Дюймовочка крупного калибра - Страница 5

Оборвалось все трагически и внезапно, когда Сима уже начала робко представлять себя в белом платье. Однажды утром, когда Алик собирался на работу, в дверь позвонила мрачная худая брюнетка в цветастом платье, золоте и с черным платком на голове. Гортанно прокричав нечто на неизвестном языке, тетка ворвалась в квартиру и набросилась на Алика. Они долго дрались и орали друг на друга, после чего Алик, прижимая к груди одежду, в одних трусах проскакал мимо Серафимы и зашлепал босыми пятками по лестнице, бормоча на ходу ругательства неизвестно в чей адрес. Дурой Сима не была и поняла все сразу, но цивилизованно решить вопрос не вышло. Соплеменница, явно бывшая женой вероломного южанина, расцарапала Серафиме лицо и выдрала клок волос. Урон был нанесен лишь за счет внезапности нападения, уже через минуту Сима сориентировалась и дала сдачи. Зойка долго путано объясняла, что ничего не знала, извинялась и пыталась лечить повреждения жеваным подорожником, жуя его на глазах жертвы и норовя налепить на свежие царапины.

Придя к выводу, что менталитет мужчин с рынка ей категорически не подходит, поскольку вступает в антагонизм с ее морально-этическими принципами, Серафима решила в поисках счастья к Зойкиной помощи более не прибегать. Во всяком случае – в части знакомств.

Из магазина домой Сима вернулась на подгибающихся ногах. С непривычки ломило спину, ныли икры и что-то подозрительно похрустывало в коленях. Красота требовала непомерных жертв. Правда, у подъезда Серафима столкнулась с соседом Юрой Востриковским, когда-то учившимся с ней в одной школе, но года на три младше. В старших классах Юра подсовывал ей в почтовый ящик записочки и вялые цветочки с клумбы, украшавшей двор и бдительно охраняемой местными пенсионерками. Потом он куда-то делся, затем вернулся с голенастой девицей, которая вскоре пропала, а Востриковский снова начал краснеть при встречах с Серафимой. Внимание мужчины творит чудеса. Пусть даже он младше и не интересует как кавалер. Сима томно улыбнулась, напрочь забыв про больную поясницу и гудящие ноги, и начала подниматься впереди Юры, чувственно повиливая бедрами. Востриковский полз сзади молча, видимо в предынфарктном состоянии.

– Как жизнь? – неожиданно нарушила молчание Серафима, перепугав впечатлительного кавалера. Юра затравленно вытаращил глаза и нервно кхекнул, изобразив шеей некое волнообразное движение, символизировавшее полное благополучие и превосходство над проблемами. Из звукового оформления Востриковскому удалось только тяжелое короткое мычание.

– Ну и молодец, – подбодрила его Серафима. – Заходи, если что.

Юра дернул головой и что-то сипло кукарекнул. Вероятно, соглашался зайти «если что».

Защелкнув замок, Сима вдруг вспомнила, что именно так общались в мультике пес и волк. Всхлипнув от хохота, она плюхнулась на стул.

– Сима, ты там плачешь? – тревожно крикнула из кухни бабушка.

– Ржу, – с трудом выдавила Серафима и снова зашлась в приступе веселья.

– Ты нас отвлекаешь. – Анфиса Макаровна недовольно выглянула в коридор. – Перестань хихикать, весь настрой сбила.

– Вас? Отвлекаю? У тебя наметился очередной тет-а-тет? Бабуля, не пугай!

Последний старый пират, дребезжавший в бабушкину честь песни сомнительного содержания и неумеренно поглощавший алкоголь из семейных запасов, получил отставку еще перед Новым годом, поскольку заснул на лестнице, опозорив возлюбленную перед соседями. Анфиса Макаровна предпочитала не выносить личную жизнь на публику, хотя публика с проницательностью Штирлица отслеживала бабулину жизнь и суммировала разведданные. Анфиса Макаровна была загадочна, странна и своей активностью пугала местный старушечий бомонд как НЛО. Бабки шептались и не одобряли.

– Бабуль, у нас мужчина? – игриво шевельнула бровью Серафима.

– Бестолочь, – бабушка беззлобно махнула рукой.

– Симочка, добрый вечер, – каркнул знакомый старческий голос из глубин квартиры.

