Зверь из бездны том IV (Книга четвёртая: погасшие легенды) - Страница 27

Таково его сообщение об Иоанне Крестителе. Иосиф, в юности сам аскет на послушании у ессейского отшельника Бануса, изобразил предтечу Христова со всеми чертами святого ессея. Вскоре после казни Иоанна Крестителя войска тетрарха Ирода потерпели полное поражение в войне с Аретом, царем каменистой Аравии. Иосиф дважды повторяет и, заметно, сам делит общественное мнение, что несчастье Ирода — «вполне справедливое наказание со стороны Господа за убиение Иоанна» (Иуд. др. XVIII, гл: V. 2). Затем благоговейные строки Иосифа Флавия об Иисусе Христе — самое знаменитое место «Иудейских древностей» (XVIII, гл. III. 3). Более чем вероятно, что все эти христианофильские отзывы — плоды христианской интерполяции, т.е. введены в текст усердием какого-либо христианина или, по крайней мере, приспособлены в пользу христианских верований позднейшей редакцией. Но, если и подделка, характеристика эта, во всяком случае, очень древняя, и если в характеристиках Иоанна и Иисуса не при чем сам Иосиф, то, значит, ближайше последующие поколения считали его способным писать в таком духе. При огромной популярности историка, подделыватель не осмелился бы внести в его текст мнения и взгляды, противоречащие его литературно-политической физиономии, несогласные с его общеизвестным образом мыслей. Пусть Иосиф не писал так о Христе, — он так говорил и думал. О нем знали, что он не питал ко Христу злобы, — потому и решились вложить в уста его слова как бы симпатии к Христу.

Самый важный из трех христианофильских отрывков Иосифа — уже вкратце помянутый мной выше — об ап. Иакове, брате Господнем. «Первосвященник Анан младший имел крутой и весьма неспокойный характер: он принадлежал к партии саддукеев, которые отличались в судах особенной жестокостью. Будучи таким человеком, Анан полагал, что вследствие смерти Феста и неприбытия пока еще Альбина, наступил удачный момент для удовлетворения своей суровости. Поэтому он собрал синедрион и представил ему Иакова, брата Иисуса, именуемого Христом, равно как несколько других лиц, обвинил их в нарушении закона и приговорил их к побитию камнями. Однако, все усерднейшие и лучшие законоведы, бывшие тогда в городе, отнеслись к этому постановлению неприязненно. Они тайно послали к царю с просьбой запретить Анану подобные мероприятия на будущее время и указали на то, что и теперь он поступил неправильно. Некоторые из них даже выехали навстречу Альбину, ехавшему из Александрии, и объяснили ему, что Анан не имел права, помимо его разрешения, созывать синедрион. Альбин разделил их мнение на этот счет и написал Анану гневное письмо с угрозой наказать его. В виду этого царь Агриппа лишил Анана первосвященства уже три месяца спустя после его назначения и поставил на его место Иисуса, сына Дамния» (Иуд. др. XX, гл. IX. 1). Эпизод открывает собой девятую главу двадцатой книги «Иудейских древностей». Последние параграфы предыдущей главы историк отдал краткому рассказу об иерусалимской священнической депутации в Рим ко двору Нерона в 63 году, одним из двенадцати членов которой он, Иосиф бар Матфея, удостоился быть избран. Поездка эта, подробнее освещенная Иосифом в «Автобиографии», осталась для него самым сильным впечатлением на всю жизнь: она покорила его Риму, сделала его романофилом. Перед тем, как перейти к рассказу об убийстве христианина Иакова, Иосиф только что восхвалял «боголюбивую» Поппею Сабину (Иуд. др. XX, гл. VIII, II) и с твердостью настаивал, что репутация Нерона, по клеветам врагов его, много хуже, чем заслуживает этот государь (Иуд. др. XX, гл. VIII За трудностью найти правильный критерий, Иосиф вовсе отказывается от суждения об императоре — «касательно же иудейских дел мы распространимся подробно, не останавливаясь ни перед постигшими иудеев действиями, ни перед их ошибками». (См. о том во второй главе этого тома.) После такого заявления молчание Иосифа о гонении становится еще более непостижимым, равно как и недоразумение, — каким образом, на рядовых страницах, одни убийцы иудео-христиан, Нерон и Поппея, оказались боголюбивыми, а другие, Анан и самовольный синедрион, подвергнуты строгому порицанию? Из множества гипотез о причинах гонения одна, сравнительно твердая и распространенная, пытается убедить, что катастрофа создалась под жестоким влиянием юдофильствовавшей и даже иудействовавшей Поппеи в угоду ее новым единоверцам. В XVIII веке вину гонения сваливали на иудейские интриги столь противоположные писатели, как Боссюэт и Вольтер, в конце XIX эту точку зрения отстаивали и еще посейчас отстаивают историки-клерикалы, вроде Дульсе (Henri Doulcet). Если ненависть к христианам считалась заслугой Поппеи перед иудейством, то очень странно, почему роль ее в преследовании их совершенно замолчана Иосифом, — и еще страннее, что немного ниже такая гонительная ненависть поставлена в вину первосвященнику Анану.

