Звездная болезнь - Страница 2

- Сегодня мне лучше, - заявляет Анора. - Своди меня в ресторан.

Мы поужинали в ресторане на Херенграхт: там камин и горит живой огонь. Сидели так, чтобы смотреть на огонь, и я увидела мандолину в темном полене, зауглившемся, заласканном пламенем до смерти. Два бокала вина, три сигареты - Анора выглядела счастливой, как ребенок, прогуливающий урок по основам безопасности жизни.

Домой мы возвращались в сумерках: в воде Сингела отражались смазанные тени худых домов, ветер шатал деревья, и они раскачивались, как пьяные пираты Стивенсона.

Слово "эвтаназия" впервые произнесли в семнадцатом столетии, но тогда это было не убийство из сострадания, а всего лишь легкая, счастливая смерть. Такая, как у Йоханнеса Ринсмана. Двести лет спустя эвтаназия превратилась в преднамеренное убийство.

- Ты читаешь русские газеты, Марина? - спрашивает Анора. - Не могу от них отвыкнуть, хуже семечек, честное слово!

Анора ищет в газетах свою молодость, славу, тень общей любви, которая была ей привычна и безразлична в равной степени. Старые фильмы Аноры упоминаются в газетах все реже, разве что в связке с режиссерскими юбилеями и годовщинами прославленных картин. Однажды парочка дотошных журналистов пыталась разыскать ее, легенду советского кино, - но им не удалось продвинуться дальше других: уехала из России сразу после перестройки, по слухам, живет в Европе, в кино не снимается, на публике не показывается. Скучно.

Анора зачитывает вслух статью из русской газеты, мы получаем ее с опозданием на неделю. Две девочки-школьницы, 13 и 14 лет от роду, задушили парализованную 32-летнюю соседку по ее просьбе. Измученная женщина уговорила девочек совершить акт милосердия, и они его совершили. В награду убийцам обещали баночку с золотыми украшениями. Украшения девочки сдали в ломбард, получили 4 тысячи рублей - в пересчете чуть больше сотни евро. Хорошие, сердобольные девочки.

- Да не было там никакого сострадания, - ругается Анора. - Обычное убийство, просто девчонкам повезло с адвокатом. Вспомнил, мать твою, про эвтаназию.

Через три месяца Анора зачитывает вслух решение суда - девочки на нарах, каждой выдали по хорошему сроку.

Американский доктор Джек Кеворкян умертвил больше сотни больных по их просьбе и заработал себе прозвище "Доктор смерть". С 1999 года он тоже присел - пожизненно. Не всякую смерть удается запереть в тюремную камеру.

Вечерами мы долго прощаемся с Анорой, она не любит меня отпускать и все чаще доплачивает сверхурочные, чтобы я ночевала в соседней комнате. Миша не против, Корделия вернулась в свою квартиру неподалеку от Схипхола. Вечерами Анора выдумывает десятки причин для того, чтобы я задержалась хотя бы на минуту. Принести воды... Убрать стакан... Налить чаю... Включить телевизор... Выключить телевизор...

- Знаешь, я хотела бы посмотреть свои фильмы, - признается она мне однажды вечером. - Тебе не будет трудно принести из подвала белую коробку с кассетами?

Мы смотрим фильмы, начинаем с любимой "Церемонии". Анора не плачет, не гордится - она смотрит на себя экранную с удивлением, как на чужую - когда-то очень хорошо знакомую, а теперь чужую женщину.

Я уходила в полной темноте, Анора надеялась, что мне станет лень тащиться через весь Амстик - и заночую в гостиной, но я очень соскучилась по Мише. Я виновато прощаюсь с Анорой, запираю дверь на ключ.

- Постарайся уснуть.

Диагноз Аноры знают все, кроме нее самой. Корделия всякий раз, когда встречается со мной в доме на канале Сингел, бьет копытом:

- Марина, мы должны рассказать. Молчать - нечестно.

- Молчи, молчи, Корделия, слушайся врача.

Врач проявляет нетипичное для Голландии смирение перед божественным промыслом. Никаких разговоров об эвтаназии, надежды на лучезарное будущее и категорический запрет говорить больному правду. Врач - бельгиец по национальности. Корделия расстроена, что мачеха не спешит умирать. Корделия злится на врача - ведь он обещал: когда начнутся сильные боли, Анора вряд ли проживет больше полугода. Боли давно начались, но смертью в доме на канале Сингел даже и не пахнет. Корделия размышляет:

- Нельзя быть такой эгоистичной! У меня тоже всего одна жизнь, а я и не жила еще совсем. Мой дядя Кристиан попросил об эвтаназии, как только узнал, что у него рак. Надо считаться с другими, как ты думаешь, Марина?

