Звездные гусары - Страница 66

Дружный хохот заглушил слабые протесты Сенютовича, каковой, бесспорно, и протестовал-то больше для вида, а сам считал себя польщенным.

– Однако суеверия редко бывают беспочвенны, – заметил ротмистр Алтынаев, сохраняя при общем смехе полную серьезность. – Я бы сказал, что суеверия – это неверно истолкованные факты. Мне доподлинно известно, что местные пастухи избегают ведьминых кругов по причине вполне определенной. Домашний скот, случайно попавший в подобный круг, не может уже сам выйти из его пределов и, бывает, гибнет от полного истощения.

Я православный христианин, господа, и самой верой своей избавлен от пустых страхов перед неведомым. Тем не менее ведьмы с их плясками кажутся мне более натуральными, нежели вздорные и непрошеные гости из космоса, которым заняться более нечем, кроме как портить выпасы.

Во времена, названные нашим почтенным доктором “просвещенными”, отрицалось само существование потусторонних сил. Немало людей пострадали от того, что, столкнувшись с опасностью, не сознавали ее.

Что греха таить, ведь и в наш век случаются порой такие истории, что иной записной скептик только рукой махнет и слушать не станет. Думается мне, почти каждый из нас может припомнить нечто в подобном роде, что произошло либо с ним самим, либо с кем-то из его знакомых.

– Пожавуй, так, – согласился князь Мшинский, сидевший до сих пор в молчании.

– Неужели, князь, и вы бывали свидетелем сверхъестественного происшествия? – поразился я.

Мне и в голову не могло прийти, что неизведанное по своей воле коснулось человека, ничем, кроме чистоты воротничка, не озабоченного. Казалось, что предел таинственного, положенный князю, – невесть откуда взявшееся пятнышко на надушенном батистовом платке.

– Бе’ите выше, ко’нет. Не свидетелем, а непос’едственным участником. Самого нату’ального све’хъестественного п’оисшествия.

– Ну, пошла писать губерния! – усмехнулся доктор Щеткин, но Сенютович, не слушая его, взмолился:

– Князь, миленький, расскажите! А то, право, мне теперь от любопытства не заснуть.

– В самом деле, князь!

– Поведайте ваше происшествие, князь!

– Не томите, ей-богу! – поддержали поручика остальные.

– Что ж, пожавуй, я ’асскажу. Но коли сон у вас п’опадет не от любопытства, а от иных п’ичин, то уж меня п’ошу не винить.

С этими словами князь Мшинский бросил в костер окурок дорогой регалии, пригубил коньяку из серебрянной фляжки с гербом, щелчком смахнул воображаемую соринку с выпушки рукава и начал:

– Свучивось это, господа, по’ядочно лет назад. Я тогда быв молод и весьма неду’ен собой…

Дабы не обременять и без того терпеливого читателя изысканным, но уж очень своеобразным произношением князя, я перескажу его историю от третьего лица.

Князю шел девятнадцатый год. Юности свойственны колебания, и ради этих причин князь никак не мог определиться с будущей своей стезей. Заманчивая карьера военного сменялась в его воображении светскими радостями мирной жизни, какие только может предложить Санкт-Петербург молодому человеку из хорошей семьи. Думается мне, князь никак не мог решить, что больше к нему идет – фрак или же доломан с ментиком.

Уступив настояниям своей маменьки, князь Вольдемар вознамерился держать экзамен в университет и даже всерьез засел за книги. Впрочем, экзаменацией он манкировал – напряженные умственные занятия подорвали его здоровье.

Маменька всполошилась и раскаялась в своей настойчивости. Она тут же взяла с юного Вольдемара честное слово, что впредь он не станет обременять себя науками и не разогнет ни единой книги, за исключением беллетристики – и то в качестве снотворного.

Сразу после заключения сего торжественного пакта молодой князь был отправлен на планету М***, славную в те поры курортами и целебными испарениями.

