Звезды чужой стороны - Страница 66
– Откуда такой букет?
– Сегодня не приходи. Я уезжаю.
– Я тоже.
– Вот и хорошо, – сказала она после секундной паузы. – Встретимся завтра. Вечером.
– Нет…
– Не встретимся?
В конце квартала стояла немецкая легковая машина. Новая, изящная, светло-коричневая. За рулем, спиной ко мне, сидел офицер.
– Шани, ты не должен сердиться. Случилось несчастье.
Офицер привстал, повернулся в нашу сторону. Я увидел его холеное розовое лицо. Ах, вот чей букет!
– Поедешь с ним?
– Да.
– Счастливого пути!
Я резко повернулся. Она удержала меня.
– Выслушай сначала!.. У Черного оторвало ногу. Он просит, чтобы я приехала. Я должна. Ты понимаешь, я должна!
В ее глазах дрожали слезы.
Мне стало стыдно. Я не знал, куда девать глаза.
– Почти до самого бедра. – Она закусила губу. – Он, наверное, умрет.
– Аги, – сказал я быстро, – милая Аги, я уеду сегодня. В девять часов я уеду – и все.
– Как? Как – все? Ты не вернешься завтра?
– Ни завтра, ни послезавтра…
Она поняла. Глаза сразу сделались большими и прозрачными.
Немец вылез из машины, не спеша прошелся вокруг нее. Встал на тротуар, широко расставив ноги, снял свою офицерскую фуражку с высокой тульей и провел ладонью по коротко остриженным рыжим волосам.
– Он тебя ждет.
– Хочешь, я скажу, чтобы он убирался? Хочешь?
– А Черный? – спросил я.
– Я не поеду… Не поеду – и все! Могу я хоть на несколько часов распорядиться собой… Эй ты, кретин! – крикнула она офицеру по-венгерски. – Слышишь меня, собачий сын!
Он, глупо улыбаясь, покачал головой: не понимаю!
– Век! Век! (Прочь! Прочь! (нем.) – она махнула ему.
Он, продолжая улыбаться, поднял обе руки и повернулся спиной; видимо, решил, что она запрещает ему смотреть в нашу сторону.
– Тебе надо ехать, – сказал я глухо. – Ты не простишь мне этого никогда.
– Шани!
– И себе тоже. Так нельзя.
– Неужели мы не имеем права на капельку счастья?
– А он в это время будет умирать?
– Но я же ничем не могу ему помочь! – она негромко всхлипнула. – Ничем!
– Аги!
– Хорошо!.. Хорошо, хорошо, – зашептала она торопливо.- Как ты скажешь, так и будет.
Немец снова сел в машину, хлопнул дверцей.
– Он рассердится и уедет.
– Нет… Я сказала ему – ты мой брат.
– И он поверил?
– Нет.
– Вот видишь?
– Ему все равно. Этой рыжей свинье все равно, кто я и с кем я. Лишь бы я сейчас была с ним. Но он еще не знает, какой его ждет сюрприз. Пусть только довезет меня до места.
– Двести сороковой калибр?
Ее губы чуть дрогнули в грустной улыбке:
– С дополнительным зарядом.
– Это еще что такое?
– Посмотри на него, когда он вернется.
– Будь осторожна с ним, Аги!
– Почему мы говорим о нем? Почему о нем? Я не хочу! Не надо больше!
Ее умоляющие глаза были совсем близко от моих. Я видел их словно сквозь увеличительное стекло. Влажные, блестящие, окаймленные густыми черными ресницами.
– Ты вернешься?
– Да! – я стиснул зубы. – Вернусь, Аги! Вернусь! Наши придут, и я с ними.
– Я буду ждать! Слышишь? – Она на какую-то долю секунды прильнула ко мне. – Я поцелую тебя, да?
Я ощутил на щеке легкий трепет ее жарких губ.
– Это счастье, что я встретила тебя, русский! Да хранит тебя бог.
– И что я тебя, – прошептал я.
– До встречи! До встречи!
Она медленно отходила, не сводя с меня широко раскрытых немигающих глаз.
Немец все-таки не выдержал, посигналил.
– Их комме, их комме! (Иду! Иду! (нем.) Чтоб у тебя руки отвалились, завтрашний труп, – добавила она по-венгерски.
Он, самоуверенно улыбаясь, открыл дверцу машины.
Аги села.
Я повернулся и пошел.
Я не хотел, чтобы она осталась у меня в памяти такой: ослепительно красивой, нарядной, с бело-розовым букетом в руке.
