Звездный путь (сборник). Том 2 - Страница 131

С первого же момента нашей встречи Кейси оказал на меня очевидное воздействие своей веселой натурой и человеческим теплом, которые временами даже затеняли тот факт, что он был дорсайцем. Когда давление всех его военных задач практически отсутствовало, он представлял собой чистый солнечный свет. И вы могли греться в его присутствии с таким же успехом, как если бы делали это на солнце. Йан, его физический двойник, шествовавший навстречу мне подобно двуглазому Одину, был его тенью.

Вот здесь-то наконец дорсайские легенды и стали реальностью. Это был угрюмый человек с железным сердцем и темной, уединенной душой. В могучей крепости его тела, бывшего самим Йаном, он обитал, подобно какому-то отшельнику на высокой горе. Это был одинокий и яростный горец из его далеких предков, снова пробудившийся к жизни.

Не закон, не этика, но данное слово, верность своему клану и обычай кровной мести правили Йаном. Он был человеком, который пересек бы сам ад, чтобы исполнить долг добра или зла. И в тот момент, когда я его увидел идущим мне навстречу, я наконец понял его и неожиданно возблагодарил всех богов, какие еще могли оставаться, за то, что его долг не имел никакого отношения ко мне.

Затем мы разминулись с ним, и он скрылся за углом.

Я вспомнил, что, по слухам, эта его мрачность практически никогда не исчезала, кроме как в присутствии Кейси, словно он в действительности был половинкой своего брата. И если он когда-либо утратит это светоносное воздействие присутствия Кейси на себя, то, вероятно, будет навечно приговорен к собственной тьме.

Это соображение мне пришлось вспомнить позже. Как я вспомнил об этом, когда увидел его идущим мне навстречу.

Но сейчас я уже забыл о нем, пройдя через вход и оказавшись в месте, которое мне показалось небольшой оранжереей, и увидев знакомое добродушное лицо и коротко подстриженные седые волосы Падмы. Он был одет в свое голубое одеяние.

— Входите, мистер Олин, — пригласил он, вставая, — и пойдемте со мной.

Он повернулся и прошел сквозь арку из фиолетовых цветов ломоносов. Я последовал за ним, и мы очутились в небольшом дворике со стоявшим там роскошным аэрокаром. Падма уже забрался на сиденье перед пультом управления. Он придержал дверцу открытой для меня.

— Куда мы направляемся? — спросил я, когда забрался в машину.

Он прикоснулся к пульту автопилота. Машина поднялась в воздух. Он предоставил ей возможность самой управлять своим движением и развернулся в своем кресле лицом ко мне.

— В полевой штаб командующего Грина, — ответил он.

Глаза его по-прежнему несли в себе этот странный светло-коричневый оттенок, но казалось, что они словно отражают и плывут в солнечном свете, изредка пробивающемся сквозь прозрачную крышу аэрокара в тот момент, когда мы достигли заданной высоты и начали горизонтальный полет. Я не мог прочесть ни их выражения, ни выражения его лица.

— Понятно, — произнес я. — Конечно, я понимаю, что вызов из штаба Грина мог достичь вас гораздо быстрее, чем я на своей машине. Но я надеюсь, вы не думаете, что он задержал меня или что-нибудь в этом роде. У меня с собой мои верительные грамоты Непредвзятости, защищающие меня как журналиста. И кроме того, соответствующие разрешения как от Содружества, так и от Экзотики. И я не намерен нести ответственность за любые заключения, сделанные Грином во время нашей беседы, которая прошла наедине.

Падма неподвижно сидел в кресле своего аэрокара, разглядывая меня. Его руки, сложенные на коленях, выглядели бледными на фоне его голубого одеяния, но синие вены под кожей его кистей вырисовывались отчетливо.

— Вы направляетесь туда со мной по моему собственному решению, а не по решению Кейси Грина.

— Хотел бы знать, почему, — скованно сказал я.

— Потому, — медленно произнес он, — что вы очень опасны.

Он по-прежнему неподвижно сидел, смотря на меня немигающим взглядом.

Я подождал, пока он продолжит, но он молчал.

— Опасен? — спросил я. — Опасен для кого?

— Для нашего будущего.

Я уставился на него, а затем рассмеялся и внезапно рассердился.

