Звездочка-Во-Лбу (Чакра Кентавра) - Страница 2

Судьба прикидывалась простушкой, и ее надо было испытать.

Теперь за ним было два хода подряд, и он выкинул одну за другой самые грозные, роковые карты с символами чудовищно неуравновешенных звезд и рушащихся созвездий. К его удивлению, Гаррэль наскреб маленьких козырей, и страшные карты тоже вышли из игры.

Судьба строила из себя дурочку. Такое обычно плохо кончалось.

Настал черед юноши, и совершенно неожиданно он выбросил сразу целую семерку — знаменитый Материнский Сад, И как это Асмур не сообразил, что у него самого на руках ни одного созвездья, входящего в знаменитую плеяду?

И вдруг его охватил высокомерный гнев. Он совершенно забыл об этой семерке, мечте звездоплавателей, но они-то там, у своих кораблей, все видели с самого начала и ликовали, предвкушая блистательный финал игры с таким сокровищем, выпавшим самому юному из них! Да, Материнский Сад практически непобедим, ему придется скидывать что попало, и семерка останется в игре с самого верха — таковы уж древние правила.

Остается только изумляться тому, что при своей практической непобедимости Материнский Сад, который, вероятно, уже не один раз собирался в чьих-то счастливых руках — да должен был собираться согласно законам вероятности! — эта беспроигрышная семерка на деле не выиграла ни разу. Ведь если бы это случилось, то по тем же правилам победившая карта должна была навеки исчезнуть из магической колоды, ее автоматически заменяли другим созвездием.

Семерка превратилась бы в шестерку, затем — в пятерку… Но этого не происходило. Старинные легенды говорили о счастливчиках, которые находились на волосок от удачи, и все-таки за полтора десятка веков ни одна карта Материнского Сада не досталась никому в награду. Чудеса? Не иначе.

Впрочем, стоило ли удивляться странной неприкосновенности волшебной семерки карт, когда в магической игре с судьбой существовало и без того достаточно чудес? Вот, например, исчезновение выигравшей карты — каким образом они пропадают сразу во всех колодах Джаспера? И как, каким чудом заменяются на символ совсем другого созвездия, снова одинакового во всех колодах? На этот вопрос никто ответить не мог. Так предписывал Древний Закон, родившийся одновременно с Уговором.

Впрочем, тайны магической колоды волновали только мальчишек вроде Гаррэля. Закаленные мужи, каким был Асмур из рода Муров, не снисходят до копания, в происхождении сил, движущих судьбой. К силе магического закона присовокупить собственную мощь и разум — вот в чем доблесть и честь.

А не в сомнении.

Семь карт нежнейшей утренней масти, перламутрово мерцая, лежали перед ним. Почему же до сих пор никто из славных командоров не позволил выиграть ни одной из них?

Да потому, что это — тихие, благополучные созвездья, и ни одно из них не потребует доблести и не принесет славы!

Командор произвел секундный смотр грозному строю темно-лилового козырного войска и безжалостно изничтожил каждую из пленительных утренних картинок. И то, что осталось у него на руках, было по странной случайности также одним семейством, и он мог предъявить эти карты всей пятеркой, что он и сделал незамедлительно:

— Безухая Русалка, Могильный Гриф, Трижды Распятый, Тлеющая Мумия… И Костлявый Кентавр!

Почему он расположил карты именно в такой последовательности? Объяснить это он бы не смог.

Ему не нужно было переноситься туда, к застывшим в предстартовой готовности кораблям — он и так до мельчайших подробностей представлял себе девятку юношей, сидящих тесным кружком на остывающем бетоне звездной пристани. Последние лучи заходящего солнца золотят брошенные его рукой зловещие карты. И верхний из этих прямоугольников с траурными символами созвездий — карта, именуемая Костлявый Кентавр.

Он, эрл Асмур, не хотел этого.

Судьба.

— Гаррэль, седьмой сын Эля! — проговорил Асмур, как того требовал древний ритуал. — Возвести остальным, что согласно предначертанию нам выпала ночь, и на ее исходе мы отправляемся в путь… Цель — перед тобою.

Предначертание не оставило им ни дня, ни утра.

— Слушаю, могучий эрл! — прозвучал в ответ юношеский голос.

