Звезда заводской многотиражки (СИ) - Страница 49

Эмалированный чайник шумел на газу, а Лиза хлопотала, накладывая в блюдечки домашнее варенье. Банки с ним, кажется, были вообще везде — на кухонных шкафах сверху, в недовольно ворчащем низеньком холодильнике «Саратов», в шкафу-холодильнике под окном. Милота! Наверное, осенью эта квартира должна превращаться в настоящую фабрику варенья. Кто его столько ест, интересно?

Потом мы непринужденно болтали. Лизавета рассказывала что-то о своей жизни. Я узнал, что она работает администратором в плавательном бассейне, хотя закончила она институт культуры. Но в библиотеке не прижилась, пришлось придумывать что-то другое. Я слушал не очень внимательно, хотя старательно делал вид. Дожидался подходящего момента, когда можно будет свернуть на наши с ней московские приключения.

— А помнишь, как мы познакомились? — спросил я, когда в ее речи появились паузы.

— Не напоминай даже! — засмеялась она.

— Ну почему же, это было довольно мило... — я подмигнул. Ну давай, Лизавета, расскажи мне все! Потому что мне даже наши горячие объятия ничего о тебе не напомнили.

— Ну тебе может и было смешно... — насупилась Лиза. — Но мне вообще ни капельки... Я-то не думала, что на той пластинке Людмила Зыкина записана. Конверт был настоящим... А все так смеялись...

— Зато все закончилось хорошо, — улыбнулся я. Даже любопытно стало, что это за история такая...

По ее эмоциям и сумбурным воспоминаниям я-таки восстановил картину. Понятно. Она приехала в Москву, купила пластинку у какого-то фарцовщика возле магазина «Мелодия», а потом мы оказались в общей компании, где она попыталась своей покупкой козырнуть. Пластинку поставили на проигрыватель, а из динамиков вместо модной зарубежной музыки полилась задорная песня про неподшитые валенки. Все, разумеется, заржали над лохушкой, она выбежала из квартиры. А я ее догнал и успокоил. Ну, как умел...

Теперь еще один тонкий момент. Подтолкнуть ее к разговору о той квартире, где по ее мнению я жил. В лоб не спросишь, придется тогда признаваться, что я не помню ни черта. А история та, судя по ее словам в прошлый раз, не то, чтобы очень приятная. Я привел ее в чужую квартиру и задурил голову. Неплохо бы понять, чья это была квартира. И что я вообще там делал.

— Эх, а хорошо бы и в самом деле жить в том доме на Котельнической набережной, да? — мечтательно сказал я и внимательно посмотрел на Лизавету.

На самом деле, пешком от дома Лизаветы до моей общаги не так уж и далеко. В нормальную погоду и по асфальту быстрым шагом где-то за полчаса можно дойти.

Вот только сейчас не было ни нормальной погоды, ни асфальта. Свистящий ветер швырял мне в лицо горсти острой снежной крупы, а каждый шаг приходилось делать с опаской, чтобы не навернуться на скользкой наледи, покрывающей все тротуары. Еще и фонари уже выключили.

Двойственные чувства.

Лизавета предсказуемо выставила меня из квартиры. Это было плохо.

Но, похоже, Иван, Алексеев сын, преступником все-таки не был. Это хорошо.

С самой Лизой я обошелся некрасиво, конечно. Очаровал насквозь мажорным видом, импортными шмотками и роскошной квартирой. А потом благополучно растворился в московском воздухе.

Из нашего разговора я до конца не понял, что именно я делал в этих сталинских хоромах, и почему потом оказался одет совсем иначе. Но теперь у меня появились зацепки для сеанса гипноза. Как я понял по прошлому разу, это должно быть что-то материальное, что можно легко представить и мысленно почувствовать. Со звуком, запахом или особенной текстурой.

Лиза сказала, что у меня была авторучка, которую я практически никогда не выпускал из рук. На ней была девушка в красном платье. А если ее повернуть колпачком вниз, то красное платье исчезало, оставался только крохотный купальник. Вообще она, конечно, много подробностей упомянула. Коньяк «Наполеон», конфеты с вишневым ликером, балдахин над кроватью... Но только эта самая ручка, похоже, была для меня чем-то важным. Талисман или что-то вроде.

