Дочь великого грешника (Небо Монтаны) - Страница 3

У девушки подбородок Джека, но рот совсем другой – мягкий, маленький, почти детский. Когда Лили попыталась улыбнуться, Адам заметил возле губ ямочки. Кожа нежная, белая, вот почему синяк на ней так заметен.

Одинокая и испуганная, подумал Адам. Не так-то просто будет разжалобить Уиллу, чтобы она отнеслась к своей сестре по-доброму.

– Мне тут нужно заглянуть на конюшню, – сказал он вслух.

– Да?

Лили сама удивилась тому, что его слова ее расстроили. Ведь она хотела побыть одна, ведь ей лучше, когда она одна.

– Что ж, не буду вас задерживать.

– А хотите, сходим вместе? Посмотрите на наших лошадей.

– На лошадей? Но…

Не трусь, сказала она себе. Он тебе ничего плохого не сделает.

– Да, с удовольствием. Если я не буду вам мешать.

– Ни в коем случае.

Адам знал, что руку предлагать ей не нужно – испугается, а потому просто повернулся и первым стал спускаться по лестнице.

Многие видели, как Адам и средняя дочь Джека уходят. Интересный факт, есть о чем посплетничать. В конце концов, девчонка – дочь Джека, хотя, конечно, яблоко от яблони упало далеко. Какая-то она тихая, безответная, не то что Уилла. Та умеет постоять за себя. Да и за словом в карман не полезет. Что думает – то и говорит. Старшая дочь Джека – еще та штучка. Расхаживает по дому с гордым видом, поглядывает на всех сверху вниз, а уж разодета, словно на картинке. Все видели, как она вела себя на кладбище. Холодная, как ледышка, ни одной слезинки не проронила. Но красотка, ничего не скажешь. У Джека все дочки красивые, а старшей достались от отца глаза – такие же пронзительно-голубые и жестокие.

Эта особа из Калифорнии в шикарных туфлях, кажется, воображала, что она птица более высокого полета, но многие из присутствующих хорошо помнили ее мамашу, танцовщицу из Лас-Вегаса, любившую заливисто похохотать и не стеснявшуюся в выражениях. Сравнение было явно не в пользу дочери.

Но Тэсс Мэрси было глубоко наплевать, что о ней думают остальные. Она приехала в эту чертову дыру с одной-единственной целью – ознакомиться с завещанием. Пусть ей выдадут то, что полагается. Как только она получит свою долю наследства (сколько бы ни отвалил ей старый ублюдок, все будет мало), так немедленно раз и навсегда отряхнет прах Монтаны с каблучков своих изысканных туфелек.

– Вернусь самое позднее в понедельник, – сказала она в трубку своего мобильного телефона. Движения Тэсс были резкими, дергаными; казалось, эта женщина представляет собой сгусток нервной энергии. Она уединилась в какой-то комнате; судя по виду, это был рабочий кабинет, чтобы спокойно поговорить со своим агентом. Звериные головы, которыми густо были увешаны стены кабинета, отвлекали ее от делового разговора.

– Сценарий закончен, – проговорила она быстро, провела пальцами по гладким темным волосам и улыбнулась невидимому собеседнику. – Конечно, гениальный, какой же еще!.. В понедельник вручу тебе из рук в руки… Не торопи меня, Айра. Сначала прочтешь сценарий, потом будешь его продавать. Только поторопись, у меня на счете денег кот наплакал.

Она пристроила трубку поудобнее и, сосредоточенно поджав губы, плеснула себе немного бренди из хрустального графина. В ухо ей гудел Голливуд, сыпля заверениями и обещаниями, а за окном прогуливались Лили и Адам.

Любопытно, подумала Тэсс и отхлебнула бренди. Маленькая мышка гуляет с Благородным Туземцем.

Перед поездкой Тэсс навела кое-какие справки и потому знала, что Адам Вулфчайлд – сын третьей, последней жены Джека Мэрси. Мальчику было восемь лет, когда его мать вышла замуж за владельца ранчо. Адам был индейцем из племени черноногих, во всяком случае, с изрядной долей индейской крови. Мать его была наполовину итальянкой. Адам прожил на ранчо двадцать пять лет и, судя по всему, большой карьеры не сделал – нянчится с лошадьми, живет в маленьком домике.

Тэсс рассчитывала выжать из ранчо куда больше.

