Зона Посещения. Бродяга Дик - Страница 11

– А вы? Из Москвы, наверное? – спросила она русского.

– Нет, – улыбнулся Строгов. – Я родился в Севастополе, учился в Петербурге, а работать пришлось и в Москве, и в Екатеринбурге…

– Россия очень большая, – вставила традиционный комплимент Ким. – А в какой области науки вы работаете?

– Мы с Андре – радиофизики, – ответил Строгов.

Ким хмыкнула.

– Скажите, а как вы оказались в Хармонте? Ведь у вас там своя Зона – Чернобыль.

– И в самом деле, Строгов, как? – проговорил, не оборачиваясь Квотерблад.

– Довелось поработать и в Чернобыле, – Строгов нахмурился. – А в Хармонт меня перевели в рамках программы по развитию международного сотрудничества в исследовании Зон Посещения. Слыхали, возможно, о такой?

– Да, – поспешно согласилась Ким.

– Безусловно, – кивнул Строгов. – Вы ведь журналист.

– Отличается ли работа в Зоне Хармонта от работы в Чернобыле?

Строгов помолчал несколько секунд, а потом сказал:

– Если перефразировать Валентина Пильмана, то главным открытием является факт Посещения. А то, с чем мы сталкиваемся в Зонах, – это елочная мишура, оставшаяся на ковре после того, как праздник закончился и елку выбросили на свалку. Поэтому различия, конечно, имеют место и заслуживают изучения, но перед лицом самой большой загадки – чем является Посещение? – они почти не имеют значения и могут быть темой разговора лишь для узких специалистов.

– Я вас не поняла, – призналась Ким. – Сначала вы сказали, что Посещение – это открытие, а потом – что загадка. Какая-то неопределенность прослеживается в ваших рассуждениях.

– Да, Строгов, вы бы определились, а то только забиваете нам баки, – добавил саркастично Квотерблад. – А вы, мисс… Все ли у вас в порядке? Не кружится ли голова? Не знобит?

Ким не ответила, а Строгов продолжил:

– Об открытии заявил Пильман, ему даже дали за это Нобелевскую премию. Кому-то ведь нужно было ее дать – не школьнику же, додумавшемуся до радианта Пильмана. С тех пор прошло больше тридцати лет, а мы как не понимали природу Посещения, так и сейчас далеки от истины. Над артефактами и аномалиями каждой Зоны придется поломать голову и нашим внукам, и правнукам, – Строгов махнул рукой, – ну, потомкам.

Ким неожиданно осенило.

– Скажите, вот вы упомянули внуков и правнуков… Всем известно, что дети сталкеров рождаются либо мертвыми, либо мутантами. Насколько я понимаю, дети сотрудников Института, побывавших в Зоне, также появляются на свет, имея различные, зачастую – несовместимые с жизнью отклонения…

– Вы правы, – сухо ответил Строгов.

– В таком случае о каких потомках вы ведете речь, если вы сами лишаете нашу науку, и особенно – ее направления, связанные с изучением Зоны, преемственности?

– А что я могу поделать… – Строгов сжал кулаки так, что хрустнули суставы; Ким с удовлетворением отметила, что в этом интервью ей удалось нащупать уязвимое место своего собеседника. – Кто-то должен жертвовать чем-то… и во имя чего-то… – невпопад договорил физик.

С минуту ехали молча, лишь скрипел рычаг, когда водитель переключал передачу. Хармонт надвигался неровной, какой-то мглистой стеной, каждый «кирпич» в которой был запущенным зданием старой постройки. Июльское солнце будто избегало светить на город, поэтому его улицы были завешены муаром ночных теней.

– Так, господа и дамы, – подал голос капитан Квотерблад. – Мы почти на месте. Первый КПП.

Памятник королю Георгу Второму окружала стена пожухлой амброзии, голову и плечи государя знатно обсидели голуби. Пьедестал оброс мхом – теперь тоже высохшим, похожим на заскорузлые потеки французской горчицы. Государь возвышался над прямоугольной площадью, по периметру которой раньше стояли скамейки. Ни одна скамья не уцелела, и Лопес курил, сидя на вывороченном из земли куске бетона. Здесь, в сквере, за сгоревшим в восьмидесятых кинотеатром «Империал», редко можно было встретить живую душу днем, а ночью – и подавно. Ночной Хармонт спал беспокойно, то и дело вскрикивая полицейскими сиренами и кашляя сухими пистолетными выстрелами. Со стороны Зоны дул ветер с запахом горелого кремния, деревья шелестели листвой развесистых крон.