«Не мужчина. И это не может не радовать. Кто-то из сподвижниц», – облегченно выдохнула Серафима. Лучше уж всякий наивный оккультизм и очередная хиромантия, чем деды, хитро косящие глазом и пересказывавшие книги про пионеров-героев от первого лица. Они требовали уважения, еды и крова. Ради бабушки Сима терпела, но каждому разрыву отношений радовалась как последнему.

Ничего нового на этой земле еще не придумали. Удивляться не приходилось: сегодня в программе было общение с духами. Сима бабушкины чудачества принимала как данность: Анфиса Макаровна всегда тяготела к чудесам и мистике.

– Симочка, как ты выросла, как похорошела, – робко навела мосты бабулина гостья, Маргарита Дормидонтовна. Она стеснялась сомнительной затеи и робела в присутствии нового лица. Свекольный румянец на старческих щечках наводил на мысль о тайне, которой не хотелось делиться. Наверное, бабушка вновь затеяла аферу с потусторонними силами.

– Марго, не отвлекайся. – Анфиса Макаровна сосредоточенно водила листом бумаги перед тощенькой свечой. Огонек на верхушке истерично дергался, расплавленный воск стекал в блюдце с сушеным горохом, у соседей надрывался тяжелый рок, за окном повякивала автомобильная сигнализация, на столе перед двумя напряженно замершими бабульками белела свежая брошюра – таковы были реалии колдовства в двадцать первом веке.

На цыпочках прокравшись мимо, Сима заглянула в сковороду – пусто. Пустая тара – еще не трагедия, если ее есть чем заполнить. Например, омлетом или вчерашней вареной картошкой, которую можно разжарить на масле, покрошив лука и чеснока… Поперхнувшись слюной, Серафима тихо чавкнула дверцей холодильника.

– Александр Сергеевич, потухнет ли солнце? – медленно и трагично провыла бабушка.

«Не иначе – Пушкин в гостях», – умилилась про себя Сима и мысленно попросила у великого поэта прощения за плотское стремление к чревоугодию.

– Вот, сказал, что потухнет, – удовлетворенно и уважительно констатировала Анфиса Макаровна.

– Александр Сергеевич, солнце потухнет не скоро? – продолжала испытывать судьбу бабуля.

– Уф, – облегченно закряхтела Марго. Надо полагать, что поэт не настаивал на скором конце света.

Серафима заинтересованно уставилась на стол, пытаясь угадать, каким образом дух общается с пенсионерками.

– Спроси что-нибудь менее глобальное, – умоляюще шепнула Маргарита Дормидонтовна. – А то у меня давление подскочило.

– Александр Сергеевич, я выйду замуж? – речитативом проныла бабушка.

От неожиданности Сима выронила сковороду, и та, прогремев набатом, прокатилась по полу. Бабулины планы ужасали своей целеустремленностью и неотвратимостью.

Старухи дружно взвизгнули.

– Извиняюсь, – пробормотала Серафима. – Есть очень хочется. Устала, оголодала, не удержала. Надеюсь, Пушкина это не особо напугало.

– Почему сразу «Пушкин»? – возмутилась Анфиса Макаровна. – Может, мы с Грибоедовым общаемся или с Даргомыжским.

– Тогда я оптом извиняюсь перед всеми, – покладисто согласилась Сима, с неудовольствием глядя на натюрморт. Даже если и удастся согреть ужин, есть все равно негде. Вряд ли великие потерпят картофельно-чесночный дух, а бабушка сейчас готова тигрицей отстаивать их интересы. Тем более что столь животрепещущий матримониальный вопрос так и остался не решен.

Сима деликатно удалилась, но терпения и воспитания хватило ненадолго. Через полчаса желудок сжался от голода и начал выводить такие рулады, что пришлось еще раз нарушить спиритический сеанс. Под восторженные «охи» пенсионерок после вопросов «есть ли шанс у Марго найти приличного мужчину с домиком и участком», «уволят ли депутата, который не реагирует на жалобы», «скоро ли поднимут пенсии», «начнет ли ЖЭК менять трубы» она ворвалась в кухню и предложила сразу перейти к основному вопросу, волнующему человечество: построят ли коммунизм.

Маргарита Дормидонтовна подобострастно хихикнула, а бабушка снисходительно поморщилась:

– Дуреха ты моя. Коммунизм – это плохо продуманная теория, которую невозможно осуществить на практике. Хочешь, мы лучше спросим, скоро ли ты замуж выйдешь?