Зверь из бездны. Династия при смерти. Книги 1-4 (СИ) - Страница 281

— Если бы я хотел говорить, — сказал он, — то, во всяком случае, говорил бы с твоим барином, а не с тобой, холоп!..

Вслед за Латераном принуждают к самоубийству Сенеку. Так как характеристике жизни и смерти философа-министра будет посвящено мною отдельное исследование, то здесь я ограничусь лишь необходимым кратким упоминанием о его осуждении и смерти и отмечу тот любопытный факт, что Гавий Сильван, трибун преторианской когорты, посланный к нему с приговором, был — подобно Стацию Проксиму, убийце Латерана — сам замешан в революции. По указанию Тацита, пишущего со слов современника событий, историка Фабия Рустика, Сильван, выслушав повеление цезаря возвестить Сенеке смерть, принял его нехотя и не сразу. По пути к Сенеке, он посетил сперва своего прямого начальника, главу военной партии павшего заговора, преторианского префекта Фения Руфа — спросить: должен ли он повиноваться Нерону? Фений Руф настоял, чтобы трибун выполнил приказ. Поведение Фения Руфа было в течение всего розыска и процесса заговорщиков так загадочно-возмутительно, что ему может быть лишь два объяснения: либо он помешался в уме от страха, либо неудачно приводил в исполнение какой-то необычайно тонкий план, ради которого не щадил ни жертв, ни собственной репутации. Приглашенный Нероном в следователи и судьи, Фений Руф свирепствовал пуще коллеги своего Тигеллина. Над кем? Над людьми, каждый из которых знал его тайное крамольничество и в любой момент мог выдать его, чтобы купить себе облегчение участи, или просто со злости, — раздосадованный придирками и грубостями непойманного преступника, посаженного иронией случая и волей недогадливого цезаря за судейский стол. Однако Руфа не выдавали, берегли, — стало быть, повторяю еще раз, ждали от него, как главы военных, каких-то новых и полезных поступков. Вряд ли мог Фений Руф не сознавать, что его щадят только из-за этих упований, и что, — разрушая их, утомляя арестованных товарищей напрасными ожиданиями и надеждами, откладывая спасение их в долгий ящик, неистовствуя, хотя бы только для вида, на допросах, — он своими руками кует себе гибель, сам толкает разочарованных и озлобленных узников назвать Нерону и его: «если, мол, пропадаем мы, — так пропадай, подлец, и ты с нами!» И все-таки трусил, медлил, ни на что не решался, злодействовал над обвиняемыми, угодничал перед Нероном, — хотя, что касается последнего — заранее мог бы предвидеть, что, даже при самом слабом намеке на вину, никакой милости ему от цезаря не будет. Руф не только оплошал сам, но парализовал волю и тех из военной партии, которые еще сохранили мужество и энергию действия. На одном из первых же допросов, Субрий Флав, стоя подле Нерона, как начальник его конвоя, — соображает, что, вот — самый удобный момент пришибить ненавистного принцепса. Он берется за меч и — уже готовый обнажить оружие — спрашивает знаками у Фения Руфа, как своего корпусного командира, приказания поразить Нерона. Но Фений Руф — знаками же — выражает свое несогласие и спасает цезаря от верной смерти. Зачем? Непонятно. Конечно, мы не в праве предположить, чтобы один заговорщик-преторианец был, без ведома Руфа, командирован убить Латерана, если другой — как только что указано — именно по его настоянию, понес смертный приговор Сенеке. Немыслимо и то, чтобы оба они, повинуясь Фению Руфу, не получили от него каких-либо убедительных объяснений о необходимости тяжких нравственных жертв, которых он от своих подчиненных потребовал. Что оба трибуна чувствовали себя в двусмысленной игре этой крайне тяжело и действовали нехотя, через отвращение, ясно явствует из текста Тацита. В особенности мудрено и щекотливо было положение Сильвана. Именитый революционер, который достался на долю Стация Проксима, был ему, хоть и собрат по заговору, да, все же, из другой, аристократической фракции, которую солдаты сами собирались разгромить, как скоро будет убит Нерон, и погибнут люди Нерона. Но Сильван шел вестником смерти к тому великому человеку, в ком именно солдатская фракция видела будущую опору империи, кого именно солдаты постановили, на тайной сходке, сделать своим государем, перешагнув ради него через труп не только Нерона, но и самого Пизона. Решительно непостижимо, какими доводами мог Фений Руф подвинуть своего офицера на шаг, столь явно изменнический делу военной партии. И недаром Сильван, придя к Сенеке, даже не решился увидеться с ним лично и послать приговор ему со своим, непричастным к заговору, центурионом. Впоследствии — и Гавий Сильван, и Стаций Проксим, уличенные, в свою очередь, другими заговорщиками и судимые за военную и государственную измену, получили от Нерона помилование, в виду оказанных ими заслуг. Но — замечательное дело: оба они не воспользовались милостью императора и наложили на себя руки. Как видно, совесть этих людей была сильнее их самих...

