Зрелость - Страница 27

Изо дня в день отношения обостряло и то, что Панье не слишком нравилось наше общество; никогда еще он не совершал с мадам Лемэр столь длительного путешествия и наверняка предпочел бы остаться с ней наедине. Машину вел он: если учесть жару и состояние дорог, то к вечеру он очень уставал, а ему еще надо было заниматься машиной, идти в гараж; позже он ставил нам в упрек неучастие в этих заботах, думаю, что свою неумелость мы превратили в удобное алиби. Панье намеренно погружался в свою угрюмость. Сартр, со своей стороны, поддавался гневным вспышкам. «Вы похожи на инженера», – говорила ему я, когда лицо его мрачнело. Услышав такое, он иногда начинал улыбаться, но не всегда. В Кордове при 42-градусной жаре оба дружка оказались на волосок от разрыва.

Были у нас, однако, и очень счастливые минуты. Мы единодушно полюбили белые деревни Андалусии, оголенные до середины ствола пробковые дубы, крутые берега, наступление сумерек над сьеррами. Несмотря на ослепительную панораму африканского берега, открывавшуюся нам за морем, мы все вместе ощутили уныние Тарифы; на обед у нас была рыба, плававшая в ужасном масле; к нам подошел мальчик лет двенадцати. «Вам везет! – сказал он разрывающим душу тоном. – Вы путешествуете, а я никогда отсюда не уеду». Мы подумали, что, действительно, он состарится в этом глухом краю земли и с ним никогда ничего не произойдет. Четыре года спустя у него наверняка что-то случилось, но что?

На обратном пути наши друзья решили отправиться в Париж, а мы остановились в Тулузе. За два дня Камилла показала нам город, который Сартр знал плохо и где я никогда не бывала; она знала множество историй о каждом камне, о каждом кирпиче и очень хорошо их рассказывала. Иногда она была способна забыть о своих мистификациях, заинтересовавшись миром именно в там виде, в каком он представал перед ней: такой реализм был ей к лицу; в ресторане на открытом воздухе, на берегу Гаронны, куда она привела нас ужинать, она рассказывала о тулузской буржуазии, о домах свиданий и их клиентуре, о «просвещенном любителе» и его семье. Слушая ее, оставалось только удивляться, как могла она тратить время на создание «Тени». Наверняка у нее было больше шансов на успех с романом, который она только что начала писать, назвав его «Плющ». Он основывался на опытах ее молодости, в нем она вывела себя и Зину. Писала она его по ночам, от полуночи до шести часов утра, рассказывала нам Камилла. «Да, именно так нужно работать: по шесть часов каждый день!» – заметил Сартр, сожалевший в тот год, что слишком мало продвинул свое «Дело о случайности». Камилла не вызывала у меня больше ни ревности, ни зависти: только чувство соперничества. Я пообещала себе последовать ее примеру в упорстве.

За несколько дней до возвращения к месту своей работы у нас с Сартром состоялся очень важный разговор с одним другом, о котором я еще не рассказывала. Звали его Марко; Сартр познакомился с ним в университетском городке, где он готовился к конкурсу на должность преподавателя литературы; уроженец Бона[27], он отличался довольно необычной красотой: черноволосый, с горящими глазами и янтарным цветом лица, он напоминал одновременно греческие статуи и картины Греко. Самое поразительное, что у него было, это голос, которым он занимался с фанатическим усердием; он брал уроки у лучших преподавателей и не сомневался, что когда-нибудь сравняется с Шаляпиным. С высоты своей грядущей славы он презирал посредственность собственного положения и всех тех, кто с этим мирился: Сартра, Панье, меня. По его мнению, мы были типичными франкауи[28], и порой ему достаточно было взглянуть на нас, чтобы расхохотаться. Тем не менее он стремился проявлять к своим друзьям большое уважение; он оказывал знаки внимания, был предупредителен, льстил; мы не обманывались насчет этой игры, но считали, что он ведет ее с большим изяществом. Его пристрастие к интриге, его нескромность и злословие забавляли нас. Он афишировал непримиримую чистоту нравов. У него была связь с молодой уроженкой Севра, но вскоре между ними установились дружеские отношения. По его словам, сексуальные отношения помрачают ум и восприимчивость: он хвастался тем, что с первого взгляда может обнаружить, если кто-то из его товарищей потерял недавно целомудрие. В университетском городке за ним ходила толпа почитателей. Один из них ночью проник в его комнату через окно, и Марко разбил о его голову лампу; эта история, сильно его взволновавшая, Сартру и Панье показалась подозрительной. Он не скрывал своего пренебрежительного безразличия к женщинам; когда он с восторгом говорил о какой-нибудь «встрече» с «чудесным существом», речь всегда шла о красивом парне; однако он всегда утверждал, что поддерживает со своими избранниками исключительно высокие платонические отношения, и все вежливо делали вид, будто верят ему.