Пусть лучше я запомню ее другой. Бедной девочкой, потревоженной со сна, со спутанными волосами, с лицом, на котором отпечаталась ткань, в стареньком ситцевом халатике…
Она прикрывала заплату рукой, чтобы я не заметил, но так и не смогла прикрыть: заплата была слишком большой.
Легковой «Мерседес-Бенц» с красным крестом на стеклах подъехал к чарде в десятом часу. Я отворил дверцу.
– Возьмете попутчика?
– А, родственник из Будапешта!
– Вы?!
За рулем сидел сам начальник госпиталя.
– Садитесь, садитесь, что уставились! Или вас шофер не устраивает?..
Он с места взял большую скорость. Машина, визжа и приседая на поворотах, виляла по узким улицам, словно по расселинам между черными скалами.
Подъезжая к перекресткам, подполковник на секунду включал фары. Длинные лучи выхватывали из темноты бежавшую нам навстречу пустынную ленту мостовой.
– Вы хорошо водите, господин подполковник.
Неярко блеснули стекла пенсне.
– Все зависит от точки зрения. Мой шофер, например, считает, что за рулем я бездарен, как баран.
Мы выехали на центральную улицу. Здесь тоже было пусто. Длинный шпиль ратуши, черные в темноте флаги у входа в гостиницу «Мирабель»… Сейчас должен быть дом нилашистов.
Машина резко затормозила. Я схватился за сиденье. На пути стояли нилашисты. Один из них высоко поднимал светящийся жезл.
– Что такое? – недовольно спросил подполковник, опуская боковое стекло.
Нилашист посветил карманным фонариком во внутрь кабины.
– Есть приказ не выпускать из города штатских. – Он потушил фонарик. – Можете следовать дальше.
Мы проезжали мимо дома нилашистов. Было уже двадцать минут десятого. У входа толпились зеленорубашечники. Широкая дверь то и дело открывалась и через нее на темный тротуар падали узкие желтые клинья.
– Пожалуйста, скорее, господин подполковник.
– Торопитесь? Капитан Ковач сказал: вам надо быть на месте к одиннадцати.
– Не в этом дело.
Он как-то странно посмотрел на меня и прибавил газ.
Улица незаметно перешла в шоссе. По сторонам, догоняя друг друга, замелькали белые столбики.
Я все время оглядывался. Город остался где-то там, позади, у подножья горы, лесистая макушка которой выделялась на фоне темно-сиреневого, в алмазных россыпях неба.
– Будут бомбить, – сказал подполковник, нарушая молчание. – Ночь подходящая.
И тотчас же, словно в подтверждение его слов, сквозь ровный рокот мотора мы услышали взрыв. Даже два: один сильный, другой послабее.
– Уже, – сказал я.
– Нет, это не авиабомбы. – Он покосился на меня и добавил: – Это то, чего вы ждали.
– Вы знаете?
Он пожал плечами:
– Пенициллин-то ведь мой… Правда, мне впервые приходится слышать о подобном его применении.
– Будем надеяться, уколы пойдут пациентам на пользу.
– Или их бессмертным душам.
– Аминь!..
Теперь мы ехали, не торопясь. Появляться на месте слишком рано тоже не стоило.
– Здесь нигде нет контрольных пунктов? – спросил я.
– Ближе к фронту.
Подполковник включил радио. Кабину заполнили тягучие звуки траурной мелодии.
– Что-то случилось, – сказал подполковник. – Послушаем.
Музыка прекратилась. Скорбным, хорошо натренированным на все случаи жизни голосом диктор сообщил о скоропостижной кончине одного из видных приспешников Салаши.
Подполковник повернул ручку приемника. Сообщение прервалось на полуслове.
– Может быть, тоже пенициллин?
– Не хватит на них всех, – ответил он мрачно. – И откуда только поналезло этой мрази! Как будто до войны были одни порядочные люди.
– Так вам только казалось…
Впереди на шоссе возникло какое-то препятствие. Подполковник резко затормозил. Наш «Мерседес», быстро теряя скорость, чуть не ткнулся тупым носом в полосатый шлагбаум, перегородивший дорогу, и недовольно заурчал, подрагивая, как пес на поводке.
Возле шлагбаума стояли двое немцев в касках и целили в нас автоматы. Третий, офицер, подошел ближе.
– Проверка. – Он небрежно прикоснулся к фуражке и сказал на ломаном венгерском языке. – Прошу документы. Прошу выйти машина.