Наконец, свершилось, чего давно надо было ожидать: бессмысленные коварства Фения Руфа истощили терпение арестованных, и, — так как чаемая помощь от военной партии не приходила, — то аристократы-придворные решили, падая в пропасть сами, мстительно увлечь в нее за собой и соумышленников-преторианцев. Сцевин, который погубил весь заговор, теперь погубил и Фения Руфа. На одном из допросов, в присутствии Нерона, когда Фений Руф, по обыкновению, придирался к обвиняемым, грозил, причем, вероятно, восхвалял Нерона и стыдил арестантов изменой ему, издевался, мучил, — Сцевин вдруг злобно рассмеялся и заявил:

— Никому не известно о заговоре больше, чем тебе. Нерон, по-твоему, добрый государь, — так вот и яви признательность этому доброму государю: покайся во всем, что знаешь.

На этот открытый удар Фений Руф не нашел дельного ответа, не сумел и замять едких слов Сцевина, пройти их молчанием. Слишком заметно струсив, он лепечет что-то невнятное, спотыкается в словах, — и сразу становится подозрителен Нерону. Последний, и без того, питал к нему не слишком-то большие симпатии. А, тем временем, все остальные обвиняемые, вслед Сцевинову почину, — дают волю своему негодованию и наперерыв уличают изменника-префекта... Расправа Нерона коротка:

— В кандалы его.

Дежурный телохранитель цезаря, силач-гвардеец, по имени Кассий, бросается на Фения Руфа, и предатель, только что бывший судьей, сам становится кандальником, повинным смерти.

Жалкий человек и умер жалко. Он плакал, вопил, молил о пощаде, — даже в завещании своем он не сумел воздержаться от плаксивых просьб и трусливого хныканья. Пост его был передан некоему Нимфидию Сабину — человеку темного происхождения, — и родом племенем и образом жизни, — Тигеллинова десятка. Мать его, вольноотпущенница, промышляла проституцией и, будучи в моде среди палатинской дворни, — говорят, — удостоилась как-то раз случайной чести быть приглашенной к самому цезарю Каю Калигуле. Основываясь на этой легенде, а также на сходстве своем с покойным императором в огромном росте и свирепом выражении лица, Нимфидий Сабин выдавал себя за незаконного сына Калигулы, а может быть, и впрямь был от него. Впоследствии, в смутах, возникших по смерти Нерона, на долю Нимфидия Сабина выпала очень серьезная роль, — немногого недостало, чтобы он захватил империю.

Арест и быстрый процесс Фения Руфа, конечно, оказались ключом к организации всей военной партии. Уже рассказано, как встретил обвинение Субрий Флав, как издевался он над бабьей изнеженностью и неспособностью партии придворных, каким жестоким обличением прямо в лицо Нерону ответил он на вопрос о побуждениях, заставивших его изменить присяге... Казнь Субрия Флавия была поручена трибуну Вейанию Нигру. Он вывел осужденного на поле, близ Сервилиева парка, и приказал солдатам рыть могилу. Вырыли. Субрий Флав спокойно смотрел место своего будущего успокоения, нашел могилу мелкой и узкой и выбранился:

— И таких-то пустяков не умели сделать, как следует!

Вейаний Нигр трепетно говорит ему:

— Протяни шею и держись смелее...

Старый солдат посмотрел на палача-товарища, увидал, что тот от волнения дрожит всем телом, и возразил:

— Я-то смел, — а вот ты не струсь хорошенько ударить.