Дмитрий Донской - Страница 132

Существует мнение, что во время Куликовской битвы князь Дмитрий был контужен и потому уже в начале 80-х годов имел проблемы со здоровьем (206, 77). Однако это мнение основано лишь на буквальном понимании одного литературного клише. Неясность данного вопроса заставляет вновь обратиться к источникам. «Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Русского» дает несколько реалистичных подробностей кончины нашего героя:

«И посем разболеся и прискорбен бысть велми. Потом же легчае бысть ему, и възрадовася великаа княгини радостию великою и сынове его, и велможи царства его. И пакы впаде в болшую болезнь, и стенание прииде к сердцю его, яко торгати внутрьнимь его, и уже приближися к смерти душа его» (25, 214).

Для удобства читателя приведем этот текст в переводе на современный русский язык:

«А потом разболелся он и мучился сильно. Но после полегчало ему, и возрадовалась великая княгиня радостью великою, и сыновья его, и вельможи царства его. И снова впал он в еще больший недуг, и стоны вошли в сердце его, так что разрывалось нутро его, и уже приблизилась к смерти душа его» (25, 215; перевод М. А. Салминой).

По этому описанию трудно поставить сколько-нибудь точный диагноз. Но взятое в определенном контексте, оно наводит на некоторые размышления. «Слово о житии и о преставлении…» — «самое блестящее произведение литературы конца XIV в.» — было написано вскоре по кончине великого князя (271, 118). Неизвестный автор — предположительно, знаменитый древнерусский книжник Епифаний Премудрый — хорошо знал обстоятельства кончины князя (176, 151). Отсюда можно заключить, что слова «стенание прииде к сердцю его» — не просто литературный троп, но запомнившийся многим эпизод предсмертной болезни Дмитрия. Этот эпизод — тяжелый сердечный приступ. Такое предположение встречается в научной литературе и представляется убедительным (233, 101).

В этой связи вспоминается описание внешности Дмитрия Ивановича, сохранившееся в «Сказании о Мамаевом побоище» в редакции Никоновской летописи:

«Беаше же сам крепок зело и мужествен, и телом велик и широк, и плечист и чреват велми, и тяжек собою зело, брадою же и власы черн, взором же дивен зело» (42, 63). Это описание вызывает в памяти сказочный образ врубелевского «Богатыря». Но в нем угадываются и живые черты. Строгий, пронизывающий взгляд — «взором же дивен зело» — характерная особенность всех харизматических лидеров. Австрийский посланник Сигизмунд Герберштейн рассказывал, что от грозного взгляда Ивана III мужчины трепетали, а женщины падали в обморок (5, 68).

Фигура Дмитрия отличалась большой и, кажется, нездоровой полнотой. «Чреват велми» — значит: обремененный большим животом. «Телом велик и широк» — чрезмерно толст.

Необычайными габаритами Дмитрий заметно выделялся среди своего «стандартного» окружения. Задумав найти себе «двойника» перед битвой с Мамаем, он избрал Михаила Андреевича Бренка, которому пришлись впору все облачения великого князя. Очевидно, Бренко обладал такой же «нестандартной» фигурой. Подобно Митяю, Бренко был фаворитом («наперсником») великого князя и готов был отдать жизнь за своего господина. Но среди московского боярства той поры имени Бренка мы не встретим. Фавориты, как правило, не отличаются знатностью происхождения.

После битвы князя Дмитрия нашли лежащим без сознания под поваленным деревом. «На телеси же его нигдеже смертныа раны обретеся» (42, 63). Иначе говоря, он потерял сознание не от потери крови, а по какой-то иной причине. Вероятно, князь предвидел, что в страшной давке и толчее сражения он может потерять сознание. Его падение будет воспринято войском как дурной знак и может привести к панике и поражению. Во избежание такого развития событий Дмитрий и выставил своего «двойника». Эта предосторожность оказалась весьма полезной, хотя и стоила княжескому «наперснику» жизни.

