Ее последний герой - Страница 11

Он бодро оделся и поспешил в магазин. Скоро прибудет зелень, а у него нет даже капусты. Что она про него подумает? Что он идиот. И будет права.

И когда раздался дверной звонок, он затормозил у двери и подумал: ну точно, идиот. Хоть притащил и капусту, и лук. Зачем мне все это надо?

Они стояли на пороге и пару минут молчали – оба смущенные и растерянные. Он, не юный, хорошо поживший мужик, и она, молодая, но уже все понимающая про эту жизнь, деловая и разумная женщина двадцати восьми лет. Люди с разных планет. Разных взглядов и поколений. Разных приоритетов. Разного всего.

Но на пороге стояли мужчина и женщина. И какая разница, сколько им лет и какие у них взгляды на жизнь? Вот именно, никакой.

Они неловко толкались на узенькой, тесной и убогой кухоньке, разбирая продукты. Он гремел посудой, доставал пыльную кастрюлю и закопченную сковородку. Она деловито мыла, чистила, резала. Он сидел на стуле и, смущаясь, предлагал свою помощь. Уже вовсю пахло мелко нарезанной травой и луковой поджаркой.

Она, стоя к нему спиной, забрав волосы в высокий хвост, помешивала ложкой в кастрюле. Вдруг резко обернулась:

– А сметана? – И кивнула на холодильник.

Он хлопнул себя по лбу. Получилось довольно громко.

– Болван! Какие же щи без сметаны?

Она осуждающе покачала головой:

– Вот именно! Щей без сметаны просто не бывает.

И посмотрела на него с укоризной.

– Я сгоняю! – бодро заверил он. – Магазин – внизу, прямо под домом. Через десять минут максимум будет сметана.

Она притворно вздохнула и выкрикнула в коридор:

– Хлеба не забудьте! Непременно черного, а лучше всего бородинского!

Хлопнула дверь, и Анна устало присела на стул. Игры какие-то. Щи. Бородинский. Сметана. А дальше надо будет хлебать эти щи. Со сметаной и с бородинским. А потом? Что будет потом? Работа.

Она тяжело вздохнула. Работа, все ради нее, родной. Ради Попова, читателей и зарплаты в сорок тысяч рублей. Не слишком ли хлопотно, Анна Михайловна?

Городецкий рванул к продуктовому, как подросток. Так лихо он, кажется, не бегал лет двадцать. А когда вернулся в подъезд, ожидая лифт, пришел в себя. Охренел совсем. К чему это все? Суп этот дурацкий. Сметана с хлебом. Девица… с хвостом на его кухне, хозяйничает в его старом фартуке. Точнее, Женином. Как-то случайно этот фартук попал в его чемодан при разделе имущества. Бред какой-то. Сейчас он поднимется в квартиру, поставит на стол сметану и хлеб. А дальше? Дальше надо будет все это есть. Со сметаной и хлебом. И о чем-то говорить (о чем?) с совершенно незнакомым, непонятным ему человеком. Абсолютно чужим, еще вчера отчетливо неприятным. Почти врагом. Сидеть в своей дурацкой и убогой кухне, ковырять в щербатых тарелках дешевыми китайскими ложками и… И думать о том, что все это она опишет, предварительно переврав, перевернув, опорочив. Потому что за это ей платят деньги. Вот проникла же! Просочилась как мышь.

Ловка. Ладно, старый болван, никто к тебе не просачивался. И тапок твоих не просил. И о поварешке твоей не мечтал. Сам позвал с перепугу. Вот иди и хлебай свои щи. Со сметаной и бородинским. Вперед, идиот! Почти рифма.

Дверь лифта открылась, и в нос ударил приятный запах готовой еды. Он, глубоко вздохнув, толкнул входную дверь и крикнул:

– Принес!

Она вышла в коридор и улыбнулась:

– Вот и славно. Тарелки уже на столе. И кстати, я нашла в холодильнике вполне приличную чесночину.

Они сели напротив друг друга, по-прежнему смущаясь, и неловко приступили к трапезе.

– Вкусно! – бодро заметил он, хлебнув горячего супу.

«Что я, с бабами не ел? – зло подумал он. – В кабаках, на приемах? В интимной обстановке? Утром, после ночи любви. Вечером, перед ночью любви… Да с какими бабами! Вам и не снилось! Постоять рядом не снилось, а уж тем более есть. Поначалу – ломоть любительской и пара-тройка яиц. Позже (значительно позже) икра, камамбер, ветчина со слезой. Десерты. Фрукты в шампанском. Вот-вот, хорошо, что вспомнил. А то совсем оробел, старый хрыч. Увидел молодую бабу и свернулся в клубок. Ты ж орел! Коршун! Тигр и лев! Сиди и хлебай! Ишь, застеснялся… Ты Городецкий!

