Звездный путь (сборник). Том 2 - Страница 117

— Я подумывал о разработке проекта, — заговорил я, — освещения Содружества в лучшем свете людям остальных миров…

— Чтобы доказать свою приверженность Кодексу вашей профессии, как сказал Вассел? — прервал меня Брайт.

— Да, конечно, — ответил я, и слегка замер в кресле. — Я остался сиротой еще в юном возрасте. И постоянной мечтой моих ранних лет являлась работа в Службе Новостей…

— Не тратьте понапрасну мое время, журналист! — суровый голос Брайта, словно топор, отрубил незаконченную половину моего предложения. Неожиданно он снова поднялся на ноги, словно энергия, бурлившая в нем, оказалась слишком велика, чтобы ее сдержать, и, обогнув стол, остановился, смотря на меня сверху вниз, заткнув ладони за пояс на своей узкой талии. Его костлявое лицо неопределенного возраста нависло надо мной.

— Что ваш Кодекс для меня, того, кто идет в свете Слова Господня?

— Мы все движемся в наших собственных огнях, каждый — своим путем, — произнес я.

Он настолько близко стоял ко мне, что я не мог встать на ноги, чтобы разговаривать с ним лицом к лицу, чего требовали мои инстинкты. Он словно физически пригвоздил меня к стулу.

— Если бы не мой Кодекс, я бы сейчас не оказался здесь. Возможно, вы и не знаете, что произошло со мной и моим шурином в руках одного из ваших сержантов на Новой Земле…

— Я знаю, — эти два слова прозвучали безжалостно. — За это некоторое время назад вам были принесены извинения. Послушайте меня, журналист. — Его тонкие губы неожиданно изогнулись в слабом подобии ироничной усмешки. — Вы — не Избранный Господа Нашего.

— Нет, — произнес я.

— В тех, кто следует Слову Господню, быть может, есть причина верить в то, что они действуют из веры во что-то большее, чем их собственные эгоистичные интересы. Но в тех, кто не несет в себе Света, как может существовать вера во что-то иное, кроме самих себя?

Трепещущая на тонких губах усмешка как бы насмехалась над его же собственными словами, насмехалась над церковными фразами, над тем, что он назвал меня лжецом и предложил мне попытаться отрицать ту способность в нем, которая позволяла ему видеть меня насквозь.

На этот раз я замер, бросив на него возмущенный взгляд.

— Вы насмехаетесь над моим Журналистским Кодексом только потому, что он не ваш собственный! — накинулся я на него.

Мой взрыв никак не подействовал на него.

— Господь не выбрал бы дурака в качестве Старейшего в Совете наших Церквей, — произнес он и, повернувшись, снова обогнул стол, чтобы усесться в своем кресле. — Вы должны были подумать об этом, прежде чем прибыли на Гармонию, журналист. Но так или иначе, теперь вы это знаете.

Я уставился на него, почти ослепленный внезапным светом понимания. Да, теперь я это знал — и зная это, неожиданно увидел, как он сам, одними лишь своими словами, предоставил себя в мои руки.

Я боялся, что в нем не окажется ни одной слабости, которую я мог бы использовать как свое преимущество. Преимущество, которым я пользовался против мужчин и женщин более низкого положения, заключалось в умело подобранных словах. И это было правдой, — в нем не существовало обычных слабостей. Но в то же время он нес в себе огромнейшую. Ибо его слабость была силой, той самой силой, что подняла и поставила его правителем и лидером народа. Слабость его состояла в том, что, чтобы стать тем, кем он стал, ему необходимо было быть таким же фанатиком, как и худшие из них. Но в то же время и чем-то большим. Ему необходима была дополнительная сила, которая могла позволить ему при необходимости отбросить свой фанатизм. В случаях, когда необходимо было иметь дело с лидерами других миров — с равными ему и являющимися его противниками. И именно это именно это он только что признал.

В отличие от его яростных черных глаз, он не ограничивался взглядом фанатика на Вселенную, воспринимавшего все либо только в черном, либо только в белом цвете, — он воспринимал и полутона. Короче, он мог действовать как политик, выбирая определенную линию поведения. И как с политиком я мог иметь с ним дело.

Как политика я мог привести его к политической ошибке.

