Финальная программа. Средство от рака. Английский убийца - Страница 131

— Иди, иди, Бесси. Поторапливайся, Пег. — Он произносил эти слова механически, потому что коровы знали путь домой лучше его самого и подгонять их не было особой необходимости. Они с трудом тащились по дорожке, изрытой колеями, вдоль которой росли издающие нежный аромат кусты шиповника и жимолости, направляясь к каменному коровнику, построенному рядом с домом; стены дома были из булыжника, а крыша покрыта толстым слоем соломы.

Когда Очинек только приехал сюда, он сам удивился, насколько быстро он привык к сельскохозяйственному труду. В старых вельветовых штанах, сапогах, свитере, короткой кожаной куртке и старой помятой шляпе, со щетиной на загорелом зарумянившемся лице он выглядел так, как будто занимался сельским хозяйством всю жизнь. Он не обратил на выстрел никакого внимания. Браконьер или лесник, человек или животное — все, что происходило за пределами его фермы, его не касалось. Ему нужно было еще многое сделать до темноты.

Когда он закончил доить коров, уже почти стемнело; он слил молоко в электрический сепаратор, затем отвел коров в поле. Вернувшись, он погрузил бидоны в телегу, запряг старую лошадку Мэри и отправился к железной дороге.

Доехав до железной дороги, он зажег масляную лампу, висевшую на обычном месте. Свет ему был необходим, чтобы сгрузить молоко на небольшую деревянную платформу. Примерно через час здесь остановится поезд, заберет молоко и доставит его молочнику, жившему на небольшой станции.

Дневные звуки сменились ночными. Рядом с железнодорожной насыпью в высокой траве стрекотали кузнечики. Ухала сова. Над головой пролетели летучие мыши. Закончив работу, Очинек почувствовал приятную усталость. Он сел на телегу и решил выкурить трубку, прежде чем двинуться в обратный путь. Ночь была теплой, на безоблачном небе светила луна. Очинек уселся поудобнее и глубоко вдохнул воздух. Старая кляча раздувала бока и помахивала хвостом, она ничего не имела против того, чтобы немного подождать его. Она нагнула голову и большими желтыми зубами начала щипать траву.

На поле послышался какой-то шум, и Очинек решил, что это лисица. Если лисица вышла на охоту, ему, пожалуй, нужно быть поосторожнее сегодня, хотя следует отметить, что с тех пор, как он поселился на ферме, у него еще ни разу не было никаких неприятностей с дикими зверями. Но шорох становился все громче. Может, лисица уже поймала свою жертву? Потом раздался странный визг, как будто кого-то душили — может, кролика. Очинек сидел, напряженно всматриваясь, пытаясь определить, что происходит за кустами, но свет от лампы в поле почти не попадал. В какой-то момент ему показалось, что он увидел странное существо свирепого вида, напоминавшее скорее обезьяну, чем лисицу. Но потом это существо исчезло. Он взял в руки вожжи. Ему вдруг захотелось как можно скорее вернуться домой.

— Ну же, Мэри. Пошла, пошла. — Он говорил с деревенским акцентом, который звучал абсолютно естественно. — Пошла, старушка. Домой…

Пройдя последний поворот и увидев собственный дом, окна которого светились мягким желтым светом, он успокоился окончательно. То, что нам порой мерещится ночью, наутро кажется смешным. Он покончил с прошлой жизнью. И никогда в жизни не будет заниматься ничем подобным. Войны для него больше не существуют. Для него существует только его земля. Хорошо еще, что он не суеверный. А то воспоминания о прошлом опять бы нахлынули на него. Он улыбнулся. Он сейчас сварит себе на ужин пару яиц и отрежет ломоть свежего хлеба, а поужинав, ляжет в кровать и дочитает «Зал Хиллингтона», написанный Сурти. Последнее время он читал книги, описывающие деревенскую жизнь в восемнадцатом и девятнадцатом веках, как будто подсознательно принял решение даже с метафизической точки зрения погрузиться в деревенскую жизнь. Он уже прочитал «Священник из Вейкфилда», «Романская кровь», «Мельница на Флоссе», «Клара Вог» и «Тэсс из рода д’Эрбервиллей» и ряд других, еще менее известных. Он получал удовольствие от чтения только таких книг. Иногда он пробовал читать более современные работы, написанные Мари Вебб или Р. Ф. Делдерфилом, и находил, что они тоже интересны. Но книги Джорджа Элиота[84] и Томаса Харди[85] он все-таки почитает. Похоже, он не думал, что не будет читать их книг.