В тот день мы сидели на террасе «Клозри де Лила». Марко окинул взглядом посетителей, прохожих и с гневом остановил его на нас: «Все эти жалкие мелкие буржуа! Как вы можете довольствоваться таким существованием?!» Стояла хорошая погода, приятно пахло осенью, мы в самом деле были очень довольны.

«Когда-нибудь, – сказал Марко, – у меня будет огромный белый автомобиль; я нарочно промчусь вплотную к тротуару и всех забрызгаю грязью». Сартр попробовал доказать ему бессмысленность такого рода удовольствия, и на Марко напал привычный для него приступ смеха. «Прошу прощения… Но когда я думаю о неистовой силе своих желаний и слышу ваши рассуждения… то не могу оставаться серьезным!» Нас он тоже смешил. Сартр повторял, что не желает жить по Теннисону; мы надеялись, что с нами произойдут разного рода вещи, но не такие, которые приобретаются за деньги и с шумом. Презрение, которое внушали нам сильные мира сего с их напыщенностью, все еще не ослабело. Нам хотелось быть немного богаче, чем мы были, и как можно скорее получить назначение в Париж. Но истинные наши устремления были совсем иного рода, однако, чтобы осуществить их, мы рассчитывали не на удачу, а на самих себя.

Поэтому мы отправились в провинцию без досады. Сартр в достаточной степени любил Гавр. Мне трудно было вообразить себе лучшее место для работы, чем Руан, – час езды до Гавра и полтора часа до Парижа. Первейшей моей заботой было приобрести проездной железнодорожный билет. В течение четырех лет моего преподавания там центром города для меня всегда оставался вокзал. Лицей был совсем рядом. Когда я пришла к директрисе, она встретила меня с участием и дала адрес старой дамы, у которой посоветовала мне поселиться. Я позвонила в дверь красивого особняка, и богатая вдова показала мне премило меблированную комнату, окна которой выходили в безмолвие большого сада. Я убежала оттуда и устроилась в гостинице «Ларошфуко», куда доносились утешительные свистки поездов. Газеты я покупала в большом зале на станции, завтракала поблизости, на площади, в красном кафе «Метрополь». У меня было ощущение, будто я в Париже и живу в отдаленном предместье.

Тем не менее к Руану я была прикована в течение многих дней, и нередко мы с Сартром проводили там четверги. Поэтому я поспешила исследовать местные возможности. Низан с жаром рассказывал мне об одной из моих коллег, с которой встречался пару раз: это черноволосая молодая коммунистка, сказал он мне; звали ее Колетт Одри. Я познакомилась с ней. У нее были выразительные глаза, приятное лицо, очень коротко остриженные волосы; с мальчишеской непринужденностью она носила фетровую шляпу и замшевую куртку. Жила она тоже рядом с вокзалом, в комнате, которую прелестно меблировала: на полу – циновка, на стенах – джут, заваленный бумагами письменный стол, диван, книги, среди которых работы Маркса и Розы Люксембург. Первые наши разговоры были несколько неуверенными, но мы поладили. Я познакомила ее с Сартром, и они прониклись взаимной симпатией. Она не была коммунисткой, она принадлежала к оппозиционной троцкистской фракции; она знала Эме Патри, Симону Вейль, Суварина; она представила мне Мишеля Коллине, преподававшего математику в лицее для мальчиков, это он ввел ее в ту группу. Он был категоричен, я – тоже; он нахваливал мне Уотсона и его бихевиоризм, я резко возражала ему. Он иногда встречался с Жаком Превером и однажды видел Андре Жида, однако он был скрытен и так ничего и не рассказал, кроме того, что Жид был очень ловок в игре с волчком на веревочке: игра была модная и производила фурор. Люди разгуливали по улицам с волчком в руке. Сартр с угрюмым ожесточением упражнялся в этом с утра до вечера.