Цинковый поцелуй - Страница 6
– Алексей, – заявила теща в конце завтрака. – Я в пятницу уезжаю на неделю в Грузино – подготовьте, пожалуйста, машину…
Это звучало отнюдь не как просьба – как приказ, простой и ясный.
– Хорошо, Елизавета Васильевна.
– Ириша меня проводит и останется на уик-энд. Останьтесь и вы, если хотите.
– К сожалению, не могу, Елизавета Васильевна, – я… я обещал съездить к матери в Тихвин… на эти выходные… – не моргнув глазом соврал Леша, вдохновленный перспективой остаться, наконец, в одиночестве. Но потом с грустью подумал, что до пятницы придется посвятить женщин в свои планы – иначе оправдать недельное бездействие в деле продажи недвижимости будет просто нечем.
Воспользовавшись нежданной свободой, в субботу он опять отправился в Спасовку, надо было поправить кое-что в старом доме – неважно, для продажи или для собственного житья.
Заменил прогнившую и развалившуюся ступеньку крыльца – получилось, кстати, кривовато, отнюдь не лучше, чем у дедушки; с четвертой или пятой попытки вставил стекло взамен потемневшей от непогоды фанерки – у деда перед смертью руки до всего этого явно не доходили; тоскливо прикинул, какие материалы нужны для ремонта ветхого, разваливающегося сарая – в общем, до обеда время пролетело незаметно.
В доме обедать Алексей не захотел – вытащил на улицу легкий столик и табуретку, установил в самом живописном месте, под яблоней у пруда.
Привезенные с собой котлеты оказались на диво вкусными, уж что-что, а отлично готовить Елизавета Васильевна дочку научила. Под такую закуску и после такой ударной работы не грех и принять сто грамм. Леша крутанул винтовую пробку с четвертинки «Столичной», выпил, закусил ароматной поджаристой котлеткой, мысленно похвалил жену и тут же погрустнел, вспомнив вчерашний разговор перед своим отъездом из Грузино…
…Разговор получился тяжелым. Ирина немедленно встала на дыбы, не желая слушать никаких доводов – поддержала Лешу, как ни странно, теща – впрочем, достаточно вяло. Надо понимать, Елизавете Васильевне по большому счету было все равно, куда выпихнуть дочку с зятем, а процесс продажи дома и покупки другого жилья мог затянуться. Но и при поддержке тещи добиться удалось немногого: договорились через неделю приехать втроем в Спасовку, осмотреть как следует дом с участком и принять окончательное решение – Леша предчувствовал, что это будет за решение.
Он обвел взглядом сад, старые березы, начинающие зеленеть ряской берега пруда – похоже, не судьба пожить в этом приглянувшемся месте… Стал наливать вторую стопку, и тут произошло то, что напрочь вымело из головы все мысли о грядущей семейной баталии.
Все повторилось один к одному. Только на месте стрекозы теперь оказалась птица – крохотная трясогузка, разгуливавшая по краю обрамлявшей берег ряски. Мгновенное, почти неразличимое движение, всплеск и растопырившая крылья птичка исчезла под водой, не успев ничего сделать, не издав ни звука…
Алексей ошалело глядел на то место, где только что суетилась серая длиннохвостая попрыгунья, и не замечал, что водка льется мимо пластиковой стопки; снял очки, стал протирать и сразу нацепил обратно – почти на то же место села другая трясогузка, точная копия первой. Или та самая? Он ведь не следил за ней специально, скользил по берегу рассеянным взглядом…
Затаив дыхание, Леша смотрел, как птичка шустро пробежала по чуть прогибающемуся под ней ковру ряски, клюнула пару раз каких-то личинок-козявочек и… И улетела. Вполне можно списать исчезновение первой на банальный обман зрения, если бы… если бы не характерное возмущение поверхности, небольшой такой бурунчик точно в момент взлета второй птицы – словно что-то собралось метнуться за ней, не успело и в последний миг остановило стремительное движение…
…Он отходил от пруда медленно, задом, не отрывая глаз от поверхности и не замечая, что в правом кулаке судорожно, как оружие, стиснута вилка. Опрокинутая четвертушка и две бумажные одноразовые тарелки так и остались на столе.
