало.

– Кто там? – спросил он, приблизившись и укрывшись за косяком, чтобы, если начнут стрелять сквозь дверь, его не зацепило.

– Товарищи, – отозвался из-за двери голос Сталина.

Вряд ли Сталин лично пришел бы на ликвидацию.

Так что, поставив пистолет на предохранитель, он убрал его в кобуру. Застегнул ее. И открыл дверь. За которой обнаружились Сталин в компании с Ворошиловым.

– Проходите. Чаю?

– А не откажусь. Зябко на улице. – отозвался Иосиф Виссарионович, у которого из-за регулярного курения уже в этом возрасте имелись проблемы с сосудами. Ну и как следствие он постоянно если не мерз, то подмерзал.

Вместо кухни гости прошли в кабинет. Где и расположились.

Фрунзе же засуетился, вынося баранки к чаю, сахар и чашки. Запустив перед этим керосинку и поставив воду кипятиться.

– Смотрю, не рад нашему визиту, – спросил Сталин, глядя на напряженное лицо Михаила Васильевича.

– Отчего же? Рад. Отойти только от убийства жены не могу. Тягостно.

– Ты думаешь, убийство? Вот товарищи из ГПУ сказали нам, что это самоубийство.

Фрунзе вяло улыбнулся. Поставил чайник на деревянную подставку. И, пройдя к железному ящику, выполнявшему роль сейфа, достал оттуда картонную папку на завязках. Не очень толстую.