— Бросьте! — воскликнул я.

Он медленно покачал головой, но его глаза ни на секунду не покидали моего лица. Меня поражали эти глаза. Невинные и открытые, как у младенца, но за ними я не мог разглядеть самого человека.

— Хорошо, — сказал я. — Объясните мне, почему я опасен?

— Потому что вы хотите уничтожить одну из жизненных частей человеческой расы. И вы знаете, как.

Последовала короткая тишина. Аэрокар бесшумно скользил в облаках.

— Пожалуй, это весьма странное предположение, — медленно и хладнокровно произнес я. — Интересно, откуда вы пришли к такому заключению?

— Из наших онтогенетических вычислений, — так же холодно ответил Падма. — И это не предположение, Тэм. Как вы сами знаете.

— О да, — произнес я. — Онтогенетика. Я собирался немного разобраться в этом.

— Ну и как, вы разобрались в этом, Тэм?

— Раньше? — спросил я. — Пожалуй нет, но сейчас — да. Правда, сначала все это показалось предельно ясным, насколько мне помнится. А что насчет эволюции?

— Онтогенетика, — заговорил Падма, — является наукой, изучающей эффект эволюции на взаимодействующие силы человеческого общества.

— А я являюсь такой взаимодействующей силой?

— В данный момент и некоторое время назад — да, — ответил Падма. — И, возможно, еще несколько лет в будущем. Но может быть, и нет.

— Это похоже на угрозу.

— В некотором смысле это так и есть, — глаза Падмы снова отразили свет, когда я попытался рассмотреть их. — Вы вполне можете уничтожить и самого себя, так же как и других.

— Мне бы очень не хотелось этого.

— Тогда, — сказал Падма, — будет лучше, если вы внимательно выслушаете меня.

— Ну конечно же, — ответил я. Это мое дело — слушать других. Расскажите мне об онтогенетике и обо мне.

Он сделал несколько переключений на пульте и затем вновь повернулся ко мне лицом.

— Человеческая раса, — начал Падма, — перенесла эволюционный взрыв в тот момент своего исторического развития, когда колонизация звезд стала практически осуществимой.

Он сидел неподвижно, наблюдая за мной. Я придал своему лицу внимательное выражение.

— Это произошло по причинам, проистекавшим из расового инстинкта, который мы еще не до конца определили, но который по сути своей является самозащитой в природе.

Я полез в карман своей куртки.

— Пожалуй, лучше будет, если я сделаю кое-какие записи, — произнес я.

— Если так желаете, — спокойно произнес Падма. — Из этого взрыва вышли культуры, каждая из которых в отдельности явилась как бы гранью человеческой натуры. Боевой, сражающейся гранью стали дорсайцы. Гранью, которая отвергала все личностное в приверженности какой-то вере, стало Содружество. Философская грань привела к созданию Экзотиканской культуры, к которой принадлежу и я. Мы называем их Осколочными Культурами.

— О, да, — подтвердил я. — Я знаю об Осколочных Культурах.

— Вы знаете о них, Тэм, но не знаете их самих.

— Неужели?

— Нет, — повторил Падма, — потому что вы, как и ваши предки — с Земли. Вы старый человек полного спектра. И люди Осколочных Культур эволюционно превосходят вас.

Я почувствовал неожиданный слабый укол застарелой злобы внутри себя. Его голос отозвался эхом голоса Матиаса в моей памяти.

— Вот как? Боюсь, я не вижу этого превосходства ни в чем.

— Потому что вы не хотите, — ответил Падма. — А если бы захотели, то вынуждены были бы признать, что они отличаются от вас, и таким образом, судить о них нужно по другим критериям.

— Отличаются? Как же?

— Отличаются некоторым образом тем, что все люди Осколочных Культур, включая и меня, инстинктивно понимают то, что обычный полноспектровый человек должен либо воображать, либо предполагать.

Падма слегка поерзал в своем кресле.

— Вы сможете это понять, Тэм, если представите себе одного из членов Осколочных Культур как обычного человека, вроде вас, но с мономанией, которая полностью приковывает его к линии поведения существа одного типа. Но с одним вот таким отличием. Вместо того, чтобы остальные части мысленного и физиологического существа вне пределов этого существа-мономаньяка игнорировать и атрофировать, как это было бы в вашем случае…