Звезда Запада - Страница 4
Спаси нас всех, Пресвятая Дева Мария!
Уже убили Хёмунда – датчанин рассёк ему лоб. Отец Целестин успел подумать, что синяя краска с его роскошной бороды так и не успела сойти; мертвы уже десятки своих и ещё больше датчан; норвежцев оттеснили на корму корабля, где они встали спина к спине – ощетинившаяся железом кучка смертников, знающих, что пощады не будет, даже если они сами бросят оружие. И отец Целестин тоже среди них – ох и везёт ему сегодня! И к чему бы это?
Похоже, что Господь Бог и все святые всё-таки вняли молитвам монаха, ибо норвежцы вовсе не заметили, а даны поздновато спохватились, когда с севера вдруг явились пять кораблей, один к одному похожих на дракары Эльгара. Бежать даны уже б не успели, и, как истинные викинги, они приняли бой, но на сей раз, столкнувшись с превосходящей силой, были смяты и в панике отступали на свои корабли. Отец Целестин расслышал возглас своего ярла:
– Торир! Сам Один привёл тебя сюда!
Этим самым Ториром, видимо, и был норманн среднего роста, русоволосый и, ясное дело, с бородой, довольно аккуратно, на взгляд отца Целестина, подстриженной. Он в ответ приветственно поднял меч и спустя мгновение невероятной силы ударом вышвырнул одного из данов за борт.
– Наша взяла! – заорал над ухом монаха кто-то из дружинников, и отец Целестин, видя, что непосредственная опасность ему больше не угрожает, сделал вполне естественную для святого отшельника вещь: выронив из руки окровавленный меч, он грохнулся на колени и стал истово молиться, да так, что не видел и не слышал ничего вокруг.
Пришёл монах в себя оттого, что кто-то вылил на него целое ведро холодной морской воды (нет, это уже слишком, ну никакого понятия о вежливости у этих викингов!), и, открыв глаза, отец Целестин увидел над собой улыбающееся лицо ярла Эльгара. Кожаная куртка предводителя дружины порвана, голова перевязана грязной, естественно, тряпкой, но в общем ярл вроде бы был в порядке.
– Молодец, толстяк, – пробасил Эльгар. – Вот не думал, что ты такой шустрый. Гляди-ка, половину дружины перебили, а тебе хоть бы хны.
Но тут лицо викинга омрачилось, а у отца Целестина упало сердце: это сколько же раненых придётся врачевать? Где я вам столько трав напасу, а?
Выяснилось, что монах оказался прав.
– С Ториром беда, – сообщил Эльгар. – Вылечи, а не то...
Норманн выразительно провёл пальцем по шее. Ш шутник!
Отец Целестин встал и огляделся. Сцепившись бортами, на волнах покачивались восемь кораблей, из них пять принадлежали этому... как его?.. а, да, Ториру, два своих и один датчанин. Два пиратских корабля успели-таки удрать. У-у, трусы! Ворон ворону глаз выклевал!
Норманны стояли кругом, наблюдая за работой отца Целестина, озабоченно бормотавшего себе под нос непечатные эпитеты в адрес всех этих данов, норманнов и прочих нехристей, которые, вместо того чтобы сидеть дома, растить детей и работать на благо себе и обществу, машут мечами направо и налево. Нет, их всех определённо надо обращать в веру Христову! Авось поспокойнее станет в доброй старой Европе!
У конунга Торира сильным ударом топора был разрублен правый бок, сломаны рёбра, и воздух входил в открытую рану, наполняя (как помнил монах из книг великого лекаря Гиппократа Греческого) рубашку, коей облачено было лёгкое. Отец Целестин быстро наложил на рану кусок кожи, примотал его ремнём и дал указание заварить какую-то травку. Викинг хрипел, дыхание его было тяжёлым, а лицо приобрело просто свинцовый цвет.
– Умрёт... – вздохнул кто-то из дружины Торира, но отец Целестин метнул на викинга такой свирепый взгляд, что тот смешался и отступил за спины своих товарищей.
– Не умрёт, – твёрдо сказал монах. – Я тут для чего, вы думаете? И вообще, ему нужно на берег. Эй, вы! Далеко до его дома? Мы ведь в ваших морях, и здесь ваши земли. Ну, говорите же!
– При попутном ветре – два полных дня пути, – ответил молодой норманн, уже где-то заработавший шрам через всю щёку.
– Ну так быстрее туда! – рявкнул монах. – Чем раньше он будет на берегу, тем скорее встанет на ноги.