Он въехал во двор, слез с телеги и распряг лошадь. Когда они, направляясь в конюшню, проезжали мимо коровника, он слышал шум работающего сепаратора. Он улыбнулся; он устал намного больше, чем думал. Иногда от усталости казалось, что в шуме работающего сепаратора звучит какое-то слово.

Он вспомнил Уну Перссон. Что с ней произошло? Тот период в Македонии и Греции был сном. Ночным кошмаром. В своей жизни он перепробовал множество дел, прежде чем найти то, которое было ему больше всего по душе.

«Клинг-клинг-клинг», — крутились лопасти сепаратора. «Предатель-предатель-предатель».

Потягиваясь и зевая, он закрыл дверь конюшни. Сильно похолодало. Осенние ночи очень обманчивы.

«Предатель-предатель».

Он вошел в дом. В доме тоже было не жарко, несмотря на то, что на кухне была включена плита. Он открыл духовку, чтобы стало потеплее. Все еще слышался звук работающего сепаратора. Он вздрогнул.

Скорее бы залезть под одеяло.

Поезд забрал бидоны с молоком и доставил их на станцию, где молочник снял их с поезда и загрузил в свой фургон.

Фургон поехал со станции по тихой улочке, бидоны весело позвякивали в кузове, машина ехала мимо веселеньких витрин двух пивнушек под названием «Веселый англичанин» и «Молодой человек», мимо клуба, в котором звучала музыка, мимо церкви, расположенной в конце улочки, и, повернув за угол, подъехал к небольшому молочному заводику, на котором молоко разольют в бутылки, чтобы утром продать. «Слава Богу, в этом районе монополии не контролируют производство сельскохозяйственной продукции», — подумал молочник. В Англии осталось еще несколько таких мест, не охваченных так называемым «прогрессом». Молочник поставил фургон во дворе и поспешил в деревенский клуб. В тот вечер в клубе происходило что-то интересное — небольшое разнообразие в их рутинной, хоть и вполне приемлемой жизни.

Он рывком открыл дверь и с удовольствием увидел, что парашютистку уже заставили раздеваться. Она была довольно симпатичной, хоть и немного худой на его вкус. Шрам на левом глазу тоже немного портил ее. Он кивнул всем, улыбнулся Берту и Джону, своим братьям, и занял место поближе к сцене. Усаживаясь на стуле поудобнее, он облизнул губы.

Уну Перссон взяли в плен два дня назад, но все это время ее продержали в амбаре Джорджа Гризби, решая, как лучше ее использовать. Она была первой парашютисткой, которую им удалось поймать, существовало неписаное правило: пленный парашютист становился чем-то вроде раба, собственностью того, кто его поймал. В соседних деревнях уже было несколько парашютистов-мужчин, и их использовали на полевых работах, но она была первой женщиной-парашютисткой.

Видя, что за кулисами стоит Джордж Гризби с раскаленной кочергой, Уна расстегнула длинное свободное пальто и бросила его на пол. Она вовсе не боялась его кочерги, все, что она хотела, это как можно скорее покончить с этим делом. У них были свои представления о чести и достоинстве, у нее — свои. Ей казалось, что раздеться под звучащую с дешевого проигрывателя песню Элвиса Пресли «Король креолов» — самое простое дело на свете. Ей никогда особенно не нравился Элвис Пресли. Она сняла рубашку, глядя куда-то в пространство, чтобы избежать взглядов уставившихся на нее толстых, рыжих, плохо стриженых голов зрителей. У нее были в жизни моменты и похуже. Не теряя времени, она сняла ботинки, брюки, трусики и голая застыла неподвижно, демонстрируя несколько огромных желтых синяков на левой груди, правом бедре и животе. В зале было прохладно. Пахло сыростью.

— Отлично, а теперь пой, — сказал Джордж Гризби визгливым голосом. Он размахивал кочергой, на руке у него была надета большая асбестовая варежка.