Звезда заводской многотиражки (СИ) - Страница 10

Нет-нет, не может быть...

Это явно Новокиневск, причем самый его центр, Площадь Советов. Вот проспект Ленина, в центре него — аллея, засаженная яблонями и липами. Слева — университет, вот только его уже много лет как красят в бледно-желтый, а тут он серый, как...

Как на старых фотографиях времен СССР.

Какой там год был на отрывном календаре в регистратуре?

— Ты только маме моей не говори, что ты труп оживший, — сказал Веник, когда мы остановились перед светофором. Машин на центральной улице было чуть побольше, но все равно далеко не поток. Мимо нас, масляно блестя новенькими бортами, прокатила черная волга. Следом за ней дребезжа всеми своими запчастями, телепался серый москвич.

Ни одной иномарки. Только суровый советский автопром. «Диссоциативная фуга, — снова подумал я. — Все переживали тогда, куда делся разум бабушки, но никому не пришло в голову уточнить, откуда взялся тот, который пришел ему на смену...»

— Ты только сильно не удивляйся, маман у меня немного с приветом, — вещал Веник, размахивая руками. Загорелся зеленый, перед пешеходным переходом притормозил грязно-желтый ЛиАЗ. Номер десять. Речной вокзал — Олешкино. Ну хоть еще что-то знакомое. На «десятке» я накатал многие часы, когда в старших классах ездил в центр, в английскую школу. И такие, конечно же, тоже застал.

Я слушал, как Веник рассказывает мне про закидоны матери, про обязательные гигиенические процедуры по приходу, про то, что совсем-совсем нельзя говорить при ней про смерть и болезни, что нельзя трогать фортепиано и заходить в уличной обуви дальше придверного коврика. Порядок такой — нужно снять ботинки и чинно проследовать на цыпочках в ванну. Помыть ботинки в раковине, потом сполоснуть саму раковину, поставить обувь на решетку и помыть руки. А во время еды...

И параллельно крутил головой, подмечая знакомое и незнакомое. За статуей Ленина стояли величественные темно-зеленые елки. Здоровенные и старые. Их спилили, когда я в универ поступал, и высадили липы. Сразу за ними стояло белокаменное здание областной управы. Только сейчас над ним был вовсе не российский триколор, а вовсе даже однотонный красный. Ну да, логично... Сразу за цумом — приметный жилой дом, со шпилем на башне. Раньше тут селили разных деятелей культуры, науки и искусства, а в девяностые его выкупил старший Мельников, облицевал розовым гранитом и надстроил сверху три зеленых купола. Из-за чего он стал похож то ли на церковь, то ли вообще на черт знает что... Но сейчас ничего этого еще не было, дом выглядел просто весьма внушительно. А вдоль карниза ярко алели буквы, которые я даже смутно помнил с детства. «Новокиневск — город орденоносный». И рядом два изображения советских орденов.

И вот эту монументальную штуку я тоже помню. Слева от управы — широкая лестница. А вдоль нее — серая ступенчатая доска почета с массивными барельефными буквами «Ими гордится Новокиневск». И черно-белые портреты совершенно одинаковых пожилых дядек. Подписанные, разумеется, но внимательно разглядывать буквы, когда поднимаешься по обледенелой лестнице — такая себе идея.

А дальше должен быть фонтан и дворец спорта... Упс. Ни дворца, ни спортивного комплекса «Кинева». Но фонтан есть, да. А вот за ним — небольшой холм, и заросшее заброшенное здание этажей, эдак, пяти. И впритык, на месте будущего спорткомплекса с бассейном, бетонный забор с торчащими из-за него подъемными кранами.

Веник свернул на Социалистический проспект, параллельный проспекту Ленина, а потом сразу во двор. А, ну, в принципе, даже понятно, почему Веник так беспокоится насчет закидонов мамы. Этот дом — тоже не просто дом. Правда, в мое время его отремонтировали и богато декорировали, а сейчас он был просто массивной серой громадой. Художественный музей на первом этаже впоследствии купит один ушлый тип и откроет там магазин. И долгие годы обитатели элитной колыбели искусств будут пытаться вернуть в это помещение картины и скульптуры, но у них так ничего и не выйдет. Так эта стекляшка и останется супермаркетом, правда, названия несколько раз сменит.