Лишь подъезжая к дому (перспектива встречи с автоинспектором и анализатором алкоголя показалась приемлемей ночевки в деревне), он понял все и облегченно рассмеялся своему опасливому недоумению, да что там – просто страху. Уж! Самый обычный водяной уж! Попал случайно и оголодал, наверное, бедняга, в таком крошечном водоеме… Надо выловить и отпустить в ближайшую речку, а то ведь изведет последних карасиков. А хищные лягушки-мутанты пусть остаются там, где им и положено быть – в малобюджетных фильмах ужасов. Вот так.
Казалось, детство вернулось – он опять стоял на берегу и орудовал сачком. Правда, теперь снасть солиднее: четырехметровая жердь, согнутый из толстой арматурины обруч и капроновая сеть, скроенная на скорую руку из найденных в сарае не то картофельных, не то капустных сеток.
Бобик, только что потребивший очередную сардельку, тоже принимал самое активное участие в охоте на обитателя пруда – вертелся под ногами и приветствовал звонким тявканьем извлекаемую из воды сетку, а потом обнюхивал вытряхнутые на берег кучи водорослей с копошившейся в них всякой водяной мелочью. Трепыхающихся карасиков Леша отпускал обратно, а на жуков-плавунцов, неуклюжих личинок стрекоз и скользких тритонов не обращал внимания – сами до воды доползут, не маленькие.
Вода замутилась и стала совершенно непрозрачной, прибрежные водоросли изрядно поредели, но главный объект охоты оставался для огромного сачка недоступным. Леша подозревал, что причина тому в подводном рельефе – берега воронки круто уходили вниз, и на середине достать до дна никак не получалось. Через полчаса он прекратил бесполезные попытки.
– Ну что, Бобик-бобырик, – сказал Леша, откладывая сачок. – Черт с ним, пусть живет. Будет своя достопримечательность. Как в озере Лох-Несс. Ладно, хоть пруд почистили, а то совсем зарос бы за лето…
Он говорил и сгребал пахнущие илом водоросли в кучу – высохнут и можно сжечь, зола – отличное удобрение… Истошный лай, совсем не похожий на недавнее добродушное тявканье, заставил резко обернуться. У них был гость.
Это оказался не уж, по крайней мере таких ужей Леша никогда не видел. Такого он никогда и нигде не видел – из воды вертикально поднималось нечто. У основания оно казалось толщиной с руку и равномерно сужалось к тоненькому кончику, поднявшемуся высоко над водой, по крайней мере, на полметра выше головы Леши. Больше всего это было похоже… черт, да ни на что это похоже не было – совершенно гладкий отросток глянцево-серого цвета, не то с розоватым, не то с сиреневым отливом.
Мизансцена длилась секунд двадцать – Леша молчал, онемевший и парализованный – не страхом, страха он не чувствовал, к месту приковывала дикая нереальность происходящего; нечто возвышалось тоже молча и неподвижно, а Бобик захлебывался паническим, срывающимся на визг лаем. Надо что-то сделать, надо что-то немедленно сделать, но…
Нечто упало, со свистом резанув воздух. Так падает меч в смертельном ударе – стремительный, беспощадный и невидимый глазу. Упало на берег и исчезло, мгновенно втянувшись под воду. Вместе с ним исчез Бобик, не успевший даже взвизгнуть… Вода взметнулась в шумном всплеске, несколько крупных капель упали на лицо Леши – он развернулся и бегом бросился к дому. И заорал…
– Я сошел с ума, – констатировал Леша совершенно очевидный ему факт. И прозвучало это почти даже радостно.
Он сидел дома (то есть в квартире Елизаветы Васильевны), за столом, украшенным довольно затейливым натюрмортом: литровая бутылка водки, на треть уже пустая, литровый же пакет томатного сока, два стакана, куча книг и журналов – от толстенных томов Брема до запыленных, вытащенных из дальних недр кладовки номеров «Юного натуралиста».
Брем был открыт на странице, изображающей щупальце гигантского кальмара – толстое, со множеством присосок, снабженных мелкими крючками. Пролитые на рисунок красные капли сока придавали щупальцу зловеще-натуральный вид, но с сегодняшним видением оно не имело ничего общего.