Звезды над Занзибаром - Страница 9

Глаза Меджида сияли уверенностью – отныне он был сам себе хозяин в собственном доме – доме, где все напоминало жужжащий пчелиный улей, все устраивалось так, как хотел новый владелец дворца. С одного места на другое передвигали кровати, всевозможные сундуки и ящики, стулья и столы, маленькие и большие; великолепные персидские ковры и свежие белые циновки раскатывали на подметенном полу. В стенных нишах ставили одна на другую выкрашенные в зеленый цвет деревянные полки, а в них расставляли изысканное стекло и расписной фарфор, начищенное серебро и драгоценные часы. Стены были сплошь покрыты зеркалами и настенными коврами, а в покоях Меджида – восхитительного вида оружием: мечами, саблями, богато украшенными кинжалами и мехами, а еще чучелами – головами диких животных.

– Тебе нравится мой дом? – Лицо старшего брата озаряла гордость хозяина. А Салима чувствовала скорее разочарование, которое возрастало с каждой комнатой, с каждым коридором. Ваторо был в безупречном состоянии, он был похож на другие дома султанской семьи, расположенные непосредственно у моря, но в сравнении с просторным Бейт-Иль-Мтони он показался ей тесным и душным. А шум, который проникал сюда снизу, из города и из гавани, был просто невыносим. Неужели здесь отныне она обязана жить?

Но счастье Меджида, казалось, переполняло его, и поскольку Салима не решилась омрачить его хоть немного, она ограничилась коротким кивком.

– А сейчас мы пойдем к другим детям? – Надежда вернулась к ней вместе с радостью от переезда.

– Да нет, они все сейчас прилежно учатся в Бейт-Иль-Сахеле, – смеясь, объяснил Меджид.

Естественно. Она слышала целый хор детских голосов, когда барка подплыла к берегу – к месту причала в Бейт-Иль-Сахеле. Сонная, Салима тогда протерла глаза и посмотрела вверх на освещенные окна, откуда высовывалось множество детских головок больших и маленьких. Приветствие братьев и сестер было бурным и радостным, слегка поддразнивающим и неуклюже-грубоватым, как это частенько случается с мальчишками, но ничто другое не сделало бы Салиму счастливее, чем общее внимание ее сводных братьев и сестер. Однако ее мать слишком скоро собралась в Ваторо, чтобы не заставлять долго ждать Хадуджи, но успела утешить дочь обещанием, что скоро они снова приедут в Бейт-Иль-Сахель.

– Ты отвезешь меня в Бейт-Иль-Сахель?

– Не получится, Салима, у меня здесь хлопот полон рот. Но скоро ты поедешь туда с твоей матерью, это я могу тебе обещать.

Скоро. Для взрослых это всего лишь маленькое слово, брошенное вскользь; для ребенка же это слово означает очень долгое ожидание. Салима снова кивнула, в этот раз решительнее, но голова ее поникла.

– Не грусти, Салима. Пойдем, я что-то тебе покажу, это развеселит тебя.

Она послушно семенила рядом с Меджидом. Они спустились вниз – как много здесь лестниц! Однако спускаться по ним значительно удобнее, чем в Мтони. Наконец они очутились во внутреннем дворе.

– О-о-о-о, – выдохнула Салима, увидев белые меховые комочки – они лениво прыгали или тихонько жевали. – Кро-ли-и-ки!

– Пойди выбери себе одного, – подбодрил ее Меджид и с довольной усмешкой наблюдал, как его маленькая сестричка осторожно пробирается среди грызунов, потом наклоняется и берет одного на руки. Сияя, вытянутыми вперед руками она обхватила крольчонка поперек туловища, а он тут же принялся отбиваться задними лапами и выглядел при этом не очень счастливым. Меджид расхохотался.

– Смотри, как надо держать! – и он удобно уложил зверька в сгиб локтя. – Иначе ему будет больно.

Салима потерлась щекой о мягкую шерстку, пахнущую скошенной травой, и испустила счастливый вздох.

– Спасибо, Меджид! Я должна сейчас же показать его умм!

– Умм, Умм! Мама, мама! – вскоре ее голосок был слышен во всех уголках дворца, но отовсюду ее выпроваживали с ласковыми упреками, что она мешает работать: распаковывать сундуки, передвигать мебель или наводить порядок.

– Умм, посмотри, что подарил мне Меджид!

Джильфидан в это время как раз отдавала распоряжения двум служанкам, куда и как из освобождаемых сундуков надо раскладывать одежду.

