Зона сна - Страница 4

Холод становился невыносимым. Стас запрыгал на месте и замахал немеющими руками, высматривая какую-нибудь тропинку среди чёрных голых осин. Бесполезно.

Он побежал по снегу, высоко вскидывая ноги. «Не может же быть, чтобы мне на самом деле было так холодно, – подумал он в отчаянии. – Это мне снится, что будто бы мне так холодно и что будто бы я это чувствую. Умница Алёна всё правильно раз-зъ-яснил-ла… А на самом-то деле так холодно вообще не бывает!»

Он остановился, схватил горсть снега и попытался натереть себя им, как учили в скаутском лагере. Но учили-то летом, вот в чём беда! Пока оттирал руки, немело лицо и… в общем, всё остальное. Мрачный лес по-прежнему возвышался по сторонам. Ни малейших признаков ни зверя, ни человека.

В глазах образовались две слезинки и тут же замёрзли. Потом подкосились ноги, и Стас упал головой в сугроб. Вывернулся как сумел, потрогал ступни и голени и не почувствовал собственных прикосновений. Попробовал подняться – бесполезно, ноги отказывались его держать. Он валялся под ёлкой и дрожал крупной дрожью.

Спасительная мысль о том, что это сон, и сейчас он проснётся, и всё кончится, почему-то уже больше не приходила в голову. Вспомнилась матушка и квартира в Лубянском проезде, пироги, крашеные яйца на Пасху, приезд отчима из Петрограда – это было всего какой-то месяц назад… А четверть часа назад он разговаривал с Алёной, греясь на тёплом июньском солнышке! Было это? Нет?

Стас ощутил звериную тоску и хотел заплакать, но уже не мог. В какой-то момент дрожь унялась. Холода он больше не ощущал. Воспоминания о матушке стали ярче, объёмнее. Ему показалось, что он чувствует тепло родного дома, и он даже принюхался: не пахнет ли пирогами?..

Какие-то силуэты, похожие на индейцев-ирокезов с томагавками в руках, возникли между деревьев и приближались к нему приплясывая. Из последних сил Стас тряхнул головой и проморгался. Морок исчез, зато прилетели две вороны и, каркнув, сели на ветку прямо напротив него, стряхнув снег. В голове возник ровный звон и больше уже не пропал.

А потом он обнаружил себя лежащим на лавке в трапезной и увидел Маргариту Петровну, обмахивающую его полотенцем. Товарищи по училищу заглядывали через её плечо.

– Очнулся! Очнулся! – радостно завопил кто-то.

Маргарита Петровна присела на лавку, положила голову Стаса себе на колено.

– Ну что это такое? – сказала она таким сладким тоном, каким, наверное, разговаривал волк с козлятами после того, как кузнец подковал ему голос. – Как ты? Головка не болит?

Запас рыданий, который только что замёрз у Стаса в глотке, теперь отогрелся и вырвался наружу бурным всплеском.

– Напугал, напугал нас большой дурак, – ворковала Маргарита Петровна. – Мы его прогнали из-за стола с его мерзкой лягушкой. – И она возвысила голос, чтобы слышно было и за дверями: – Ужо мы его накажем, чтобы маленьких не пугал!

Отрыдавшись, Стас спустил ноги на пол и огляделся. Его соученики рассаживались за столом, чтобы продолжить трапезу. Только Дорофея не было видно. Алёна тоже садилась за стол и не смотрела на Стаса.

– Я был в обмороке? – спросил Стас тонким голосом.

– В нём, – подтвердила Маргарита Петровна. – На солнце перегрелся. Ничего, со всеми бывает. После города-то…

– А долго? – спросил Стас.

– Да не очень, с минуту. Глянь, Матрёна только ещё бежит.

В трапезную влетела раскрасневшаяся Матрёна.

– Что с барином? – крикнула она.

– Всё в порядке, – ответила Маргарита Петровна. – Лёгкий обморок. Голову напекло.

– Ах ты ж, Господи! – Матрёна всплеснула руками и уставилась на бедолагу с неподдельной жалостью. – Вы уж аккуратнее, барин. Хотите, я вам шанюжек к ужину напеку?..

– Хочу, – сказал Стас, сам себе удивляясь: по всем прикидкам он бы, представ перед Алёной в таком дурацком виде, должен был впасть в тоску и отчаяние, а он не впал.

– Ну и славно! – сказала Матрёна и улыбнулась белыми зубами.