Известно, что первый век нашей эры был для иудеев эпохой особенно напряженных мессианических ожиданий. Чаяние пришествия победоносного Христа побудило многих авантюристов и самообольщенных фанатиков принимать на себя роль и имя ожидаемого. Мессианическое самозванство носилось в воздухе. Против него предостерегают верных имени Иисусова евангелисты (Матфей XXIV. 5, 11, 11, 24. Марк XIII. 5, 6, 21, 22. Лука XXI. 8. Иоанн X. 1—10); в Деяниях мы находим определенные указания на трех лже-Христов, возбудивших смуту в народе иудейском. Это — Февда (V. 36), Иуда Галилеянин (V. 37) и египетский обманщик (XX. 38), за которого трибун Клавдий Лизий принял было апостола Павла, когда арестовал его в иерусалимском храме. Иосиф Флавий о всех этих мессианических бунтарях говорит с большой антипатией (Иуд. др. XX, гл. V. 1, гл. VIII. 6. — XVIII; гл. I. 1, 6. Иуд. война II) и присоединяет к ним еще одного «проходимца», уничтоженного прокуратором Фестом (Иуд. др. XX, гл. VIII. 10). Вообще, лже-мессианизм и сопряженное с ним нераздельное орудие его, лже-пророчество, для Иосифа Флавия — лютейшие язвы века. Он объявляет лже- мессий и лже-пророков хуже даже ненавистных ему патриотов- террористов (зелотов) и, руководимой последними, шайки кинжальщиков (сикариев). Он проклинает «обманщиков и прельстителей, которые под видом божественного вдохновения стремились к перевороту и мятежам, туманили народ безумными представлениями, манили его за собой в пустыни, чтобы там показать ему чудесные знамения его освобождения» (Иуд. война. II, гл. XIII. 4—6). Мессианический фанатизм был распален до такой непременной уверенности, что не покинул защитников Иерусалима даже, когда храм был взят штурмом и пылал пожаром: и тут нашелся лже-пророк, воззвавший к потерянному народу: «Бог велит вам взойти к храму, где вы узрите знамение вашего спасения». И люди, как овцы, ринулись в пламя, под римские мечи... Итак, Иосифа, хотя самого не чуждого мессианических мечтаний на свой особый романофильский лад, надо считать заклятым врагом всех активных мессианистов века. Тем важнее становится то обстоятельство, что он выделяет христиан из этой антипатичной ему среды и относится к ним с почтением, какого не привык он оказывать партиям, так или иначе стоявшим поперек его дороги в религии ли, в политике ли.

Теперь вопрос: одного ли Иосифа Флавия надо считать так расположенным к христианам, или он, в данном случае, оказывается голосом общественного мнения, говоря если не от всего иудейства, то от весьма значительной части его?

Все отзывы о христианах помещены Иосифом Флавием в «Иудейских древностях», — труде, в котором автор руководился идеей национального достоинства и, между многими общими целями сочинения, преследовал еще и частную задачу: поправить в иудействе свою репутацию, расшатанную его романофильством во время иудейской войны 66-73 годов и, в особенности, холопской летописью этой войны, которую он издал тринадцатью годами раньше «Иудейских древностей», под редакцией иудейского экс-царя Агриппы II и под личной цензурой императора Веспасиана. Таким образом, сравнивая параллельные места «Иудейской войны» и «Иудейских древностей», мы из первой книги можем заключить, каких взглядов на иудейские дела держались или желали казаться, что держатся, первые царственные Флавии. А из поправок и дополнений второй книги получаем указания, каких мнений должен был держаться писатель, желавший угодить большинству тогдашнего еврейства. Из подобных вставок и перемен, довольно многочисленных, для нас, в связи с нашей темой, интересны, во-первых, приведенные выше места о христианах, во-вторых, добрые слова о Поппеи и, в особенности, о Нероне, которого в первом своем труде-официозе Иосиф кратко, но сильно выбранил. Сопоставление этих двух данных должно убедить нас, что в начале девяностых годов первого века, тридцать лет спустя после предполагаемого гонения на христиан Неронова и накануне Домицианова, иудейская община города Рима не могла быть возмущена хорошим отзывом одного из своих влиятельнейших членов об основателях и вождях христианской общины. Равным образом, не могло оскорбить ее чувств доброе отношение к памяти Нерона и Поппеи. Итак, выходит, что в одном и том же обществе странным образом уживались равные симпатии к гонителям и к гонимым. Если бы Нерон гнал христиан, как секту, отдельную от иудейства, а тем более по иудейскому внушению, то Иосиф Флавий, так нежный к его памяти, не забыл бы отметить гонения в качестве юдофильского подвига. Если Нерон гнал христиан, как часть иудейской общины или вместе с иудейской общиной, Иосиф не дерзнул бы держаться в «Иудейских древностях» сочувственного Нерону тона и, припоминая кое-какие, сравнительно малые, несправедливости капризного императора против иудейского народа (XX, гл. VIII. 9), пропустить столь важную вину его. Словом, в обоих предположениях дело одинаково и весьма похоже на то, что факт гонения был или совершенно неизвестен Иосифу или опущен им без всяких понятных мотивов к тому, да еще под опасностью быть зло обличенным в своей ошибке ярыми полемистами, вроде Юста Тивериадского, на которых Иосиф жалуется, как на врагов не только литературных, но и политических. Однако относительно этого пункта полемики не было. Разоблачитель Иосифа, Юст Тивериадский не сказал о христианах ни слова. И остается нам сделать из всех этих соображений вывод, звучащий против традиций и потому весьма невероятно, однако единственно вероятный, что иудейские община в Риме, в восьмидесятых и девяностых годах первого века, спустя четверть века после предполагаемого гонения, помнила и знала о нем так же мало, как и сам Иосиф, т.е. не знала ровно ничего; к христианам же была еще благосклонна и считала их аскетической сектой, вроде ессеев, неправоверной, но от синагоги еще отнюдь не отпавшей...