Дмитрий Донской - Страница 131

По канонам тогдашней княжеской этики Владимир должен был всеми силами добиваться освобождения своих вассалов. Вероятно, именно такая перспектива — нападение Владимира на темницу с целью освобождения своих бояр — заставила Дмитрия рассредоточить арестованных по разным местам и приставить к каждому сильную охрану. Но мог ли Владимир начать полномасштабные боевые действия против своего кузена? Едва ли. Индикатором экономического (а значит, и военного) потенциала любого княжества служила сумма, вносимая им в общерусскую копилку ордынского «выхода». На основании содержащихся в источниках сведений подсчитано, что «взнос серпуховского князя равнялся всего 6,8 % от выплаты великого князя» (217, 299). Соответственно, и военный потенциал Дмитрия Ивановича превышал возможности Владимира Серпуховского не менее чем в 10 раз. При всей условности таких сопоставлений общий вывод выглядит вполне убедительно: у Владимира практически не было шансов взять верх над Дмитрием в ходе междоусобной войны.

И всё же любая, даже самая очевидная по результатам война — это всегда риск и неожиданность. Кроме того, у мятежника Владимира Серпуховского сразу нашлись бы сильные союзники из числа старых недругов Москвы. Понимая это, Дмитрий стал искать пути примирения с братом. Тот, со своей стороны, также не желал войны. При таком настроении дело скоро уладилось.

«Тое же весни (1389 года. — Н. Б.) месяца марта в 25, в честный празник Благовещение святыя Богородица, князь великии Дмитреи Иванович взя мир и прощение и любовь с князем с Владимером с Андреевичем» (43, 155).

Церковная окраска этого сообщения — как и самого акта примирения, приуроченного к празднику Благовещения, — косвенно указывает на причастность к примирению кого-то из духовенства. Скорее всего, миротворцем вновь выступил Сергий Радонежский.

Давний наставник Владимира Серпуховского, он в это время был духовным отцом (исповедником) великого князя Дмитрия Ивановича. Его чудодейственная сила убеждения смогла вразумить даже «суровейшего» Олега Рязанского. Теперь он убедил пойти на взаимные уступки двух не менее упрямых бойцов. Вероятно, сделать это было непросто: Дмитрий так и не вернул Владимиру отнятые у него города — Галич и Дмитров. В договоре 25 марта 1389 года о них нет ни слова. А в своей духовной грамоте, написанной вскоре после договора, Дмитрий завещает эти города своим сыновьям…

Но, уступив великому князю Дмитрию Ивановичу, Владимир не хотел уступать его 17-летнему наследнику Василию. Искры мятежа тлели под пеплом примирения…

После кончины Дмитрия Ивановича 19 мая 1389 года Владимир Серпуховской прожил еще более двадцати лет. Ему стоило немалого труда найти свое место в новой системе личностных отношений московского двора. Летом и осенью 1389 года он имел многомесячный и крайне серьезный конфликт («розмирие») с молодым великим князем Василием I. «Того же лета князю великому Василию Дмитриевичу бысть розмирие со князем с Владимером Андреевичем. Князь же Владимер с сыном с князем с Иваном и с своими бояры старейшими поеха в свои град Серпохов, а отьтуда в Торжек, и тамо пребысть неколико время в Теребеньском, дондеже умиришася» (43, 157).

Опять, как и в конфликте с Дмитрием Ивановичем, на сцену выступают «старейшие бояре» князя Владимира. Летописец видит в них самостоятельную политическую силу, участвовавшую в развитии событий.

«Розмирие» прошло несколько этапов. На первом Владимир с боярами покидает Москву и демонстративно уезжает в свой удел. Но это не произвело на Василия I должного впечатления. Тогда серпуховской князь окольными путями (явно не через Москву) пробирается в Торжок. Здесь, на границе владений Великого Новгорода, он был практически недосягаем для великокняжеских войск. Он мог пересидеть плохие времена в качестве «кормленщика» на новгородских пригородах. А мог через Торопец и Великие Луки отправиться дальше на запад, в Литву. Так будут действовать сто лет спустя мятежные братья Ивана III, обиженные произволом «государя всея Руси». Литовские и новгородские связи Владимира были сильным козырем в политической игре.