На пороге возник Дорофей, полный раскаяния. Глядя в пол, он пробубнил:

– Маргарита Петровна, можно я доем?

Доцент Кованевич гневно глядела на него и не отвечала.

– Я больше не буду так шутить, – пробасил Дорофей.

– Что ж, садитесь, – сказала Маргарита Петровна с отвращением. – Но предупреждаю: ещё один такой проступок, и я ходатайствую о вашем отчислении с практики.

– Да кто же знал, что он такой слабак… – буркнул Дорофей и начал наворачивать остывшие щи.

Рядом со своим обидчиком сел Стас и тоже запустил ложку в щи. В ближайшее время, пожалуй, дурного грека можно было не опасаться.

– Вы поешьте, поешьте, – сказала Матрёна Стасу. – Давайте-кась я вам погорячей подолью.

– После обеда на занятия можешь не ходить, – сказала доцент Кованевич. – Лучше поспи…

– Нет!!! – взвизгнул Стас и уронил ложку. Слово «поспи» мигом выбило его из равновесия. – В смысле, я лучше погуляю в лесу…

– Хорошо, – сказала Маргарита Петровна и обратилась к остальным: – Так, ребята, после обеда вам полтора часа на отдых, и к четырём всем собраться у входа в трапезный корпус. Вопросы есть?

Студенты докончили трапезу и один за другим покинули помещение. Матрёна сходила на кухню и вернулась с чашкой кофе для преподавательницы. Стас не спешил: ему было здесь, с двумя ласковыми женщинами, сидевшими за столом напротив него, гораздо уютнее, чем на улице или в гостинице. Он опасался насмешек со стороны товарищей, а ещё пуще – презрения в глазах Алёны. Она ещё решит, что он боится лягушек… Хотя дело-то ведь не в лягушке, а в том сне, что снился ему этой ночью. А уж после второго-то сна в глубине его души поселился совершенно явственный страх, что в любую минуту тёплое лето с добрым солнышком, которое, конечно же, никакую голову ему не напекало, возьмёт и сменится в силу каких-то неведомых физических законов лютой зимой, и нечеловеческая стужа пронзит его, живого, до самого сердца…

В дверь заглянул проф. Жилинский – видать, ему доложили о происшествии, и он, в отличие от других вполне осведомлённый о том, что за важная персона отчим Стаса, решил проверить ситуацию самолично. Он огляделся, убедился, что всё в порядке, сказал своё всегдашнее «тэк-с» и исчез.

Между дамами тем временем шёл разговор.

– Я сюда не в первый раз приезжаю, а вас, Матрёна, никогда не видела…

Матрёна стрельнула глазами в сторону молодого барина и что-то прошептала на ухо Маргарите Петровне.

– И что, отбыли от звонка до звонка? – спросила та с ужасом.

Матрёна качнула головой:

– Заменили на поселение. Я ведь в акциях не участвовала, только литературу распространяла и в демонстрации один раз… Община поручилась: дед же с бабкой на иждивении, я единственный кормилец… Теперь, правда, один дед остался, бабка померла в прошлый год.

– И отправили сюда?

– Считается, да. Но я же здесь родилась, в Плоскове. Так что с одной стороны на поселении, а с другой – у себя дома. Родители умерли в девятнадцатом, так мы теперь тут с дедом…

– С поражением в правах?

– Да вы не беспокойтесь, – сказала Матрёна. – Я проверку в уездном управлении прошла, к работе с учащимися допуск имею.

– Я? Беспокоиться? – удивилась доцент Кованевич даже с некоторым возмущением. – Уж я-то не беспокоюсь по этому поводу ни в малейшей степени! – и вытащила папиросу.

– Нельзя здесь! – воскликнула Матрёна. – Заругают!

– Ах да, здесь же духовное заведение. – Маргарита Петровна спрятала папиросу в изящный серебряный портсигар. – Ну хорошо, не будем нарушать вековые традиции.

– И так уже будут ругаться, что вы простоволосые заходите в обитель…

– Ну, это уж им дудки! Как хочу, так и хожу.

– Это ничего. Отец-настоятель у нас добрый, поблажку даёт…

– Да уж… Либерал…

– А что – здесь братия хоть мясо видит, а в других-то монастырях нельзя, только рыба, и то не всякий день! По весне немецкой веры делегация приезжала, в собор допустил, на службу. После реставрации, говорят, и вообще иностранных отдыхающих сюда возить будут. А в других-то обителях после бусурманина и до сих пор храм по новой освящают.