И исчез.

Асмур снова был один в своем древнем исполинском замке.

Он стоял перед черной нишей, в которой уже едва угадывались контуры крылатого существа. Вечер был на исходе — собственно, он уже и не в счет. Значит, остается всего одна ночь, да и то не полная. И мона Сэниа, с которой он не успеет проститься. Судьба.

Он опоясался мечом, взвесил на ладони литую тяжесть полевого десинтора. На сегодняшнем пути это ему вряд ли понадобится… Он накинул бархатный плащ, опустив его сзади до половины спины — закаленный боевой крэг нежностей не терпел. Когда Асмур застегнул на плече драгоценный аграф, крэг поочередно разжал когти, вытянул крылья из-под мягких складок материи и снова старательно уложил их, прикрыв руки и плечи хозяина и ощутимо замкнув серебряные когти на его запястьях. Пепельные тугие перья были почти неотличимы от темно-серого бархата плаща и камзола, и зоркая легкая голова с серебристым султаном укрывала белые до неправдоподобия волосы эрла, точно живой капюшон.

Крэг нервно подрагивал, укладывая еще плотнее перо к перу, — предчувствовал ночную дорогу. Разговор Асмура с Гаррэлем он слышал, но вот угадывал ли мысли человека?

Почти три десятка лет провели они вместе — Асмур и его крэг, но ответа на этот вопрос мудрый эрл так и не знал. Он спустился по витой лесенке, выточенной из целого ствола душистого дерева. Семейная легенда гласила, что основание ее прикрывает вход в Заклятое подземелье, тянущееся под всем континентом. Проверить это было невозможно — несколько веков назад прапрапрадед Асмура посадил на этом месте дерево, а когда через пару веков ствол достиг требуемой толщины, искусные сервы обрубили ветви, выточили резные ступеньки и перильца, укрепили их титановыми накладками и подпорками.

А потом вокруг лесенки возвели еще одну замковую башню. И не потому ли, что в неистлевших еще корнях цепко хранилась древняя тайна, эту лесенку, ведущую в вечерние покои, так любила его мать?

Он в последний раз коснулся душистых перилец и шагнул в малую переднюю, дверь из которой вела на конюшенный двор. Пара сервов-чистильщиков, возившаяся с его сапогами (из которых правый всегда был почищен добросовестнее, чем левый, хотя сервы были совершенно одинаковы), приветствовала хозяина неяркой вспышкой голубого нагрудного фонаря — было известно, что эрл Асмур, сам предельно молчаливый, шума и возгласов не любил. Но вот третий серв, совершенно определенно валявший дурака в неположенном ему месте, попытался незаметно ускользнуть за порог, никоим образом не поприветствовав хозяина. Скверно, десинтор остался в гадальной, придется за ним возвращаться, а это дурная примета.

Мысль эта была бесстрастна и не окрашена ни гневом, ни даже раздражением. Он легко взбежал обратно, нашел оружие и, отпихнув услужливых близнецов, бросившихся к нему с сапогами, тяжелым ударом ноги распахнул дверь. Третий серв улепетывал, перекатываясь на кривых ножках, и, если бы не косой свет первой луны, которая уже успела взойти, Асмур наверняка упустил бы беглеца. Но длинная тень мела двор, выдавая бегущего, и шипящий всхлип десинторного разряда отразился от зубчатых щербатых стен.

Серв вспыхнул, как пустая канистра, и размазался маслянистым пятном по известковым плитам. Крэг брезгливо поежился, и Асмуру передалось это движение.

— Все правильно, дружище, — негромко проговорил он. — Когда надолго оставляешь дом, в нем все должно быть в порядке.

Теперь — дорога. Разумеется, он мог бы перенестись к цели своего вечернего путешествия так же естественно и мгновенно, как на исходе ночи они вдесятером отправятся к зловещим звездам Костлявого Кентавра. Но он желал проститься с Джаспером, прекрасным и пустеющим Джаспером, который не променял бы и на все семь сказочных созвездий Материнского Сада, и прощанье его состояло в том, чтобы омыть лицо серебристым лунным воздухом и наполнить каждую клеточку тела памятью запахов и отзвуков, переливов света и тяжести.