Еще два слова о «нестандартной» фигуре великого князя. Когда после боя воины Владимира Серпуховского отправились искать Дмитрия, они обратили внимание на одно мертвое тело, необычное по размерам и весьма сходное с телом великого князя. И только заглянув мертвому в лицо, они поняли, что это был не Дмитрий, а князь Федор Семенович Белозерский (42, 62).

Итак, грузное телосложение Дмитрия Ивановича предрасполагало к сердечному приступу. Автор «Слова» сохранил реалистичную картину последних дней князя: первый сердечный приступ он пережил, второй оказался фатальным. После первого приступа наступило некоторое облегчение. Великий князь воспользовался этим, чтобы подготовить и утвердить свое второе завещание (210, 123). (Первое, как полагают, было написано в январе 1372 года и требовало переработки (207, 67).)

Рассматривая Московское княжество как свою родовую вотчину, князья в завещаниях упаковывали в один документ города и шубы, села и шапки, пояса и таможенные пошлины. Впрочем, не забудем, что дело происходило в очень бедной стране, а потому имущество их было весьма скромным. Конечно, такое серьезное дело, как составление завещания, не откладывали на последние дни или часы жизни. Любая небрежность в этом вопросе грозила усобицей между наследниками. Придворные дьяки готовили духовную грамоту загодя, в тишине и покое, и вносили туда поправки в случае каких-либо семейных, общественных или военно-политических перемен. Сам завещатель пристально следил за этой работой и давал ей стратегическое направление.

Заранее составленную духовную грамоту зачитывали вслух возле одра умирающего князя в присутствии авторитетных свидетелей. Их имена перечислялись в конце документа. Утвержденный таким образом текст приобретал силу закона.

До последнего вздоха князь мог вносить поправки в завещание. Духовная грамота Семена Гордого, умиравшего от чумы, отличается некоторой сумбурностью и невнятностью. Возможно, причиной были характерные для этой страшной болезни психические сдвиги. Семен пытался сформулировать новые идеи, но разум уже отказывался ему служить. Духовная Дмитрия Ивановича в этом отношении не создает современникам и историкам никаких затруднений: она ясна и прозрачна как слеза.

Духовная состоит главным образом из длинного перечня городов, волостей, сел и деревень, переданных во владение тому или иному члену великокняжеской семьи. В этой связи исследователи отмечают «громадное расширение по сравнению с временами Ивана Калиты, Симеона Гордого, Ивана Красного территории, которой владел Дмитрий Донской» (210, 163). Способы, с помощью которых было достигнуто это расширение, были весьма разнообразны: от мирной «купли» до грубого захвата.

Отметим наиболее важные положения духовной князя Дмитрия Ивановича.

Вот знаменитое распоряжение, в котором отчеканен итог целого столетия труда и пота, грязи и крови, низости и благородства, словом — целое столетие возвышения Москвы.

«А се благословляю сына своего, князя Василья, своею отчиною, великим княженьем» (8, 34).

Здесь необходимо небольшое разъяснение.

Московскому делу постоянно угрожали два врага: «внешний» и «внутренний». Борьба с невидимым внутренним врагом — раздорами между потомками Ивана Калиты, грозящими перерасти в гибельную усобицу, — была сложнейшей задачей главы семейства. Здесь требовались глубоко продуманные решения политического, экономического и психологического характера. Отец восьми сыновей (двое из которых умерли в младенчестве), Дмитрий Иванович более, чем кто-либо из его предшественников, был озабочен этой проблемой. Он хорошо понимал, что никакие клятвы «у отня гроба» не удержат гордых и честолюбивых юношей от вражды. Поэтому необходимо было обеспечить подавляющее экономическое и военное превосходство старшего брата (наследника престола) не только над одним из братьев, но и над всеми братьями вместе взятыми. В этом случае любой мятеж был заранее обречен на неудачу.

Решение этой сложной задачи Дмитрий Иванович видел не только в неравных пропорциях раздела собственно московских земель и доходных статей, но и в сохранении неделимости территории великого княжения Владимирского — вотчины главы московской семьи.