В разгар этой смуты, 2 декабря 1389 года, умерла мать Владимира княгиня Мария, принявшая монашеское имя Марфа. Присутствовал ли Владимир на ее погребении в московском Рождественском монастыре? Об этом источники не сообщают.

Но вскоре конфликт дяди и племянника был улажен. Одни историки приписывают это благоразумию князей, другие — неблагоприятной для Василия Дмитриевича политической конъюнктуре в Восточной Европе (233, 105). Полагают, что в ходе этого противостояния «московское княжество подошло к тому рубежу, за которым начиналась междоусобная война» (233, 105). Но разумом людей или милостью Небес войны удалось избежать.

«Тое же зимы (1389/90 года. — Н. Б.) по Крещении князь великии Василеи Дмитреевич взя мир и любовь с князем с Владимером Андреевичем и удели ему неколико градов, вда ему Волок да Ржеву» (43, 157).

Уступив удельному князю в виде «надбавки к жалованью» два города, юный московский князь действовал по обычной схеме: «надбавки» должны были находиться как можно дальше от основной территории удела и на границе с Литвой. Лично заинтересованный в процветании и безопасности этих городов, Владимир волей-неволей должен был оберегать их от посягательств своей литовской родни.

В дальнейшем Владимир верой и правдой служил племяннику — великому князю Василию Дмитриевичу. Его главным подвигом стала оборона Москвы от нашествия Едигея в 1408 году. Благодаря мужеству и опытности Владимира удалось избежать повторения ужасов нашествия Тохтамыша. В отсутствие великого князя Василия I, по примеру отца уехавшего от татар в Кострому, Владимир подготовил город к долгой и крепкой обороне. Убедившись в этом, Едигей взял выкуп и ушел обратно в степи.

Князь Владимир скончался в мае 1410 года, оставив по себе добрую память и обеспечив имущественные интересы княгини-вдовы и многочисленных сыновей в обстоятельном завещании, сохранившемся до наших дней (8, 45).

Жизнь князей состояла, конечно, не из одной политики и приобретения вотчин. Привлекательной чертой личности Владимира Серпуховского была его любовь к красоте. Известно, что в московском доме князя великий художник Феофан Грек нарисовал на стене панораму Москвы (25, 444). Можно представить себе, как в минуту задумчивости князь рассматривал эту картину и мечтал о будущем величии московского дела…

Поздней весной 1389 года великий князь Дмитрий Иванович тяжело заболел и 19 мая скончался. Внезапная кончина 38-летнего правителя вызывает недоумение. Чума страшным гостем бродила тогда по Русской земле. В 1387 году «мор» опустошил Смоленскую землю. В самом Смоленске — большом торговом городе на Верхнем Днепре — в живых осталось всего десять человек (42, 93). В 1389 году «в Новегороде в Великом мор бысть силен, и во Пскове, и по властем, и по селом» (42, 95). Однако в источниках нет прямых указаний на «мор» в Москве.

Московская летопись под 1389 годом дает довольно загадочное известие: «Тое же весны по Велице дни (18 апреля. — Н. Б.) князю Юрию Дмитреевичю болезнь тяжка бысть, но Бог помиловал и (его. — Н. Б.), и пакы здрав бысть» (43, 155). Речь идет о третьем сыне великого князя Дмитрия Ивановича, будущем мятежнике и смутьяне Юрии Звенигородском. Он родился 26 ноября 1374 года. Болезнь 15-летнего княжича была настолько серьезной, что привлекла внимание летописца. Но связана ли она с роковой болезнью отца и был ли это тот же «мор», который выкашивал целые города, сказать трудно. Во всяком случае, похоже, что какая-то убийственная зараза гнездилась тогда в стенах московского дворца. И не случайно Дмитрий Иванович в своем завещании («духовной грамоте»), составленном за несколько дней до кончины, особо остановился на том, как быть, если смерть унесет и наследника престола — 17-летнего Василия.