Что касается Лили, то о ней удалось выяснить немногое: разведена, детей нет, все время переезжает с места на место. Очевидно, бегает от мужа, который использует ее в качестве боксерской груши. В сердце Тэсс шевельнулось нечто, похожее на жалость, но это опасное чувство было немедленно заглушено. Не хватало еще сантиментов. Бизнес есть бизнес.

Мать Лили была фотографом. Она приехала в Монтану, чтобы поснимать «настоящий Запад». Вместо этого она «сняла» самого Джека Мэрси. Правда, большого счастья это ей, кажется, не принесло.

И наконец, младшая из сестер, Уилла. Тэсс стиснула зубы. Эту старый подонок оставил при себе, выгонять не стал.

Что ж, она и есть хозяйка ранчо, тут уж не поспоришь. Тэсс пожала плечами. Ну и ради бога. Она здесь пахала, ей тут и жить. Но с Тэсс ей придется поделиться, и малым куском от нее не отделаешься.

Тэсс посмотрела вдаль, увидела бескрайнюю равнину, похожую на поверхность Луны. Брезгливо передернулась, отвернулась от окна. Скорей бы уж домой, в город.

– В понедельник, Айра, – оборвала она надоедливый голос в трубке. – У тебя в офисе, ровно в двенадцать. Потом можешь пригласить меня на обед.

Не прощаясь, Тэсс повесила трубку.

Максимум – три дня, мысленно пообещала она себе и приподняла бокал, приветствуя глядевшую на нее со стены лосиную голову. Три дня, и баста. Прочь из этой дыры. Назад, в лоно цивилизации.

– Ты и без меня знаешь, что внизу ждут гости, – заявила Бесс Прингл, уперев руки в костлявые бока.

Точно таким же безапелляционным тоном она разговаривала с Уиллой, когда той было десять лет.

Уилла как раз натягивала джинсы – Бесс вломилась, не постучавшись. Такое уж у нее было обыкновение, в светские условности она не верила. Уилла огрызнулась точно так же, как огрызалась в десятилетнем возрасте:

– Ну так не напоминай.

Она нагнулась, чтобы надеть сапоги.

– Грубить некрасиво.

– Работа – тоже вещь некрасивая, но делать ее все-таки надо.

– У тебя достаточно работников, чтобы ранчо один день обошлось без твоего присмотра. Еще не хватало, чтобы сегодня, в день похорон, ты уехала куда-то по делам. Так не годится.

Весь моральный и общественный кодекс Бесс Прингл сводился к двум понятиям: «годится» и «не годится». Экономка была похожа на птичку: маленькая, щуплая, кожа да кости. При этом она обожала сладости и могла за один присест слопать целую гору блинов. Бесс утверждала, что ей пятьдесят восемь лет (на самом деле она подправила год рождения в документах), и очень гордилась своей ярко-рыжей шевелюрой, которую втайне подкрашивала хной. Непокорные волосы она затягивала в тугой узел на затылке.

Голос у Бесс был грубый, как сосновая кора, на лице – ни морщинки. Вздернутый ирландский носик, ярко-зеленые глаза. Руки у Бесс были маленькие, но ловкие. Характер крутой и вспыльчивый.

Сжимая костлявые кулаки, Бесс приблизилась к Уилле и посмотрела на нее свирепо снизу вверх:

– Немедленно отправляйся вниз и займись гостями.

– А кто будет заниматься работой?

Уилла выпрямилась. В сапогах она возвышалась над Бесс на добрые шесть дюймов, но это ничего не меняло. Между нею и экономкой постоянно шла борьба за власть.

– И потом, это не мои гости. Я их сюда не звала.

– Они пришли засвидетельствовать уважение. Обижать их не годится.

– Нет, они пришли совать свой нос в наши дела. Пора им убираться восвояси.

– Кое-кто, возможно, пришел из любопытства, – пожала плечами Бесс, – но многие хотели повидаться с тобой.

– А я с ними видеться не хочу.

Уилла резко развернулась, взяла шляпу и подошла к окну.

Там были горы, темная полоса леса, заснеженные хребты. Вечная красота и тайна мироздания.

– Они мне не нужны. Я задыхаюсь среди всей этой толпы.

Поколебавшись, Бесс положила руку ей на плечо. Джек Мэрси терпеть не мог всяких нежностей. Он строго-настрого запретил обнимать, целовать, баловать свою дочь. Такой порядок был заведен еще с тех пор, когда Уилла лежала в колыбельке. Что ж, Бесс обнимала и ласкала девочку, когда рядом не было никого постороннего. Иначе Джек выставил бы ослушницу за порог, как это произошло с его первыми двумя женами.