Звезды над Занзибаром - Страница 6

Корабль из Марселя пришел вчера, Салима выловила это из гула голосов.

Марсель… Какое красивое слово! Оно звучало так таинственно и сулило так много! Оно увлекало в неизведанную даль и так славно перекатывалось во рту. Город с таким названием не мог быть ничем иным, как приютом роскоши и великолепия! К тому же – если там можно купить такие чудесные вещи, как эта кукла… Халид, один из ее взрослых сводных братьев, уже получивший от отца плантацию в центре острова вместе с дворцом, похожим на крепость, даже назвал свой дворец именем этого города.

Марсель… Эти звуки ласкали ей слух, стекали в горло подобно меду. Салиме они казались такими же сочными на вкус, как те пенящиеся соки, которые отец привозил оттуда и которые так упоительно пощипывали язык. Они были такими сладкими – и Марсель тоже такой сладкий! Он вобрал в себя запахи и вкус нежных цветов и свежей терпкой мяты, пряного аниса и кисловатого бергамота, он был как французские конфеты, которые всегда поставляли их отцу и которыми он одаривал своих отпрысков во время их утренних визитов к нему.

Рот Салимы наполнился слюной. Ей пришлось сглотнуть. В чреве торгового судна хранилось бесконечное множество вещей; наверняка в нем есть и груз с такими конфетами…

Она перекатилась по всей ширине кровати и стала медленно сползать вниз между краем матраса и облаком газа, прикрепленного к балдахину, пока ее ноги не коснулись белой циновки, расстеленной на полу. Девочка была еще слишком мала, чтобы своими точеными ножками самостоятельно взбираться и спускаться с высоких кроватей, на которых с комфортом мог поместиться еще один человек. И даже ее мать прибегала к услугам рабынь или пользовалась плетенным из тростника стулом, чтобы подняться в постель. Стульями шустрым деткам пользоваться не разрешали – с ними надо было держать ухо востро и знать наверняка, что непоседы уж точно останутся в своих постелях. Однако такие дети, как Салима, гордились своим умением перехитрить взрослых.

Победное хихиканье грозило вырваться наружу, но она изо всех сил сдерживалась; босая, она бесшумно скользнула через комнату, мимо постели матери, и вытянула шею. За мелкосетчатым балдахином она могла разглядеть стройное крепкое тело, но знала, что на самом деле оно очень мягкое, как и блестящие волосы: несколько локтей длинных смоляно-черных волос, разделенных на пряди толщиной в руку. Салима на миг засомневалась, но поборола искушение – скользнуть под сетку и тихо понежиться или подождать, пока мать сама или рабыня не поднимут ее в постель. Всего на один маленький час блаженства, когда можно уютно пристроиться под материнским бочком, и только она, Салима, сможет наслаждаться ее обществом – никто больше. Пока женское крыло дворца не пробудилось к жизни и другие дети и сарари не овладеют ее вниманием. Черкешенка Джильфидан была самой уважаемой и любимой из всех женщин Бейт-Иль-Мтони, это Салима знала. Дня не проходило без того, чтобы ее мать не позвали к больному – просто почитать ему вслух. У нее были книги, которые она называла своей собственностью. Звали ее, и чтобы она утешила и приободрила; не было дня, когда не требовалась бы ее помощь в какой-нибудь мудреной работе по хозяйству – никто не смыслил в этом больше, чем она; не было дня, когда никто не пришел бы к ней за советом или просто поболтать.

Но соблазн, что охватил Салиму при одной только мысли о французских конфетах, был неодолимым. «А может быть, я получу целую пригоршню? Или даже две?» – И она бесшумно выскользнула через всегда открытую дверь.

В соседней комнате усердно трудились рабыни, двигаясь грациозно и тихо. В больших кувшинах они носили воду из водоема во внутреннем дворе, воду из реки Мтони, которую хитроумно проложенные трубы доставляли в самый дворец. Вода нужна была всюду, начиная с бань с их огромными чанами и бассейном и заканчивая бочками для полива цветов, кустов и деревьев, поилками для животных, а для питья людям требовались целые цистерны. Затем вода устремляла путь в море. Салима прокралась мимо рабынь, занятых добавлением в воду для утреннего омовения капель жасминового масла и розовой эссенции или тем, что они выбирали цветки апельсина из одеяний, окуренных накануне вечером мускусом и положенных на ночь в расшитые платья, чтобы те пропитались их ароматом.

