Звезды Сан-Сесильо - Страница 1

Лайза критически осмотрела себя в зеркале. Она слегка печально улыбнулась, найдя, что выглядит превосходно. И это ее последний вечер в Сан-Сесильо!

На ней было платье с огромными красными маками по подолу, новое, совсем неношеное, сшитое из простой тафты цвета слоновой кости, и этот теплый оттенок удачно гармонировал с ее загорелыми руками и плечами.

Волосы блестящими, золотыми крыльями падали на плечи, а серые, как дым, глаза глядели застенчиво. Лайза подкрасила губы ярче, чем обычно, и они приобрели нетерпеливый и многообещающий вид.

Она вздохнула, подумав, что это ее последний вечер в Сан-Сесильо, а последние вечера, когда остальные тринадцать прошли совершенно непримечательно, редко чем запоминаются. А если и запоминаются, то только с грустью: ведь завтра вечером Испания уже будет принадлежать ее прошлому.

Лайза подошла к окну и загляделась на звезды, висящие над спящим морем. Они были такими огромными, что Лайза смотрела на них с удивлением.

«Как лампочки, — мечтательно подумала она, — как лампочки, подвешенные на невидимых ниточках». Каждая из них отражалась в морской воде, и это было похоже на фосфоресцирующее мерцание. Лунный свет придавал пляжу призрачный вид, а причудливые скалы вдоль пляжа напоминали монстров, припавших к земле во мраке ночи. Вдоль всего берега, как ниточка жемчуга, светились белые огни. Это сверкали огни отелей, вилл, возвышавшихся на склонах, и одиночных яхт, стоявших на якоре вдоль побережья. Эта безмолвная, спокойная тишина была напоена ароматом цветов, усыпавших сады Сан-Сесильо.

Лайза вернулась к туалетному столику и, нанеся последний штрих, еще раз слегка припудрила нос. Подушив за ушами, она надела небольшой кулон на платиновой цепочке.

«Какое это имеет значение, — пронеслось у нее в голове, — если вся моя свежесть впустую растратится в пустынном зале ресторана отеля?»

В этот последний вечер она закажет бутылку шампанского, попробует одно или два блюда, которые не могла позволить себе раньше, и получит столько новых впечатлений, сколько сможет увезти с собой в Англию в конце одного и единственного в ее жизни отпуска за границей.

Она не могла сказать, получила ли удовольствие от этого отпуска.

Спускаясь в лифте, она заранее знала, что ждет ее в ресторане. Будет оркестр, состоящий в основном из гитаристов, мягко, но с чисто испанской экспрессией играющий на фоне пальм и колонн, увитых цветами. Из широко раскрытых окон будет доноситься ленивый плеск волн и шепот моря, а в зале будут стрелять пробки от шампанского да звучать женский смех.

Большинство дам будут великолепно одеты — гораздо лучше, чем она в своей простенькой тафте с нарисованными от руки маками на юбке — и увешаны невероятными драгоценностями. Мужчинам же вечерние костюмы придадут необычайно респектабельный вид. Некоторые, конечно, предпочтут белые облегающие курточки и цветные кушаки, которые ей нравились больше, чем обычные вечерние костюмы. А так как это Испания, большинство из них будут черноволосыми, с лоснящейся кожей на открытой груди. При свете огней все они будут курить сигары и пить кофе с ликером.

И будет среди них человек с волосами, чернее которых она не видела никогда в жизни. По крайней мере она надеялась, что в этот вечер он придет! И он будет сидеть за столиком, скромно укрытым в нише, склонив свое худое задумчивое лицо над газетой или книгой. Он еще ни разу не взглянул на Лайзу, в то время как она сама нередко посматривала на него.

У этого человека всегда непроницаемый, отчужденный вид, служащий ему, по-видимому, защитой от посторонних вторжений.

Официанты, обслуживавшие его с подчеркнутым вниманием, никогда не нарушали установленного барьера. На фоне страниц газеты или книги выделялись его красивые руки с тонкими, смуглыми, сильными пальцами. Постоянно спокойное лицо отличалось редкой красотой — казалось, он сошел со старинной гравюры или цветного витража.

Только однажды Лайза увидела, как он обедал с кем-то, и это была дама, восхитительная дама лет тридцати, с пламенными волосами, просто уложенными косами вокруг царственной головы.

