Звени, монета, звени - Страница 16

Держит женщина в руках дорогой плащ, золотом да серебром вышитый, камнями и мехом украшенный. Поди, не у каждой правительницы такой есть. Стоит небось – подумать страшно!

Прыгает девчушка вокруг, радуется. Мама у нее и так самая красивая, а теперь вдвое красивее будет. А это всё она, она. Не испугалась дядю, не убежала!.. Мама, знаешь, чего я больше всего хочу? Чтобы у меня муж был – воин. Нет, не как папа, настоящий. Такой, знаешь… ну такой! Чтобы на коня – одним движением, и снег чтобы из-под копыт…

Мама! Мамочка! Ты почему плачешь? Мама! Снежинка в глаз попала?

Метет снег, метет. Заметает следы…

Я устало потер глаза, будто и меня засыпало этим мокрым снегом. Да, Фрэнк! Несладко тебе пришлось, ох несладко… И поделом. Прав был Делонг Невозмутимый – умер ты там, в башне. А мертвецу живых тревожить ни к чему. Никому это радости не принесет, понимаешь?

«Вчера воин вернулся в гостиницу Гируса. Заказал себе в комнату дюжину бутылок крепкого красного вина и до сих пор не выходил. Засим шлю тебе, господин мой Лаурик, последний привет и ожидаю дальнейших распоряжений. Да не оставят нас Четыре своей милостью! Кельна».

Дочитав послание, я некоторое время молчал. Потом достал чистый лист бумаги, обмакнул перо в чернильницу и написал только одно слово: «Жди».

Ну как, белянка, отдохнула? Вот и хорошо. Пора тебе свой корм отрабатывать. Тебя уже ждут. Все мы вечно кого-то ждем. Так же, как и нас…

Глаза – в глаза.

Узенькие щелочки, до краев налитые жидким огнем ярости – в спокойные карие, в которых нет сейчас ничего, кроме решимости.

Человек и зверь – в одной колеснице. Оба – в полном расцвете сил, оба – владыки. В яростной схватке кровь свою смешавшие, будто побратимы. Вон эта кровь. На густой, жесткой щетине вепря-секача. На гладкой, вздувшейся буграми мышц коже воина-колесничего.

Долгой, очень долгой и трудной была охота. Сила – против силы, хитрость – против хитрости.

Жизнь против жизни.

Победил человек.

Без помощников, без загонщиков, без собак. Один пришел Коранн Луатлав, прямой потомок Сильвеста Кеда, Сильвеста Первого, любимый племянник старого Меновига, Ард-Ри Западного Предела, в лесную глушь. В одну набедренную повязку одетый, одним кинжалом вооруженный. Чтобы встать против бешеного хозяина лесного, неукротимого черного кабана, которому никто доселе не смел заступить дорогу. Не ради забавы пришел, не ради славы.

Долг привел.

Болен был Ард-Ри Меновиг, очень болен. Ушли силы из некогда могучего тела, потускнели зоркие глаза, острый ум и крепкая память оставили. Слабым, бредящим стариком лежал в Янтарном Покое великий правитель, и лишь руками разводил Мудрый: не желала его Сила сражаться с той Силой, что разрывала сейчас тело правителя. Словно чувствовала – из одного источника и болезнь, и излечение. Над всеми уловками Лаурика, прозванного Искусным, смеялась хворь, не желая выпускать Меновига из костлявых объятий, с каждым днем высасывая из него жизнь всё больше и больше, страшными язвами тело разъедая.

Медленно угасал Ард-Ри.

И тогда вспомнил кто-то о древнем предании.

Давным-давно, еще на заре времен, в жестокой схватке изранен был Сильвест, тогда еще – просто Сильвест Эйтен Кафар, Сильвест Крылатый Шлем, один из претендентов на трон Ард-Ри. Победитель. Совсем рядом с его ложем бродила смерть, гнилостным дыханием студила кровь в жилах воина, кривым костяным серпом готовилась перерезать нить его жизни. И тогда, говорит предание, Лабрайд Рехтмар, его ближайший друг и советник, позабыв о том, что со смертью Сильвеста он сам становится реальным претендентом на венец главы Предела, бросился к Мудрому.

И предрек Мудрый, Уста Четырех, что он не в силах помочь Сильвесту. Не в силах и не вправе, ибо жизнь человеческая, как и смерть, лишь в Их руках. Но благосклонны Они к истинной дружбе и самопожертвованию, а значит, возможно всё. И может статься, выживет воин, если в его изрубленное тело влить новой, свежей силы. Но сделать это очень непросто.