За следующей дверью Салима увидела, как Адилах, нынешняя кормилица, сидит на стуле, широко расставив колени, полностью поглощенная кормлением грудью своего маленького сына, с такой же темно-коричневой кожей, как у нее. Босой ногой она тихо покачивает низкую колыбель, в которой спит Абдул Азиз, младший сводный брат Салимы. От матери-абиссинки маленький принц унаследовал едва ли не такой же цвет кожи, как у его молочного брата; Абдул Азиз лежал на подушке голенький, с толстым животиком и, вероятно, был вполне сыт и в высшей степени доволен и еще – как можно было судить по его глазкам и долгому зевку – он очень устал.

Незаметно Салима прошмыгнула в конец коридора и весело запрыгала вниз по ступенькам. Как и все другие лестницы в Бейт-Иль-Мтони, эта тоже была весьма коварна: ступеньки были высокими и неравномерными, к тому же сильно стертыми и сплошь покрытыми бугорками и вмятинами. Салима подстраховывала себя тем, что ладонью касалась стены при каждом прыжке – поручням, хотя они и были новые, она не доверяла с тех самых пор, как совсем недавно рухнули предыдущие: за долгие годы они просто сгнили во влажном воздухе Занзибара, напоенном солью, ну, и не без участия древесных жучков, чье тихое шуршанье слышалось во дворце постоянно. Она облегченно выдохнула, невредимой достигнув основания лестницы, и стрелой полетела через внутренний двор. Стройные газели обступили кормушку и щипали огромные пучки травы, ботвы и различных овощей.

Во дворе царил полный хаос: бродили и поклевывали предназначенные им зерна цесарки, гуси и утки. Высокомерно выступали на тонких ногах белые фламинго с черными клювами, а отливающий сине-зеленым павлин с укоризной взглянул на Салиму, хвастливо раскрывая хвост-веер. Но она машинально обшаривала глазами землю в поисках более или менее хорошо спрятанных яиц – по обычаю всех дворцовых детей. Главный повар всегда дарил им какое-нибудь лакомство, когда они приносили ему находки. Особенно он бывал щедр за страусиные, но охота за гигантскими яйцами была немалым испытанием – страусы были настроены весьма воинственно и тут же пускали в ход крепкий клюв, отпугивая возможных похитителей. Однако сегодня ее интересовало нечто более экзотическое, чем сладкие рисовые шарики или липкие миндальные коржики, или даже кусочки какой-нибудь балавы из кунжута, сахара, меда и фисташек.

Она пересекла открытое пространство и ворвалась в самое первое дворцовое здание, стоящее прямо у моря. Еще одна опасная лестница – только наверх, еще один просторный вестибюль. Не встретив никого из личной охраны султана, Салима перевела дух. На цыпочках она пробежала через покои отца, уставленные всевозможной иностранной мебелью: здесь стояло нечто, что называлось «диваном», и высокие, в рост человека, шкафы с дверцами. На стенах висели картины с изображениями людей. Недавно учительница говорила, что ни одному истинно верующему мусульманину не следует держать в доме такие кощунственные предметы… Салима презрительно фыркнула. Это еще раз доказывало, что учительница ничего не смыслит в действительно самых важных в мире вещах.

Перед дверью в конце последнего покоя она наконец остановилась.

Не было на земле более прекрасного места, чем это. Во всем Бейт-Иль-Мтони не было, на всем Занзибаре не было и даже во всем мире, который был знаком Салиме, не было. Ничто не могло быть чудеснее, чем бенджиле – большое круглое сооружение, выдававшееся далеко над морем, стоящее на крепких сваях. Изящно вырезанная окрашенная деревянная ограда опоясывала огромный балкон, места на котором было достаточно, чтобы устраивать большие праздники. Над бенджиле была возведена деревянная крыша в виде шатра, изнутри расписанная узорами с изображениями гранатов и цветов величиной с детскую голову.