Я в бессилии откинулся на спинку стула. Я почувствовал, как напряжение спало и глаза его снова внимательно осмотрели меня. И я издал долгий трепещущий вздох.

— Вы правы, — произнес я пустым голосом. И поднялся на ноги. — Что ж, теперь это не имеет значения. Я, пожалуй, пойду…

— Уйти? — его голос хлестнул, словно винтовочный выстрел, остановив меня. — Разве я сказал, что интервью закончено? Сядьте!

Я тут же торопливо сел и постарался выглядеть побледневшим, и, кажется, мне это удалось. Ибо, как я неожиданно понял, я все еще находился в клетке со львом, а львом по-прежнему считался он.

— А теперь, — произнес он, пристально смотря на меня, — что в действительности вы надеялись получить от меня? От нас, Избранных Господа?

Я облизал губы.

— Говорите. — Он не повысил тона, но явственно прозвучавшие в нем обертона пообещали мне неприятности с его стороны, если я не повинуюсь.

— Совет… — пробормотал я.

— Совет? Совет Старейшин? В чем дело?

— Нет, не это, — произнес я, уставившись в пол. — Совет Гильдии Журналистов. Я хочу получить место в нем. После Дэйва — после случая с моим шурином — мое общение с Васселом показало, что я могу выполнять свою работу без предубеждения даже против ваших людей. И это привлекло ко мне внимание даже в Гильдии. И если бы я мог продолжить действовать в том же направлении, если бы я мог поднять мнение общественности на других семи мирах в вашу пользу, это возвеличило бы меня в глазах и общественности, и Гильдии.

Я замолчал. Затем медленно поднял глаза и посмотрел на него. Он смотрел на меня с нескрываемой иронией.

— Признание очищает душу даже такого, как вы, — угрюмо произнес он. — Скажите мне, вы задумывались над тем, как собираетесь улучшить общественное мнение о нас среди этих отвергнутых Господом на других мирах?

— Ну, это зависит от обстоятельств, — произнес я. — Я должен осмотреться здесь, набрать материал для статьи. Прежде всего…

— Теперь это не имеет значения! — Он снова поднялся из-за стола и глазами скомандовал мне тоже подняться. Что я и сделал.

— Мы вернемся к этой теме через несколько дней, — проговорил он. Его улыбка Торквемады салютовала мне. — А пока — доброго дня, журналист.

— Доброго… дня, — удалось вымолвить мне. Я повернулся и, слегка пошатываясь, вышел.

Это получилось не нарочно, я просто чувствовал, что ноги стали ватными, словно я только что балансировал на краю бездонной пропасти. И во рту у меня было сухо.

Я прошлялся по городу в течение нескольких следующих дней, трудолюбиво собирая фоновый материал. А затем, на четвертый день после моей встречи со Старейшиной Брайтом, меня снова вызвали в его офис. Когда я вошел, он стоял и оставался неподвижен, пока я не прошел половину пути от двери до его стола.

— Журналист, — неожиданно произнес он, когда я вошел, — мне кажется, вы не сможете положительно отзываться о нас в своих сводках новостей без того, чтобы ваши коллеги по Гильдии не заметили этого положительного настроя. И если это так, какая мне от вас польза?

— Я не сказал, что буду только положительно отзываться о вас, — ответил я возмущенно. — Но если вы мне покажете что-то положительное, о чем бы я мог рассказать, я готов сообщить об этом.

— Да. — он тяжело посмотрел на меня, и черное пламя метнулось в его глазах. — Тогда пойдемте и посмотрим на наш народ.

Он вывел меня из своего офиса, и мы спустились на лифте в гараж, где нас ждала штабная машина. Мы сели в нее, и водитель повез нас за пределы города Совета, по каменистым и почти лишенным растительности пригородным районам, которые, однако, весьма четко делились на фермерские хозяйства.

— Смотрите, — угрюмо произнес Брайт в тот момент, когда мы проезжали через небольшой городок, в действительности бывший лишь ненамного больше деревни. — На наших бедных мирах мы выращиваем единственный реальный урожай — это наши молодые люди, которых нанимают, как солдат, чтобы наш народ не голодал, а вера — жила. Что отличает этих молодых людей и других, которых мы отправляем, и почему на прочих мирах их должны столь сильно презирать, в то же время нанимая для сражений и смерти в иноземных войнах?