Ее глаза напоминали таинственный черный бархат; шея белела, как цветок магнолии, и вокруг этой шеи, как и в ушах, сверкали каплями воды бриллианты. Она держалась холодно-равнодушно, что гармонировало с отчужденностью ее компаньона. Во время обеда ни один из них не засмеялся и даже не пытался казаться веселым, хотя, на посторонний взгляд, оба были довольны. После обеда, хоть это и был торжественный вечер, они не стали танцевать, а уселись на террасе с бутылкой вина и блюдами с соленым миндалем и оливками на разделяющем их маленьком столике. Та ночь была напоена запахом сосен, растущих вокруг Сан-Сесильо, и ароматом бесчисленных цветов, затаившихся в сумерках.

На даме было золотистое платье, сверкающее, как чешуйчатая кожа змеи, а губы накрашены алой помадой, и весь ее таинственный облик говорил о пресыщении: ей уже не к чему больше стремиться!

В следующий раз этот человек — ему было лет за тридцать пять, и, судя по всему, он происходил из этих мест — делил свой столик за ланчем с маленькой некрасивой девочкой со смоляными волосами и ее няней, очень похожей на англичанку. Ее голос ясно доносился до Лайзы, и она слышала, что та по-английски жаловалась на непослушание своей воспитанницы, на что последняя отвечала вызывающим смехом, вместо того чтобы каяться в своих грехах. Лайза почувствовала необыкновенную симпатию к девочке, вернее, ее притягивал проказливый взгляд огромных глаз с длиннющими ресницами — единственная подкупающая черта на ее некрасивом личике.

Но сегодня вечером, проходя через вращающиеся двери в ресторан, Лайза почувствовала, что может и не увидеть этого тонколицего человека. И оказалась права. Столик был пуст. Лайза с трудом, без всякого аппетита, осилила несколько блюд, а столик все еще напоминал необитаемый остров, хотя и украшенный красными, как вино, гвоздиками.

То, чего Лайза ждала весь день, не произошло, и теперь уже нет никакой надежды… Надежды на что? — задавала она себе вопрос, выходя в теплую, мягкую ночную тишину.

Она не могла, вернее, не хотела отвечать себе на этот вопрос, но разочарована была отчаянно. Когда она, опершись о парапет террасы, стала наблюдать за парами, прогуливающимися в сумраке сада, в горле у нее появился комок, причинивший ей легкую боль.

Из ресторана доносилось беспрерывное бренчание гитар, а пары в саду явно занимались одним и тем же делом — искали уединения, где никто не сможет грубо ворваться в их мир и нарушить магию вечера… И только Лайзе было не с кем поговорить, лишь у нее не было никого, кто бы горячо желал ее общества!

Она сошла на ступеньки террасы, остро ощущая неловкость от своего одиночества. Не то чтобы она чуралась общества или с трудом заводила друзей. Нет! Но у нее в этот отпуск было так мало денег, что она поневоле держалась особняком. С самого начала она поняла: если проявит слабость и начнет посещать балы, то неизбежно потратит денег больше, чем может себе позволить, а она не из тех, за кем мужчины гоняются толпами и тратят на них деньги!

Лайза была застенчивой, осторожной девушкой. И хотя мужские взгляды часто останавливались на ярких крыльях ее волос и хрупкой девичьей фигурке, ее чопорный вид быстро отпугивал их. Вероятно мужчины считали, что к ней лучше не подходить, уж больно серьезной она казалась, а серьезность и отпускное настроение сочетаются редко. Лайза даже и не замечала восхищенных мужских взглядов. С тех пор как она приехала в Сан-Сесильо, для нее существовал только один мужчина — темноголовый и никогда не смотревший в ее сторону. Эта темная голова с темными глазами — а она была уверена, глаза были тоже темными — находилась от нее так же далеко, как звезды!

Ступая по окаймленной цветами дорожке, она с мучительной надеждой думала, что судьба, может быть, все-таки окажется к ней доброй и позволит в последний раз увидеть его! Разве недостаточно, что ей приходится возвращаться в Англию, не имея работы, потому что миссис Гамильтон-Трейси придала их ссоре значение несколько большее чем того заслуживало купание ребенка в ванне? Купание проходило как обычно; температура воды была в точности такой, какая требовалась, и лишь по случайному стечению обстоятельств Родди, шаля, повернул горячий кран именно в тот момент, когда его мамочка вернулась из Лондона разгоряченная, разочарованная и раздраженная. Родди закричал, что его ошпарили, а Энн в это время радостно носилась по комнатам, восторженно визжа, что она тоже ошпарилась, потому что вода была, по ее словам, «сплошной кипяток»!