Я думаю, что Миша уже потерял меня и что мы договаривались поужинать сегодня с Зорой. Зора замечательно готовит "свичкову", надеюсь, они оставят мне хотя бы пару ложек.

На Сингеле вечерами толпы туристов, они запросто шагают по велосипедным дорожкам. Метадоновый автобус все еще не уехал, я огибаю терпеливую очередь наркоманов. Один наш знакомый, начинавший с грибов и анаши, теперь бегает за этим автобусом по всему Амстику, единственного укола в день ему уже не хватает.

Рядом с розовым окном полуподвала я спешиваюсь. Прислоняю велосипед к стене. Наташа стучит по стеклу, улыбается. Она выходит на работу в четыре часа, когда большая часть проституток отдыхает. Здесь, на Сингеле проституток мало - это еще не Красный квартал. Наташа красива, и шторки в ее окне почти всегда закрыты - работать приходится без перерыва. Мне повезло, что сейчас она свободна.

- Ты что так поздно? - спрашивает Наташа. Я читаю по губам с легкостью - как все люди с плохим слухом.

- Хозяйка задержала.

- Как она себя чувствует? - Наташа улыбается всегда, даже если говорит о серьезных вещах. Она улыбается и поглаживает себя по груди, затянутой в прозрачный лифчик.

- Совсем плохо.

- Мне жаль. - Она улыбается еще шире. Так и есть, очередной клиент. Наташа открывает двери. Через секунду окно затянут красные шторы - как занавес.

Наташа приехала в Амстердам три года назад, отец отправил ее учиться в местный университет. Нашел куда отправить. Столица галлюциногенных грибов, анаши и крэка. Наташа так присела на наркоту, что работает в долг, - она потребляет куда больше грибов и таблеток, чем может себе позволить.

Наконец шторы открываются, клиент вываливается из комнаты (не хочу смотреть на его лицо). Наташа утомленно улыбается.

- Мой отец приезжал, - говорит она.

- Он тебя видел здесь?

- Конечно, нет, он думает, я подрабатываю официанткой. Вечером.

- Слушай, бросай ты это дело. - Я каждый день говорю одно и то же.

Новый клиент приближается к витрине.

Эвтаназия двулика - можно ввести больному смертельную дозу обезболивающего, а можно прекратить лечение, поддерживающее жизнь. Смерть в широком ассортименте.

Утренний Амстердам похож на себя вечерний примерно так же, как похожи два брата с разными привычками - один гуляет по ночным клубам, другой - убежденный вегетарианец, не курит травы, не пьет спиртного. И бегает по утрам.

Идиллия сонных каналов, утки - будто шашки на гладкой доске воды.

Я приковываю велосипед к столбику рядом с домом Аноры. Она уже проснулась, если вообще спала.

- Почитай мне про Гарольда.

Я беру книгу:

"Аббат Вальдгэма тяжело вздохнул, сраженный вестью,

Что саксов вождь, король Гарольд, при Гастингсе пал с честью".

- Пал с честью, - усмехается Анора. - Реклама эвтаназии. Умри достойно.

- Анора, о чем ты?

- Я умираю, - сказала Анора. - Я знаю, что умираю, и ты это знаешь, и Корделия, и доктор. Не надо считать меня дурой. Давай про Гарольда.

Я рассказываю Аноре все, что успела узнать о короле Гарольде, герое ее любимой баллады. Есть даже такой смайлик - >> - >. Я рисую его на салфетке - в доме на канале Сингел нет компьютера.

- Знаешь, - говорит Анора, - вот ты мне в прошлый раз говорила, что Гарольд весь был покрыт татуировками, тогда это считалось модным. Получается, опознать его мог любой воин, не обращаясь за помощью к посторонним. Значит, не надо было звать прекрасную Эдит, справились бы и без нее...

В "Декларации об эвтаназии", выпущенной Конгрегацией вероучения в 1980 году, говорится, что "под словом "эвтаназия" подразумевается всякое действие или, наоборот, бездействие, которое, по своей сути или намерению, приводит к смерти, имеющей целью устранение боли и страдания".