Бордель на Розенштрассе - Страница 12

«Это Александра».

Терезе около двадцати, у нее светло-голубые глаза, овальное лицо и черные волосы, стянутые сзади. Руки длинные, кожа розовая. Нижнее белье белого цвета, украшенное розовыми кружевами, скрывает формы, более пышные, чем у Александры, еще не утратившие детскую округлость. У нее несколько крупный нос, красные полные губы. Она держится сдержанно и скромно. Я вижу, как заострились соски ее маленьких грудей. Цвет лица и размер грудей Терезы соответствуют тем моим пожеланиям, которые я описал в записке фрау Шметтерлинг. В этой знакомой обстановке мое напряжение спадает. Но Александре еще чуть-чуть не по себе, и она принимается ходить по комнате взад-вперед, с восхищением рассматривая украшения и картины. Тереза не показывает, что это ее забавляет. Наши три большие тени перемещаются по обоям с крупными осенними цветами. Старый Пападакис смотрит на меня искоса. «Ну что еще?» — спрашиваю я его нетерпеливо. «Вы должны позволить мне послать за доктором, — говорит он. — Вы теряете рассудок. Вы ослабли. Вам надо отдыхать. Вы не бережете себя». Должно быть, он хочет убедить меня, что я могу на него положиться. Маловероятно, чтобы он искренне беспокоился обо мне. Я плачу ему не за это. «Отправляйтесь в деревню, — говорю я ему, — принесите мне что-нибудь, начиненное кокаином». Он бормочет что-то по-гречески. «Доктор дал мне морфин, — добавляю я. — Это лишь затемняет сознание. А мне нужно иметь светлую голову. Разве вы не понимаете, что я снова впрягся в работу, и это мне стоит труда?» Я потрясаю своей тетрадкой. «Это мои воспоминания. Здесь речь идет и о вас. Это должно быть вам приятно». Он подходит ближе, словно хочет разглядеть, что я написал. Я закрываю обложку. «Не теперь. До моей смерти ничего не будет опубликовано. Впрочем, и до вашей тоже». Тереза обращается к Александре: «Вы пришли сюда в первый раз?»

«Да, — отвечает Александра. — А вы? Вы давно работаете здесь?»

«В Рождество будет два года. Я была моделью в Праге, я позировала и художникам, и фотографам. А вы уже пробовали?»

«С женщиной? — спросила Александра. (Розовый шелк зашуршал.) — Да. Но только не в борделе».

«Но с женщиной и мужчиной одновременно будет в первый раз», — напоминаю я ей тихонько.

«Да».

Тереза ободряюще улыбается ей. «Вам это понравится. Я предпочитаю именно это. Не бойтесь».

«Я и не боюсь, — заверяет Александра, снимая накидку. Она пристально смотрит на Терезу. — Я с нетерпением жду этого. Для меня просто новая обстановка — вот и все. — Она обращается с Терезой с некоторым холодком, хотя та великодушно пытается быть дружелюбной. Прежде, наедине со своими подругами, именно Александра брала инициативу в свои руки. — А что вы получаете за свои услуги?» — спрашивает она внезапно. Несколько озадаченная Тереза отвечает мягко: «Я полагаю, месье договорился с фрау Шметтерлинг об условиях?»

«Тереза получает раз в неделю определенную сумму, — вмешиваюсь в разговор я. — Это одно из преимуществ, которые предоставляет фрау Шметтерлинг тем, кто хочет работать здесь. Это своего рода гарантия и защищенность. Часть денег тратится сразу, остальные откладываются».

«Значит, о вас хорошо заботятся, — замечает Александра. — Это более надежно, чем замужество, если разобраться».

«Намного более надежно. — Тереза продолжает думать, что Александра робеет. — У вас восхитительное платье. Это левантийский шелк, не правда ли?»

