Зов Лавкрафта
(Антология хоррора) - Страница 18

Поезд стоял на конечной станции.

Стены и потолок косого коридора украшали гвозди с квадратными шляпками. В купе проводников на полке лежало высохшее тело в форменной одежде. На лице мумии отпечатался ужас предсмертного видения. Повсюду валялись разодранные пластиковые бутылки, пол был залит водой и напитками, темные лужицы стояли в запавших глазницах.

Он спустился на перрон и упал на колени. Его вырвало потоком соленой воды. Спазмы в желудки стихли.

Взвыли панцирные гонги, запели раковины. В голову хлынули воспоминания. Яркие языки утраченной памяти на миг ослепили его, когда он повел кругом глазами, чтобы поприветствовать тех, кто желал его возвращения. На платформе стояли люди и мверзи, ночные призраки, его безликие слуги.

— Защити нас от Древних!

— Верни смех наших сыновей!

Они хотели, чтобы он снова поселился на утесе.

Они принесли дары Ноденсу-спасителю. Ему, пять лет назад поверженному в высоком космосе проекцией Даолота и рухнувшему на Землю, где он укрыл искру своей жизни в человеческом теле, угасающем на руинах железной машины.

Мир, скрытый в тени.

И бог, скрытый в человеке.

«В каждом пшеничном зерне таится душа звезды» — прочитал где-то, когда-то, тот, в чьем теле он вернулся в затерянный среди пространства город.

Он оглянулся на поезд. Они, все трое, смотрели на него сквозь исцарапанное стекло — те, кто помог ему родиться заново, кто пробудил в нем Охотника.

В сердце разгорался огонь.

— Да приду я в мир Луны, — сказал он и поднялся с колен.

На далеких бакенах протяжно звонили колокола.

Он двинулся на восток, миновал пересохший водоем и красно-бурую кирпичную башню; прошел насквозь притихший город с мешаниной колониальных строений, церквями и погостами; тропинка вилась по луговым разливам к скале, на вершине которой стоял островерхий серый дом.

Дом не желал ему зла, не залучал его в свои сети — дом искал, звал.

И хозяин вернулся.

В небе неслись пронзительные крики чаек. Впереди бежал огромный бурый пес.

Ноденс, бог глубин, шел к восточному отлогу утеса. Он нашел длинную палку и поднял ее, нашел острый камень и приладил его к палке. Его горящие глаза неотрывно смотрели на дом, на кольчатое тело, обвившее его стены, на выпученные рыбьи глаза и гибкие вздувающиеся щупальца.

Архип явно намудрил с дозировкой. Джерри накрыло быстро и сильно, наполнив все тело колючим теплом. Он шел по Невскому, не сводя глаз с фонарей — их свет был гораздо ярче, гораздо мягче, чем обычно. Это сияла, переливаясь, сама любовь. Она улыбалась ему, и Джерри улыбался в ответ. Любовь отбрасывала цветные отблески на стены домов, подмигивала с оконных стекол, обещала вечное счастье. Он знал, что любовь лжет, но все равно улыбался.

Его настоящее имя перестало иметь значение. Сегодня, сейчас он был только Джерри — как в школьные годы, в честь юркого, неунывающего мышонка. Из-за ушей, конечно. Из-за оттопыренных ушей и маленького роста. Его назвали так еще в третьем классе, и приклеилось навсегда. Сначала переживал, потом стало нравиться — подчеркивало непохожесть на окружающих, выделяло из толпы. Впервые уединившись с парнем в туалете ночного клуба, он представился именно так, хотя тот и не спрашивал, как его зовут. Позже, уже в студенческие годы, на бесчисленных сайтах гей-знакомств Джерри никогда не использовал своего реального имени — впрочем, там это было в порядке вещей.

Однажды, устав от двойной жизни, от лжи и самообмана, от обреченности на одиночество, он решил покончить с собой — но не с Джерри. Он рассказал все родителям, с садистским удовольствием наблюдая, как меняется лицо отца; он рассказал все немногочисленным друзьям и больше никогда не видел ни одного из них; он ступил на дорогу, которая в итоге привела его из угрюмой, верующей в умерщвление плоти провинции сюда, в Питер. На Невский Проспект, полный соблазна и света. Даже ночью. Особенно ночью.