– Умм, да посмотри же!

– Чуть позже, дитя мое, – тихо пробормотала Джильфидан, с отсутствующим видом погладив дочь по голове. – Сейчас моя помощь очень нужна Хадуджи.

– Умм… – Салима не успела и рта открыть, как мать выбежала из комнаты. Она растерянно посмотрела ей вслед.

– Тогда мы будем играть с тобой, – прошептала она в длинное крольчачье ухо. Она осторожно опустила пушистый комочек на пол и поскакала за новым другом на одной ножке, а за ним вдруг на свежих циновках потянулись следы – маленькие коричневые шарики.

– Да нет же, не туда! – закричала Салима, когда кролик забился под сундук на ножках. – Не туда! Ну-ка сейчас же вылезай!

Она встала на колени и поводила под сундуком рукой, но ей достался только пушистый клок.

Сколько бы она ни сердилась и ни умоляла, кролик и не подумал откликнуться на ее призывы.

Салима сдалась и медленно встала на ноги, ощущая в животе странное чувство.

Она уныло выскользнула из комнаты, ловко лавируя между слугами, да никто и не обращал на нее никакого внимания. Она почувствовала себя потерянной, лишней… Ей нигде нет места! В конце концов Салима нашла себе убежище в одной из стенных ниш, куда и спряталась, поджав ноги и положив голову на скрещенные руки – под самой нижней полкой с серебром и фарфором. Ее охватило неведомое доселе чувство – чувство пустоты, которое с каждым ударом сердца становилось все больше и больше. Чувство, которому она сумеет дать имя значительно позже – спустя много-много лет.

Одиночество.

Ночь опустилась на Бейт-Иль-Ваторо и приглушила шумное дыхание города до шепота. Бледное сияние звезд лилось с неба вниз, и Джильфидан смотрела в окно на посеребренный силуэт минарета и купол мечети. Со стула она поднялась на широкую постель из украшенного резьбой розового дерева, которое, будучи далеко не новым, все еще источало сухой запах, похожий на аромат роз. Она осторожно задернула тюлевый занавес и тихо вытянулась рядом с дочерью.

Это было лучшее из всего, что ей подарила жизнь. Маленькие ручки Салимы крепко вцепились в деревянный кораблик, один из тех, которые она хотела сегодня отправить в плавание. Но, к ее величайшему огорчению, в Ваторо не было подходящего бассейна и не было реки, такой, как Мтони. Джильфидан предлагала дочери подарить кораблики Метле, Ралубу и другим детям в Мтони, но ее предложение вызвало бурный протест и потоки слез, которые иссякли только тогда, когда дитя уснуло. Салима чувствовала себя глубоко несчастной, и это чувство изливалось слезами, которые она в последнее время лила ручьями, – это она-то, которая плакала так редко, сдерживаясь даже тогда, когда падала и разбивала колени!

Желтый свет масляной лампы освещал детское личико. Пальцы Джильфидан легко коснулись лба дочери. И сейчас, во сне, ее бровки были сурово нахмурены, а морщинки в уголках рта, которые всегда собирались в очаровательную улыбку, были сурово натянуты.

Плоть от ее плоти; тело, зародившееся в ее теле и там сформировавшееся. Маленькое отражение ее самой; и все же вполне самостоятельное существо. Она мало чем походила на отца, но тем не менее была его истинной дочерью: это от него она унаследовала гибкие и стройные члены, изгиб завитка ушных раковин; мягкий разрез глаз, диспропорцию губ: верхняя была тонкой и узкой, в то время как нижняя – полной и чувственной, а иногда энергично выдвигалась вперед.

С ее лицом, круглым и плоским, как луна в полнолуние, и длинноватым носом со слегка приплюснутым кончиком ей никогда не быть столь же совершенной красавицей, как ее сводная сестра Шарифа. Или как другая сестра – Холе, впечатляющая красота которой вошла на Занзибаре в пословицу – «быть красивой, как принцесса Холе». Холе часто называли найм-аль субх – утренняя звезда. Но красавица Холе все еще страдала от насмешек, которые сопровождали ее с тех пор, как однажды она показалась в окне Бейт-Иль-Сахеля без никаба, желая увидеть соревнования в честь султана. Некий воин из Омана увидел ее лицо и забыл обо всем на свете, поэтому не заметил, как копье противника впилось ему в ногу, и только скептические замечания и хохот вокруг обратили его внимание на рану.