А раз так, значит можно попробовать раскачать уснувшую память Ивана и найти некоторые ответы. Важные, на самом деле. Тот, кто меня убил, явно же имел причины это сделать. И может попытаться еще раз. А значит неплохо хотя бы знать, в чем дело. Тогда есть шанс избежать трагического финала и дожить до преклонных лет.

Я шел по темному проспекту Ленина, изредка мимо проезжали мерцающие зеленым глазом такси. Но я пока был не готов тратить деньги. Не успел еще настолько замерзнуть и задолбаться, верил, так сказать, в себя. В конце концов, я двигался, а не стоял. Так что отморозить ноги мне не грозило, не настолько трескучий мороз стоял на улице. Я миновал площадь Советов, с возвышающейся на фоне затянутого облаками ночного неба фигурой вождя мирового пролетариата. Позади остались краснокирпичный куб кинотеатра «Россия» и культовое кафе «Петушок». На гастрономе нотр-дам даже светились фонари, что делало этот архитектурный шедевр Новокиневска немного сюрреалистичным посреди темных улиц и домов. Примерно треть пути пройдена. Но и благополучный центр Новокиневска закончился.

Я начал уставать от постоянной борьбы со льдом под ногами и пронизывающего ветра. И даже начал оглядываться в поисках зеленых огоньков. Хрен с ними, с деньгами. Ноги целее будут. О том, что там в правилах общежития говорится насчет позднего возвращения домой я старался не думать.

Как назло, ни одного такси в доступной окрестности не было. Так что я двинулся дальше, потому что стоять вообще было нельзя, ноги в осенних ботинках моментально леденели.

Чтобы чем-то занять голову, я повторял про себя только что полученные от Лизаветы обрывочные воспоминания о своем пребывании в Москве. Авторучка с девушкой, элегантная дама из квартиры на Котельнической набережной, «Синий-синий иней лег на провода...», конфеты с вишневым ликером...

Я был так занят тем, что следил, чтобы не навернуться на каждом, что не обратил внимания на три вынырнувшие из подворотни тени.

— Закурить не найдется, дядя? — прогнусавил над самым ухом мерзкий голос.

— Не курю и вам не советую, — почти на автомате отозвался я. Уличное ограбление? То самое, которых в Союзе вроде как и не было совсем?

— А я вроде совета твоего и не спрашивал, дядя, — говорящий приблизился почти вплотную, не меня пахнуло табачным перегаром. Расклад был не в мою пользу, конечно. Наглая гнусавая рожа был субтильнее и старше. Зато двое его молчаливых приятелей выглядели более опасными. Да что там, их было трое, ботинки у них явно на льду не разъезжались, зато я еле держался на ногах. Один раз толкни, и вот я уже беспомощно валяюсь на обледенелом тротуаре. Хочешь пинай ногами, хочешь — бери что хочешь.

Ну то есть, побарахтаемся, конечно, вот уж точно не буду совать охамевшей шпане кошелек и мобилу, лишь бы не трогали. Хотя стоп, какую еще мобилу?

От первого удара я уклонился чисто инстинктивно. Бил тот, что справа. Не очень чтобы прицельно и сильно, явно чтобы просто мое шаткое равновесие нарушить.

Но я на ногах устоял, успев согнуть колени и найти одной ногой не очень скользкое место. Все трое двинулись на меня.

Шансов на победу — ноль. Убежать — хрена лысого у меня получится сделать хотя бы десяток шагов и не навернуться. Значит надо сосредоточиться на том, чтобы выйти из ситуации с наименьшими, так сказать, потерями. Читай — живым.

— Вам что надо-то, хлопцы? — сказал я, обшаривая быстрыми взглядами окружающую реальность. Тротуар, бордюр, промерзший павильончик автобусной остановки, крохотная будка билетной кассы. Вдоль дороги — кирпичная хрущоба с темными окнами, только на третьем этаже в окне мерцает тусклый свет ночника.

— Что надо мы и сами возьмем, дядя, — прогнусавил щуплый заводила. Темно еще, блин. Ни хрена не видно, только силуэты и глаза иногда поблескивают.

— А может договоримся как-нибудь? — отступая на чуть согнутых ногах в сторону остановки, спросил я. Еще старался не выпустить из вида второго здоровяка, который принялся неспешно обходить меня слева. Что это такое он достал из-за пазухи? Палка? Кусок трубы?