Выслушал Лабрайд Мудрого, поклонился ему низко и отправился в дальний лес. И там, с одним лишь кинжалом, встретился с могучим черным вепрем – самым яростным, самым свирепым и неукротимым в Западном Пределе бойцом. И одолел его, и связал, и живым принес к ложу умирающего, а там – напоил Сильвеста горячей кровью из раскрытой жилы зверя и омыл ею страшные раны.

И случилось чудо.

Отринул Сильвест смерть, оправился от страшных ран, вновь сделался прежним. Могучим и справедливым правителем стал он, воистину первым среди прочих. Любую награду предлагал он верному другу, но тот от всего отказался. А когда пришла пора, и умер Мудрый Западного Предела, милостью Четырех занял Рехтмар его место. Долго правили они Пределом и навеки остались в памяти потомков.

И вот теперь гнал коней Коранн-Сильвест, не жалея ни их, ни себя, про усталость, голод и сон позабыв. Спешил к умирающему господину и дяде, надеялся. Свистел в ушах ветер, летела земля из-под колес, да смотрели в синее небо налитые кровью глазки побежденного секача.

Есть ли в Западном Пределе место, более достойное для дворца Ард-Ри, чем Бруг-на‑Сиур? Нетрудно сказать, воистину нет! Над быстрой, глубокой Сиур от начала начал высится величественный холм, и если Сильвест Кед, избравший его для своего дома, по праву был первым среди правителей, то Бруг-на‑Сиур столь же по праву звался первым среди холмов. И вдвое величественным стал он, когда вырос на его пологой стороне Ардкерр, Серебряная Крепость, дворец Ард-Ри Западного Предела. Глубоким рвом окружен, высокими башнями защищен, крепким частоколом опоясан. Всегда много здесь великих воинов, прекрасных дев, искусных мастеров, сладкоголосых бардов. Всем найдется место в просторных, искусно украшенных покоях, сработанных из стволов белого ясеня, что сверкают на солнце серебром. Но величественнее, просторнее, красивее всех в Ардкерре – Янтарный Покой, владение Ард-Ри. Богато изукрашены они янтарем, горящим в свете огней ярче красного золота, да и самого золота в Покое без счета. Любят золото в Западном Пределе, чтут, ибо золотой, так же, как и ярко-красный, – цвета королей, цвета величия.

Широко распахнулись ворота, пропуская бешено мчащуюся колесницу. Еще кружилась в воздухе пыль, еще падала кровавая пена с губ загнанных, полумертвых коней, а вокруг уже раздавались сотни голосов: «Сильвест! Сильвест приехал! Наследник! Смотрите! Кабан! Живой!»

– Как владыка? Жив?

Жив! Успел! Слава Четырем!

Как от назойливых мух я отмахнулся от рук, протягивающих со всех сторон воду для умывания, чистые тряпицы и целебные мази для ран, чаши с холодным пенистым пивом, тонкие дорогие одежды. Спрыгнул с колесницы, взвалил на плечо хрипящего вепря, и как был – запыленный, с только-только подсохшими на груди и руках рубцами – ринулся к покою Ард-Ри.

– Коранн!

На пороге – девушка. Когда-то – красавица, а сейчас – в беспорядке длинные волосы цвета густого меда, темные круги залегли под глазами, преждевременные морщины отметили исхудавшее лицо.

– Этайн! Как отец?

Молчит Этайн, Певунья Этайн, единственная дочь Меновига. Моя двоюродная сестра. Моя любимая. Платок в тонких пальцах стискивает так, что костяшки побелели. Из последних сил молчит, сдерживает рыдания, ибо недостойно дочери верховного правителя показывать на людях свою боль. Только бледные губы, в кровь искусанные, чуть дрожат.

– Отец… умирает, Коранн. Теперь уже скоро, я знаю.

– Почему?

Мы спешим к Янтарному Покою; как высокая трава на поле расступаются перед нами воины и девы, певцы и мастера.

– Он… пришел в себя. Впервые за много дней… Он звал тебя, Коранн…

И как подтверждение словам – голос. Слабый голос в гробовой тишине, который нельзя спутать:

– Сильвест! Где… Сильвест?..

Последние несколько локтей до двери в Янтарный Покой мы бежали.

В комнате – тяжелый смрад гниющей плоти. Его не перебить ароматом тлеющих ароматных трав. Жарко пылают в очаге поленья, и окна закрыты наглухо, но тень, оставшуюся от человека на высоком, богато изукрашенном ложе, всё равно сотрясает озноб.