Брак поневоле (Невеста поневоле) - Страница 1

Наверху что-то затрещало, потом послышался грохот, и леди Лэмберн, дремавшая в кресле, вздрогнула от неожиданности.

– Боже мой! Что это может быть? – с тревогой спросила она.

Ее дочь Камилла оторвалась от шитья, поднялась со своего места у окна и, подойдя к матери, успокаивающе положила руку ей на плечо.

– Боюсь, мама, это потолок в гобеленовой спальне, – сказала она, – после недавних дождей туда протекла вода и штукатурка намокла. Старый Уитон предупреждал, что штукатурка может обвалиться, но никто так ничего и не предпринял.

– Это уже третий потолок! – воскликнула леди Лэмберн, – У меня такое ощущение, что дом рушится прямо у нас на глазах.

– Для ремонта нужны деньги, – тихо произнесла Камилла, – как и для всего остального.

Леди Лэмберн посмотрела на свою дочь, и ее утомленные глаза наполнились слезами.

– Камилла, что с нами будет? – спросила она. – Видит Бог, у нас уже не осталось ничего, что можно было бы продать. Я говорила твоему отцу еще до его отъезда в Лондон, что эта поездка будет бесполезной.

– Я тоже этого боялась, – ответила Камилла, – но милый папа всегда так оптимистичен. Он был совершенно уверен, что встретит кого-нибудь, кто сможет помочь нам.

– Сэр Гораций всегда был таким, – вздохнула леди Лэмберн. – Он никогда не переставал надеяться, даже когда, казалось, все было против него. Но сейчас у нас просто отчаянное положение, и когда Джервез вернется на берег, он найдет нас в долговой тюрьме.

– Нет, нет, мама, этого никогда не случится! – попыталась утешить ее Камилла.

– Я думаю об этом каждую ночь, – горестно продолжала леди Лэмберн. Если бы только я не была так слаба и так беспомощна, возможно, я смогла бы обратиться к кому-нибудь, кто знавал нас в прежние дни. Столько людей приходило в наш дом, когда твой папа был послом. Я считала, что у меня больше друзей, чем у всех других женщин на свете, о где эти друзья сейчас?

– Действительно, где? – эхом отозвалась Камилла, и в ее голосе прозвучала нотка горечи. – Ведь не только мы потеряли все деньги, когда в прошлом году закрылись банки, то были ужасные дни для тысяч таких же, как мы. Папа говорит, что среди надписей, выбитых на надгробиях за многие столетия «Год смерти 1816» будет встречаться чаще других.

– Мы, по крайней мере, хотя бы живы, – прошептала леди Лэмберн, – но порой я думаю, надолго ли.

– Мама, ты не должна огорчаться, – взмолилась Камилла, опускаясь перед матерью на колени и обнимая ее. – Может быть, Джервез вернется домой разбогатевшим, и тогда ты сможешь поехать на воды и поправишься. Я знаю, что горячие источники очень полезны для твоих ног.

– Я бы предпочла иметь достаточно денег, чтобы ты могла ездить в Лондон и развлекаться там, как подобает девушке твоего возраста, – возразила леди Лэмберн. – Камилла, ты не должна сидеть здесь взаперти.

– Не беспокойся обо мне, мама, – быстро перебила ее дочь, – ты же знаешь, что, когда я была в Лондоне в начале прошлого года, я не очень-то хорошо провела время, хотя тетя Джорджина была необыкновенно добра ко мне. Все, чего я хочу, – это жить здесь с тобой и папой и знать, что у нас есть еда и крыша над головой.

– Сейчас все это кажется едва ли возможным, – с тоской проговорила леди Лэмберн. – Мне так стыдно, что слуги не получали жалованья уже почти шесть месяцев. Я не могу смотреть в глаза Агнесс, когда она приносит мне чай или изо всех сил чистит серебро, за которым, бывало, следили дворецкий и три лакея.

– Агнесс не имеет ничего против, – с улыбкой заявила Камилла, – она прожила у нас всю жизнь, и ты прекрасно знаешь, что она уже стала частью семьи. Знаешь, только вчера вечером она сказала мне: «Когда мы снова станем богатыми, мисс Камилла, мы еще посмеемся над всем этим». Наши беды – это ее беды, наше счастье, когда оно придет, – ее счастье.