Строгов отыскал лаборанта, ориентируясь на красный маячок сигареты. Лопес встретил своего начальника вопросительным взглядом.

Понадобилось усилие воли, чтобы подавить в себе приступ ярости. Их слишком долго продержали в Управлении, даже после звонка заместителя директора хармонтского филиала Института, Квотерблад, войдя во вкус, не пожелал расставаться с подозреваемыми. Капитан упивался административным восторгом, он язвил и подвергал сомнению каждый полученный ответ. Въедливый коп чуял, что сотрудники Института темнят, и неважно, по какой причине они так поступают: блюдя корпоративную тайну или же прикрывая свои злодеяния.

– Андре, выкладывай, что там стряслось, – сходу потребовал Строгов. – Я ведь видел, все видел.

Два боевика-латиноса нырнули в коллектор, который, наверное, не работал лет тридцать и о котором уже все забыли. А Лопес, пуча глаза, кинулся расправлять над ржавой крышкой люка маскировочную сеть. Солдаты ничего не заметили. Стражи тоже прохлопали стальными своими ушами.

– Спокойно-спокойно, – криво ухмыльнулся Лопес. – Не мельтеши, Мигель.

– Спокойно? – Строгов навис над щуплым и низкорослым Лопесом, словно горная круча. – Ты понимаешь, что Квотерблад мог упрятать нас за решетку до следующего Посещения?! А институтское руководство закрыло бы глаза, поскольку легче пожертвовать двумя придурками, чем портить отношения с военной полицией!

Лопес, причмокнув, затянулся. Посмотрел с прищуром на Строгова.

– Мигель, не советую мельтешить. Ты тоже ведешь двойную игру, а может, и тройную. У Гуталина есть на тебя кое-что, он так и велел передать: продолжай изображать из себя ботаника и дальше, это, говорит, пока полезно для всех.

– Да, так я тебе и поверил, – буркнул Строгов. – Не пытайся взять меня на пушку, калибр у тебя не тот.

Каждый выход на связь с Крабом был сопряжен с риском. Особенно когда за твоими плечами – навязанный начальником отдела жуликоватый лаборант. Строгов использовал для передач шифровок Крабу институтское оборудование. Те мачты с датчиками, которые работали по его научной программе, выполняли двойную функцию: не только вели наблюдение за Зоной, но и передавали пакетные сообщения. Спутников над Зоной – не пересчитать, идут один за другим по низким орбитам. Толку от них над Зоной никакого, из-за действия самых различных аномалий «картинка» получается сильно искаженной, но узконаправленные сигналы с границы Зоны проходят. Более того, эти передачи трудно засечь со стороны. И когда нужный спутник проходит над Хармонтом, компьютер сам транслирует оставленное Строговым кодированное сообщение.

Вот только, что известно Гуталину? По слухам, этот выживший из ума фанатик обитает в Рексополе, он не идиот, чтоб совать нос в Хармонт, но здесь у него хватает соглядатаев и стрелков.

– Чушь собачья, – веско произнес Строгов. – Если не расскажешь, что там было – сам отведу тебя к Квотербладу. Я не собираюсь работать бок о бок с крысой.

– Погоди, – Лопес вынул из кармана брюк пакетик, потряс им у Строгова перед носом. В пакете был кокаин. – Это чистый кокс. Не тот разбодяженный фуфел, который тебе толкают в «Боржче», настоящий колумбийский продукт. Как для своего. Держи!

Строгов, делая вид, будто его одолевают сомнения, протянул руку. Если Гуталину известно лишь о коксе, значит, легенда по-прежнему работает. Русский ученый должен был стать своим в доску в Хармонте, значит, ему полагалось быть подверженным ряду умеренных пороков, чтоб было все, как у людей. Чтобы от его личины не несло за версту фальшивкой.

– Смотри, не обнюхайся халявы, – ощерился Лопес; все шло так, как в его понимании и должно было происходить. Ученый, конечно, крут – ученая степень, все дела, без пяти минут гений, короче, но его можно испугать и можно купить. Обычный терпило.