— Все запомнил? — спросил он, останавливаясь у двери в подъезд.

— Если честно, нет, — ответил я и развел руками.

— Лады, тогда повторяй за мной и не высовывайся, понял?

Веник взялся за ручку и открыл дверь подъезда. Никаких тебе кодовых замков и домофонов. Вообще никакого замка, что уж...

А вот ремонт в подъезде был скучноватый для цитадели художников, могли бы и подсуетиться, работники кисточки и палитры... Все та же краска до середины стен, а выше — побелка. Только здесь краска не бледно-зеленая, как в морге, а ярко-синяя. Потолки высоченные зато. Двери массивные. Лифта нет, топайте пешочком, господа художники. Хотя, эй, что это я? Какие еще господа? Советский союз на дворе. Никаких господ и дам! Только товарищи и... товарищи.

На третьем этаже Веник наконец-то загремел ключами. На лестничной клетке было четыре двери, «наша» — наискосок от лестницы, в углу. Деревянная, массивная, покрытая ровным слоем темно-коричневой краски и с латунной циферкой «6». Дверь напротив была обита чем-то вроде потертой клеенки, уже изрядно потрепанной и даже в паре мест порезанной. Двери, примыкающие к лестнице выглядели одинаково — были покрашены такой же синей краской, как и стены подъезда. Прямо не просто покрашены, а как будто залиты. Даже ручки были синего цвета.

Наконец замок щелкнул, и дверь распахнулась, впустив нас в темноватую прихожую. Из-за плотно прикрытой двустворчатой двери раздавались звуки игры на фортепиано. Когда замок щелкнул, закрываясь, музыка смолкла.

— Вениамин? — раздался высокий манерный голос. — Это ты?

— Уи, маман! — ответил он.

— Завтрак на столе, — сказала дама.

— Требьян, маман! — отозвался Веник, потом повернулся ко мне и зашептал. — Снимай ботинки и иди за мной...

— Ты что, не один? — за дверью раздались легкие шаги, потом створки распахнулись, явив прямо-таки божественное видение. Статная мадам с уложенными в высокую прическу светлыми волосами, в которых уже явно серебрилась седина. Но в сочетании с чеканными чертами лица они выглядели скорее благородным серебром... Я натурально застыл соляным столбом от восторга.

— Доброе утро, сударыня, — сказал я, моментально забыв про дурацкое пальто, которое я все еще держал в руках. Хотел сделать шаг вперед, но Веник ухватил меня за рубашку и зашипел:

— Куда в ботиках, идиот?!

— Ох... Прошу прощения, — я виновато улыбнулся и развел руками. Грозное лик сурового божества смягчился.

— Меня зовут Екатерина Семеновна, — сказала она. — А как ваше имя, молодой человек?

— Жан... — начал я. Но тут же поправился. — То есть, Иван. Я сражен и очарован. Очень приятно познакомиться.

— Да замолчи ты уже... — зашипел мне на ухо Веник.

— Надо же, первый раз вижу среди друзей Вениамина вежливого и воспитанного человека, — почти проворковала Екатерина Семеновна. — Завтрак на столе, молоко в холодильнике. Вениамин, через четверть часа мне нужно уходить. Будь любезен, когда проснешься, сходи гастроном, забери мой заказ.

— Уи, маман, — со вздохом ответил Веник, и его божественная маман, похожая на звезду старого Голливуда, снова скрылась за дверью.

Мы дисциплинированно сняли ботинки на коврике и в одних носках дошли до ванной, которая оказалась весьма просторной и неожиданно в черных тонах с редкими вкраплениями зеркальных плиток, в которых я то и дело натыкался на свое отражение.

Идиотское ощущение. Будто рядом со мной все время ходит какой-то незнакомый мужик.

— Ты это пальто с трупа что ли какого-то снял? — спросил я, сунув голову под кран, чтобы оттереть с волос запекшуюся кровь.

— Ну мы некоторые вещи оставляем, которые поприличнее, — меланхолично ответил Веник и зевнул. — Ну и вот, пригодилось.

Я выпрямился и снова посмотрел на себя в зеркало. Вздрогнул. Закрыл глаза. Несколько раз глубоко вдохнул-выдохнул.

Интересно, это у меня надолго вообще? Если да, то мне надо бы привыкнуть к своему новому отражению.