Но старое имя притащилось следом. Оно скрывалось в документах, возникало в письмах из банка, всплыло при устройстве на работу, настойчиво звучало в редких телефонных разговорах с матерью. А сменить его по закону можно было только по месту регистрации. Возвращаться Джерри не хотел, не мог. Он бы просто скопытился в поезде, идущем в родной город.

Хорошо, что в Питере хватало людей вроде Архипа, всегда готовых облегчить страдания. Вот только с дозировкой нужно все-таки аккуратнее — похоже, за первой волной прихода надвигалась еще одна, огромная и тяжелая. Свет фонарей размазывался по поверхности бытия, струился искрящимися нитями на фоне неба. Фасады по обе стороны проспекта сливались в единое целое. Между ними не оставалось ни щелочки, ни единого просвета, и Джерри почувствовал укол паники — где-то здесь ему предстояло свернуть, чтобы добраться до дома, но как это сделать, если сворачивать некуда? Проспект сбрасывал цепи улиц, избавлялся от ответвлений, вросших во внешний мир. Малая Садовая? К черту! Большая Конюшенная? Нахер! Одна дорога, прямая и честная, одна жизнь, без чужих мнений и прочего балласта, ведущая…

Он налетел на кого-то на полном ходу, попытался выдавить извинения, но слова липли к языку, словно густая патока.

— Глаза разуй, чучело! — сказали ему. — Обдолбанный, что ли?

— Пошел в жопу, — пробормотал Джерри. — Пидор.

Его ударили. Он так и не смог понять, с какой стороны. Кулак оказался здоровенный, тяжелый. Невский на мгновение исчез, все вокруг заполнило черное, черное, черное небо, а когда оно расступилось, Джерри уже лежал на тротуаре. Гранитная плитка гладила его по щеке холодной ладонью.

— Твою-то мать, блять, а! — сказали над ним.

— Оставь, оставь, — произнес второй голос, женский. — Пойдем.

Стало слишком холодно. Приподнявшись на локте, Джерри медленно сел. Обладатель тяжелых кулаков сплюнул и зашагал прочь, увлекаемый перепуганной спутницей. Кто-то еще возник рядом, помог Джерри встать, отряхнул куртку, поправил сбившийся шарф. Люди. Откуда столько? Он оттолкнулся от их участливых рук, оттолкнулся от участливых слов, свернул за угол. Здесь уже можно было дышать.

Чуть придя в себя, Джерри двинулся вдоль стены — прочь от Невского проспекта. Из окон дорогих ресторанов за ним наблюдали бледные, равнодушные лица. Летом здесь стояли крытые веранды со столиками, за которыми он пил пиво и слушал уличных музыкантов. Теперь осталась только серая мостовая.

Джерри нырнул в темную арку, ведущую во двор. Отсидеться в тишине, переждать, потом искать дорогу домой — таков был план. На самом деле, он жил где-то неподалеку — снимал крохотный номер с огромной кроватью в мини-отеле, названном в честь одного из писателей-классиков. Коренного петербуржца, разумеется. За месяц набегала солидная сумма, но пока он не жалел денег. Если есть не каждый день, то его новой зарплаты, переводов от матери (о которых отец, разумеется, ничего не знал) и остатков сбережений вполне хватало на жилье и наркоту.

Возможно, ему даже удастся добраться до отеля, не возвращаясь на Невский. Дворами, как и подобает обитателю культурной столицы. Сообразить бы только, в какую сторону идти.

Джерри осмотрелся. С одной стороны за высокой кованой оградой возвышались нелепо раскрашенные сооружения детской площадки, с другой — к стене жались несколько столь же нелепо раскрашенных машин. Между машинами и площадкой чернел жадно распахнутый зев следующей арки, ведущей дальше в лабиринт дворов-колодцев. И оттуда за ним наблюдали горящие зеленым глаза.

— Привет, — сказал Джерри, делая шаг навстречу. — Вот и Том нашелся.

Кот выскользнул из тени, замер на мгновение, изучая человека, затем медленно, не сводя с него взгляда, вернулся во мрак.

— Приглашаешь, да? — усмехнулся Джерри.