Звезды над Занзибаром - Страница 5

– А там? – свободная рука Салимы сделала жест прямо перед собой.

– Аравия, и там же Оман. За ним – Османская империя и Россия. Черкессия тоже примерно там. А вот туда дальше, – палец Меджида изрядно сдвинулся вправо, – Ост-Индия.

Искоса взглянув на сестру, он увидел, как та сосредоточенно прикусила нижнюю губу.

– Ты уже был когда-нибудь в Омане? – помедлив, спросила она. Султанат Маската и Омана был родиной их отца; когда-то он прибыл оттуда, чтобы сделать Занзибар тем, чем он стал сегодня. Самые старшие из его детей еще жили там, там же жили дети его сестер и их дети. Меджид кивнул, и она спросила:

– И как там? Так же, как здесь?

Меджид ухмыльнулся.

– Ни чуточки! Только песок, да пыль, да камни… Такого, как на Занзибаре, больше нигде не увидишь, это говорят все, кто повидал мир. – Он секунду помедлил. – Через несколько лет ты все увидишь собственными глазами, когда станешь женой одного из твоих двоюродных братьев.

Салима покачала головой, взвешивая услышанное и сопоставляя с давно известным. С младых ногтей она знала, что когда-нибудь отправится в Оман, чтобы там выйти замуж. Время от времени оттуда приезжали в гости двоюродные братья и сестры. Большинство из них Салима терпеть не могла. Они приводили ее в бешенство своим высокомерием: морщили нос, оглядывая их дворец и делая нелицеприятные замечания, как «свободно» живут на Занзибаре, как много здесь «африканского» и как их ужасно злит, что дети говорят не только по-арабски, но и на суахили. Но сама она никогда не видела Омана и не знала, как далеко он находится от Занзибара.

– Но я ведь вернусь домой, да? – неуверенно спросила она.

– Нет, Салима, ты останешься там. На Занзибар ты сможешь приезжать только в гости.

Руки Меджида лежали на ее плечах, и впервые она почувствовала, как неприятны ей его прикосновения; его пальцы показались ей чужими и очень тяжелыми.

Фран-ция, Ис-па-ния, Пор-ту-га-лия. Какая же у них там жизнь? Может, она хоть чуточку похожа на нашу? Или совсем другая?

Желание неизведанного вдруг накатило на Салиму, желание чего-то такого, что она и представить себе не могла; пальцы ее ног зарывались в песок. Как будто она хотела пустить здесь корни, сильные и глубокие.

Она резко повернулась, крепко обхватила Меджида руками и спрятала лицо на его животе.

Увидеть это все я очень хочу. Но я не хочу уезжать с Занзибара навсегда. Никогда, никогда!

Никогда.

Чуть золотистый утренний свет заливал женские покои во дворце Бейт-Иль-Мтони. Нарождавшийся день благоухал свежестью и чистотой, к которым примешивались запахи мокрой листвы и реки. Пока в нем чувствовалась лишь капелька одуряющих сладких запахов цветов и пряностей, разлитых по всему острову. Теплая влажность пока еще не перешла в удушающий и цепенящий зной.

В просторных высоких покоях, толстые стены которых не пропускали сюда дневную тропическую жару, стояла тишина. Слышно было лишь глубокое равномерное дыхание и кое-где – легкое похрапыванье. Вокруг бесшумно сновали рабыни, остерегаясь раньше времени разбудить свою госпожу, делая приготовления к дорогостоящему утреннему туалету.

Это был тот утренний час, когда все сарари, наложницы султана, и старшие дети еще раз укладывались спать. Слишком короткими были жаркие ночи, и слишком скоро – задолго до рассвета – наступало время ритуальных омовений, чтобы в чистых одеждах последовать заунывным крикам муэдзина. Те, кому после молитвы требовалось еще время для беседы с Аллахом наедине, бодрствовали до восхода солнца. Остальные предпочитали время до второго намаза проводить в царстве снов.

Только Салима уже не спала. Ей не хватало еще двух лет, чтобы молиться вместе со старшими, а заботы нянюшки, которая ходила за ней, она давно переросла. Она искренне хотела быть хорошей девочкой и зажмурила глаза, чтобы еще немного поспать. Но удивительно – веки сами поднимались и поднимались. Сами по себе.