В дороге ему грустилось. Планета М*** рисовалась в воображении князя непривлекательной юдолью, где коротают век подагрические старички и чудят напропалую бодрые старушки. Променять блаженную истому белых ночей, насыщенную волнующими флюидами и ароматом персидской сирени, на скучный пляж, усеянный телами, далекими от совершенства статуй Летнего сада… Сама мысль эта представлялась князю кощунством!

Впрочем, по прибытии молодой князь мгновенно утешился.

Приморский город утопал в цветах, а ночные огни его подмигивали превесело и соблазнительно. Местные женщины, весьма легкомысленные по части своего гардероба, являли окружающим античную безупречность форм столь щедро, что “…сове’шенно не возникаво никаких ду’ных мыслей, хотевось только созе’цать, как бы в ка’тинной гале’ее…”.

За считанные миги отыскались в городе земляне в изрядном количестве, а среди них – множество соотечественников.

Увы, земляки наши из купечества до сих пор, кажется, не выучились пристойно вести себя за границею, и удивляются на них теперь не только в Европе, но и на других планетах. Но по счастью, на курортах М*** тогда преобладала аристократия, и русских там по сию пору любят не только за то, что они богаты.

Словом, наш князь немедленно повстречал своих петербургских и московских знакомых и скоро почувствовал себя не на чужой планете, а словно бы на собственной даче, на Елагином острове.

Почти всякий вечер юный Вольдемар был зван то на бал, устроенный под открытым небом, то на прием, то на ночное катание по морю с участием наяд, сирен и ручных дельфинов.

Довольно скоро от переутомления князя не осталось и следа – он рассеялся совершенно. Но сердце его, молодое сердце, не переставало сладко ныть. Словно ожидало оно от поездки чего-то большего, нежели простые светские удовольствия.

И вот однажды, на маскараде у графа Еловича, юноша заметил девушку необычайной красоты.

Она притягивала к себе внимание еще и тем, что пребывала как бы в стороне от общего веселья. Взоры таинственной незнакомки были задумчивы и печальны, черная бархатная полумаска подчеркивала мертвенную бледность ее лица.

Отыскав в пляшущей толпе Еловича, одетого капуцином, князь, кстати сказать, замаскированный под шекспировского Меркуция, изловил приятеля за край одежды и спросил с горячностью:

– Та девушка, у портика… знаешь ли ее? Кто она?

– Княжна Полина, кажется, из московской моей родни, – отвечал Елович, обматывая князя серпантином, будто паутиной.

– Что еще можешь сказать о ней?

– Как будто ничего. Девушка весьма болезненная, лечится тут под присмотром своего опекуна, господина Гурицкого. Вот, к слову, и он сам. Да вон, у столика, одет Мефистофелем.

– Ну и урод! – вырвалось у князя.

В самом деле, названный г-н Гурицкий поражал своей незаурядной внешностью. Длинные, жилистые конечности его, как верхние, так и нижние, крепились к рыхлому, округлому тулову, а огромная, шишковатая голова росла между плеч сразу, без участия шеи. Более всего опекун прелестной девушки походил на паука, у которого некто жестокий оторвал две пары лапок и пустил в таком виде в свет.

– Видел бы ты его без маски! Сразу понял бы, что совершенство и в уродстве не знает предела. Однако же пусти меня, дружище, – сию минуту объявят записную мазурку!

С этим граф Елович вырвался от приятеля и кинулся в поиски своей пары.

Пользуясь законами маскарада, Вольдемар решился заговорить с княжной Полиной, не дожидаясь формального представления.

– Я знаю вас, милая маска, – произнес он ей с учтивым поклоном.

Девушка вздрогнула всем телом, словно под действием электрического тока, и устремила на князя взор, полный тревоги.

Юный князь почувствовал прилив неожиданного вдохновения и мог бы импровизировать часами напролет. Ему хотелось – может быть, от тщеславия, а может, от искреннего сострадания к болезненной красоте Полины – вызвать во что бы то ни стало улыбку на ее устах.