– Когда оно придет! – воскликнула леди Лэмберн. – Почему же задерживается твой отец? Будем молиться, чтобы он не занял золота у какого-нибудь старого друга и не попытался увеличить его количество за игорным столом.

– Папа вовсе не игрок, – заверила ее Камилла. – Ты же знаешь, что все деньги, которые он скопил за годы дипломатической службы, были вложены. Папе просто не повезло, что большую часть своих сбережений он обратил во французские франки.

– Мы лишились почти всего, что у нас было, из-за этого чудовища Наполеона, – всхлипнула леди Лэмберн. – Когда в прошлом году банки закрылись, это был настоящий удар. А мы думали, победа принесет нам богатство. Это жестоко, Камилла! Я чувствую себя такой беспомощной!

– Я тоже, – ответила Камилла, целуя мать в щеку. – Но мы ничего не можем сделать. Только молиться. Помнишь, мама, ты всегда верила, что молитва может помочь там, где все остальные средства бессильны.

– Раньше я всегда в это верила, – призналась леди Лэмберн, – но сейчас, моя дорогая, я боюсь.

Камилла тихо вздохнула и вернулась на свое место у окна. Апрельское солнце, проходившее через стекло решетчатого окна, согревало ее маленькое заострившееся личико. Истончившаяся фигурка дочери, силуэт которой вырисовывался на фоне окна, потрясла леди Лэмберн.

«Камилла слишком худа», – подумала она, и это было неудивительно: запасы еды в доме уменьшались день ото дня. Они задолжали деревенскому мяснику, а в доме не осталось ни одного егеря, который мог бы принести кроликов или голубей, служивших основной пищей семьи в эту трудную зиму. Слуги покинули дом. Остались только Агнесс и Уитон, прослуживший в доме больше пятидесяти лет. Сейчас, полуослепший и страдающий ревматизмом, он буквально ползал, выполняя свою работу.

Леди Лэмберн на мгновение прикрыла глаза и вспомнила выдающихся людей, толпившихся в их доме, когда она и сэр Гораций вернулись из Европы накануне войны. Как посол он пользовался особым вниманием других дипломатов при Сент-Джеймском дворе, которые буквально стекались, чтобы увидеться с ним, и, в нетерпении ожидая новостей из Европы, шумно приветствовали снискавшего столь громкую известность Горация и его красавицу жену.

Они приносили подарки Камилле, дорогие безделушки, но девочка часто находила их менее интересными, чем старые игрушки, горячо любимые ею с самого детства. Уже тогда она была очень красива, дитя из сказки с золотыми волосами и глубокими голубыми глазами, которые внимательно изучали собеседника.

– Она будет красавицей, в честь которой станет провозглашать тосты весь город, – говорили дипломаты леди Лэмберн. – Через несколько лет ваш дом будут осаждать толпы пылких поклонников.

Леди Лэмберн не могла не признать, что они говорили правду, и с годами прелестный ребенок превратился в ослепительную красавицу. Но сейчас у семьи не было денег на модные платья, не было дома в Лондоне, а только разрушающийся елизаветинский особняк и приходящее в упадок поместье с полями, заросшими сорняками и крапивой, потому что некому было на них работать.

– О Камилла, какие я возлагала на тебя надежды! – воскликнула леди Лэмберн; казалось, ее слова вырвались из самого сердца.

Камилла не слушала мать. Она подняла руку, как бы прося тишины.

– Мне кажется, мама… нет, я почти уверена, что это звук колес, – закричала девушка и выбежала из комнаты.

Леди Лэмберн услышала, как торопливые шаги Камиллы эхом отозвались в зале, а затем звук открываемого запора на входной двери. Не в состоянии передвигаться самостоятельно в своем кресле на колесах, леди Лэмберн могла только сжать руки и почти неистово молиться.

– Господи, прошу тебя, пусть мой дорогой супруг принесет нам какие-нибудь надежды на будущее.

Послышался звук голосов, дверь гостиной, которую Камилла оставила приоткрытой, широко распахнулась, и на пороге появился сэр Гораций.

Несмотря на годы, это был необычайно красивый мужчина со стального цвета волосами, зачесанными назад с его высокого лба. В щегольски завязанном галстуке, безукоризненно чистом и неизмятом, несмотря на дальнюю дорогу, и многоярусном дорожном пальто, которое он не успел сбросить, он выглядел неестественно высоким и в то же время элегантным.