Она повернулась на бочок, чтобы рассмотреть сокровища, которыми ее одарил вчерашний день и которые, невзирая на протесты взрослых, она не выпустила из рук, когда ее поздно вечером засунули в постель. Во-первых, она не хотела выпускать из рук это чудо, которое было самым прекрасным из всего, чем когда-либо она владела: кукла в узком корсаже и в пышной многослойной юбке, сплошь украшенной рюшами и кружевами, в белых чулочках и в странных закрытых туфельках, сделанных из чего-то жесткого и блестящего, как будто они были мокрыми. У куклы было белоснежное и высокомерное личико, розовый, слегка приоткрытый рот, откуда сверху и снизу выглядывали по два перламутровых зуба. Волосы у куклы были белокурыми, как у старшей сводной сестры Салимы – Шарифы, та была значительно старше. А самое чудесное в кукле было то, что, когда Салима поднимала и снова укладывала ее, она не только открывала синие как море глаза, но еще из мягкого туловища куклы, примерно оттуда, где был повязан шелковый поясок, звучало приглушенное и несколько хрипловатое «ма-ама». «Ма-ама», – говорила кукла, и каждый раз у Салимы перехватывало горло от счастья. Эту куклу подарил ей отец, она получила ее из его рук – и сразу почувствовала себя взрослее, как будто кукла отличала ее от всех остальных детей.

Наверное, деревянная лошадка, которую получил Ралуб, тоже была не хуже. Так же, как и деревянное игрушечное ружье или металлическая железная дорога, однако кукла помешала Салиме сражаться с кучей детишек мал-мала меньше за содержание добрых двух дюжин ящиков.

Она с большой охотой приняла бы участие в этой дележке, но нет, счастливая обладательница не рискнет выпустить куклу из рук: а вдруг ее повредят в этой кутерьме, царящей во внутреннем дворе, – и потому Салима с тяжелым сердцем осталась смотреть за ними со стороны.

Ежегодно султан рассылал свои суда по всему свету, чтобы закупить заморских товаров. На борту всегда имелись списки вещей, которые были необходимы или о которых мечтали: в первую очередь – ткани и пряжа. Ленты, искусственный жемчуг, браслеты, пряжки, застежки, пуговицы, гребни, книги, ароматические масла и наборы для курения и еще – часы из Англии и Германии, по которым на Занзибаре ну просто с ума сходили.

– Моим детям и женам требуется лучшее из лучшего! – таковы были указания султана. И горе капитану, которому в Англии, Франции, в Вест-Индии или Америке всучили всякий хлам по высокой цене, при виде которого у детей вытягивались лица, а сарари, приехавшие погостить, корчили презрительные гримасы. Салима до сих пор не разобралась, какая кара грозит капитану, впадавшему у султана в немилость. Но это должно быть нечто ужасное, в этом она не сомневалась. Ведь слово султана – закон. Здесь, на Занзибаре, а еще вдоль узкого африканского побережья и в Омане.

Прибытие товаров было большим событием, которое редко обходилось без крика, ссор и вспышек ревности. Женщины гарема, немедленно вооружившись ножницами, устраивались во дворе, прямо на земле, торопясь отрезать куски ткани от огромных рулонов, прежде чем соперницы начнут претендовать на нее, и частенько в пылу страстей портили одеяния, что были на них. Молодые или старые, мужчины или женщины, госпожа или рабыни – когда речь шла об имуществе – тут все были равны. И у детей – султана или детей его детей, детей кормилиц и нянек, оставшихся жить во дворце, и у детей слуг – все обстояло точно так же. Каждый стремился выудить красивейшее и лучшее из груды барабанов, дудочек и флейт, кнутов и волчков, губных гармоник и труб; здесь были и специальные детские удочки-игрушки, на концах которых были прикреплены маленькие магниты, которыми можно было ловить красиво расписанных металлических рыбок. Благо, что султанские дети жили в нескольких дворцах, разбросанных по острову, и большинство из них обитало в Бейт-Иль-Сахеле, – так часто думала Салима, если в привезенных подарках было нечто особенное – как, к примеру, вчера. Когда все мальчики и девочки с полными охапками удалились от опустошенных ящиков, Салиме досталась только утка на колесиках, которая кивала головкой, если тянуть ее за веревочку. И музыкальная шкатулка: если откинуть круглую крышку, начинала звучать музыка и крошечные человечки водили хоровод вокруг украшенного лентами деревца. Музыка была хриплой – Салима нашла ее ужасной, она просто резала уши. Но все равно вещица была весьма занятная.