«Благодарю вас». Внезапно Александра ставит свою рюмку, направляется к Терезе, обнимает ее и целует прямо в губы. От этого молодая женщина несколько оторопела. Александра улыбается. «Вы тоже очень красивы. Знаете, у вас именно тот тип красоты, который как раз мне нравится. Рикки специально выбрал вас?» Тереза начинает расслабляться, словно понимает, чего от нее ждут. Она перестала усердствовать, пытаясь рассеять «смущение» Александры. «Я рада, что нравлюсь вам». Я улавливаю в ее словах, сопровождающихся кратким взглядом в мою сторону, ироническую нотку, однако не тороплюсь вступить в игру. «Мне всегда хотелось встретить настоящую шлюху, — шепчет Александра, гладя Терезу по волосам. Она кладет руку ей на плечи и ведет ее к буфету. — Налей еще рюмку, Рикки. Мне хочется, чтобы сначала ты занялся любовью с Терезой. — У нее умоляющий и одновременно командный тон. — Я подожду здесь». Она показывает на кресло, обтянутое коричневым бархатом. Она ведет себя как маленькая, преисполненная решимости девочка, распределяющая куклам их роли в игре. Уже не в первый раз меня озадачивает эта черта ее характера. Она мне кажется почти искусственной, наигранной. Пока я допиваю свою рюмку, Тереза снимает сорочку, трусики и чулки темно-вишневого цвета. Я испытываю некоторое волнение, вызванное вовсе не близостью с Терезой, а тем, в каком состоянии духа я подойду к ней. Я снимаю пиджак и протягиваю его Александре. Затем я избавляюсь от жилета, галстука и рубашки. Все это Александра аккуратно развешивает в шкафу. Она складывает по стрелкам мои брюки. В конце концов я отделываюсь от носков и трусов. Александра отходит от меня, и я поворачиваюсь к кровати. Тереза тоже голая, с распущенными волосами, уже опустила голову на подушки. Теперь она держится вполне профессионально, ее розовое тело ожидает меня. Она слегка приоткрыла губы и полузакрыла глаза. Ее искусно разыгранное волнение нисколько не отличается от слепой страсти Александры. Если бы я не знал, что Тереза проститутка, я бы подумал, что она страстно желает только меня одного. Ее молодой упругой кожи словно никогда и не касался мужчина. Все ли женщины так сладострастны без разбора, с кем переспать? Откуда у них подобное настроение? Я целую Терезу в шею, лицо. Она постанывает. Мои губы касаются нежной кожи ее плеч, грудей, живота. Она вздрагивает и прикасается к моему пенису. Я снова целую ее лицо. Ее язык обжигает мою шею, рукой она ласкает мой член. Я слышу позади себя шуршание шелка, но не оборачиваюсь. Моя рука скользит к лобку Терезы. Она уже возбудилась, вагина увлажнилась. Я раздвигаю ее ноги, и она притягивает меня к себе. У нее более пышные, чем у Александры, формы, в ней нет той волнующей торопливости, того неистовства, которое полностью обычно отключает нас с Александрой от реального мира.

Несколько лет назад на вилле Эсте, вернее, в саду, расположенном над дорогой, где когда-то жил какой-то правитель, я встретил молодую пару с благородными манерами, которая прогуливалась между деревьями, повалившимися колоннами и обломками мрамора; в этой скромно одетой молодой даме я, без всякого сомнения, узнал проститутку, с которой некогда встречался. Тогда она казалась мне идеалом женщины. Теперь же она чудесным образом превратилась в благопристойную мещаночку-жену. Перемена была поразительной. Я приподнял шляпу и представился, прибавив, что, как мне кажется, мы знакомы. И действительно, я в этом нисколько не сомневался. Пара назвала свою ничем не примечательную итальянскую фамилию и вежливо опровергла, что когда-либо видела меня. Я же теперь отлично вспомнил ее, как я частенько спал в борделе на Розенштрассе. Это удовольствие стоило мне тогда кучу денег. Я никогда не слышал, чтобы она произносила хоть слово, и некоторые полагали, что она немая. В то время фрау Шметтерлинг особенно выделяла ее из всех остальных девиц, она имела обыкновение называть эту чудную красотку своей «племянницей» и приберегала ее для клиентов, к которым она питала симпатию. Для тех, кто проникал в ее комнату, действие всегда протекало по одному и тому же сценарию. Занавески были обычно темными, и единственным источником света служила большая свеча, прикрытая стеклянным колпаком, отчего по комнате метались причудливые тени. Нимфа возлежала на сером бархате, неподвижная и пассивная. На цепи, которая опоясывала ее талию, было подвешено украшение в виде крупного насекомого длиной более десяти сантиметров, а толщиной около пяти и с размахом крыльев около пятнадцати. Тело насекомого было из камня какого-то нездорового зеленого цвета, крылья из хрусталя и серебра, отчего возникало впечатление прозрачности. Разные темные драгоценные камни покрывали головку и панцирь насекомого: агаты, сердолики, темный жемчуг. Эта чудесная необычная букашка покоилась на ее смуглом теле, словно пила из него кровь. На шее у девицы была массивная золотая цепь, каждое звено которой представляло собой скарабея, исполненного в египетском стиле. Цепь спускалась до ее маленьких накрашенных грудей. Одна ее тонкая рука была совершенно голой, а другую украшал золотой браслет с аметистами в виде двух переплетенных между собой змей; на щиколотке было внушительное золотое кольцо с крупным рубином, на четвертых пальцах ног были точно такие же кольца. Пальцы ее рук были унизаны множеством мелких украшений, и массивность золота подчеркивала хрупкое изящество ее молодого тела.