Его послушались. Невероятно, но этот толстый человек негласно получил право приказывать даже дружине Торира, хотя его там никто толком и знать не знал. Были отдельные смешки и возмущённые возгласы, но они быстро смолкли. Тело конунга перенесли на его корабль, под навес, и вверили рукам отца Целестина. А к монаху подошёл ярл Эльгар:
– Слушай, толстяк, этот конунг – мой дальний родич. Мы дали клятву верности в жизни и смерти. Спаси его. – Норманн пытался говорить мягко и вежливо (по его понятиям). Отец Целестин только поджал губы.
– Мне безразлично, кто он тебе. Я обязан помогать всем. Я помог бы даже умирающему дану или мавру.
– Ты меня недослушал, толстяк...
– Называй меня «отец Целестин», сколько можно повторять!
– Так вот, слушай. – Норманн сдвинул брови. – Я иду к себе на север, в Тронхейм-фьорд. Ты же пойдёшь с дружиной Торира в его поселение – в Вадхейм. Спасёшь их конунга – и можешь быть свободен. Я отпускаю тебя. Умрёт – они убьют тебя... отец Целестин. Прощай. – Ярл повернулся и спрыгнул с палубы на свой корабль.
– Эй, эй, Эльгар! – завопил вдруг монах. – Прикажи своим жеребцам принести сюда мои краски!
Через четыре вместо обещанных двух дней пять дракаров дружины Торира из Вадхейма ударились форштевнями в прибрежный песок рядом со своим посёлком. Эльгар же повёл тронхеймские ладьи с добычей и изрядно поредевшим экипажем дальше, на север.
Так отец Целестин оказался в Вадхейме, где прожил уже восемь лет.
И вот сейчас, в рождественскую ночь, монах сидел один в собственном (неслыханная роскошь!) домике, ограждённый толстыми бревенчатыми стенами от злой вьюги, пил великолепное красное вино (это у него называлось «разговением»), жевал зайчатину и размышлял о тщете и бренности всего сущего.
Ему пятьдесят четыре года, жизнь, считай, прожита. А что он сумел сделать? В монастыре его научили одной истине, которую он всосал с молоком матери или, если можно так выразиться, с молоком козы, коим его выкармливал отец настоятель. Истина гласила: жить надо так, чтобы потом не надо было каяться перед Господом за бесцельно прожитые годы. И что же? Несколько десятков спасённых душ бывших идолопоклонников, ещё больше тех, кому пришлось врачевать не душу, а тело. Множество виденных стран и народов, и, наконец, видимо, последнее пристанище в его жизни. Поселение Вадхейм на юго-западе Норвегии и семь сотен заблудших, которые никак не хотят уверовать в Истинного Бога, невзирая на почти девять лет проповедей, произносимых им почти ежедневно. Тоже мне, духовный пастырь. Твои овечки верят в сонмище идолов, возглавляемое каким-то Одином; твои слова вежливо выслушивают, кивают головой, ну а потом идут в капище, где стоят сии богомерзкие изваяния, и просят истуканов о том, о чём можно было попросить и Иисуса, причём с бо́льшим успехом. Мало того – отец Целестин ещё в первый год закатил грандиозный скандал на весь Вадхейм, прознав о том, что в капище имеют место и человеческие жертвоприношения. Призывая в свидетели и заступники, как обычно, всех святых, а также Святую Троицу и Деву Марию, отец Целестин сумел доказать необразованным норманнам, что сии деяния суть мерзость и что принести в жертву кролика, волка или курицу гораздо лучше, чем какого-нибудь раба, каковой может ещё послужить поселению. Собственно, это была единственная его победа на данном поприще, а десятки кроликов и прочих безвинных зверюшек были зарезаны тутошним жрецом (противный, кстати, тип) в честь этих Одинов, Торов, Фрейров и прочей пакости. Тьфу, грешники, прости Господи!
Кстати, об «овечках». Ну, женщины здешние ещё ничего, хотя тоже... гм... все эти свободные языческие нравы до добра не доводят, а уж брак без венчания! Но это о нравах, а что до нравственности – холёные римлянки да гречанки просто вместилище порока по сравнению с этими гордыми дочерьми Севера, кои в случае чего и защитить себя сумеют. Вон три года назад: все мужчины в походе, так вызнали разбойники фризы, что в поселении одни бабы, дети да старики. Как-никак, расписные паруса Торира известны всей Балтике да Северному морю, и ушла вся его дружина числом в пять дракаров и двести и еще тридцать мечей на юг. Вот фризы и сунулись в Вадхейм-фьорд. Двумя кораблями крепость взять хотели. Да, впрочем, какая это крепость... Видимость одна – брёвна в виде частокола, да ничего больше. Ох и показали же мы этим фризам, благо в каждой семье по самострелу, да не по одному. Луки опять же. Словом, отбились с честью, из своих только шестерых потеряв. Вот тебе и слабый пол. Эх, жаль, что я монах...