Старый пень с давлением и пенсией в пятьсот долларов. В джинсах из девяностых и ковбойке оттуда же. Ничего. Мне можно. Хотите – берите. Не хотите – бай-бай!

А аппетит у нее, между прочим, ничего себе. Здорово рубает, от души». Ну, в этом он убедился еще у Нинки, за яичницей.

Анна откинулась на стуле и выдохнула:

– Вкусно!

Потом посмотрела на него внимательно и заметила:

– Что-то мы с вами едим и едим. Странно, не правда ли?

Он тоже отложил ложку, посмотрел на нее и сказал:

– А что тут странного? Мы же с вами живые люди. А еда, как вы справедливо заметили, обязательно сближает. Разве не так?

Она подумала и, кивнула:

– Так. На это, кстати, я и рассчитываю.

– Ну хотя бы честно, – усмехнулся он.

Возникла пауза, перешедшая в неловкость.

– Ну, приступим? – спросила гостья и встала из-за стола.

Он в ужасе скривился:

– Уже? Сразу к делу?

Она слегка улыбнулась:

– Конечно! – И через пару секунд добавила: – К мытью посуды. А что время терять?

«Один – ноль, – признал Городецкий. – Девочка-то умная. Совсем не дура девочка».

Умная девочка снова нацепила фартук его бывшей жены и с энтузиазмом принялась за уборку, а он отправился на балкон покурить.

Она подошла к нему минут через двадцать:

– Илья Максимович! Какие планы?

У него дернулась губа.

– Планы? Вы о чем, милая? У меня планы поспать, например. Отдохнуть. После обеда пенсионеры, знаете ли, привыкают вздремнуть. Всхрапнуть, если хотите.

Она не дрогнула.

– А! Ну и славно! Разумеется, отдыхайте. Я все прибрала, кстати. Могу идти?

– Идите, – кивнул он. – Большое спасибо. А вы, часом, полы не помыли?

– А надо? – Она слегка порозовела. – Если что, я готова. Я с одиннадцати лет состою в сообществе «Тимур и его команда». Движение такое, помните? Главный лозунг – помогать слабым и немощным! Вы же немощный, Илья Максимович. Разве не так?

Он изучающе смотрел на нее пару секунд, словно видел впервые. Поединок взглядов она тоже выдержала достойно.

– Ну, – протянул наконец он, – два – ноль.

Она удивленно вскинула брови.

– Ладно. Дожали, – вздохнул Городецкий. – Завтра начнем. Устраивает?

Она кивнула:

– Конечно. У меня же вагон времени. Сегодня, завтра. Позавчера.

Она направилась к двери и, открыв ее, обернулась:

– Если передумаете, можете не звонить. Не утруждайтесь! Приеду – тогда и сообщите. Ведь вам наплевать, что на дорогу я потрачу минимум пару часов.

Он растерялся и вяло промямлил:

– Ну я же сказал…

Она вышла на лестничную клетку.

– Спасибо за суп! Такая честь – поесть рядом с гением. Ну, раз уж не поговорить.

Он не нашелся и медленно закрыл дверь.

– Три – ноль, – сказал Городецкий вслух. – А я – старый осел.

Завтра, пообещала она себе, завтра – или пошлю его ко всем чертям. Достаточно! Неврастеник. То позвал, то послал. Передумал. Ну и черт с ним! Пошлю их на пару – Городецкого этого и Попова, любимого шефа.

Она нервно вела машину. На работу возвращаться не хотелось, и она позвонила секретарше Милке и сказала, что «на задании». Милка беспечно отмахнулась: шеф, мол, рванул в Тамбов к заболевшей теще и вернется дня через три, не раньше, по редакции брошен клич «расслабляйсь», и она, Милка, тоже «сваливает на хрен, потому что достали».

Домой совсем не тянуло. Видеть бойфренда Сильного – тем более. На дачу к отцу… Ну уж нет. Никого не хочется видеть, слышать, слушать и утешать.

Анна припарковалась у итальянского кафе и с удовольствием устроилась в глубоком кресле, наслаждаясь тихой музыкой и слабым жужжанием кондиционера. Кальцоне, гигантский итальянский чебурек, была прекрасна. И капучино, и панна котта – все свежайшее и вкуснейшее. Жизнь показалась не такой непереносимой.