Зона бабочки - Страница 2
Он окончательно решил оставаться на месте и уселся по-турецки, положив ладони на расставленные колени. Вокруг было тихо. Если кто-то и притаился неподалеку, то ничем себя не выдавал.
…Мрак исчез мгновенно, словно по чьей-то команде, сменившись светом. Правда, свет был так себе, не ярче, чем от маловаттной лампочки, но все-таки… Утро сменяет темноту по-иному, оно не набрасывается, а подкрадывается, постепенно вытесняет ночь. Однако такая повадка присуща ему где-то там, но не здесь. Ничего не попишешь, аномальная зона есть аномальная зона. И совсем не факт, что это именно утро.
«Фиат люкс, – мысленно сказал Гридин. – Да будет свет».
Такое прорывалось у него порой в самые неожиданные моменты. Его мама чуть ли не всю жизнь работала библиотекарем, и Герман в детстве и юности много читал, чем отличался от многих и многих сверстников. Временами книжное само собой приходило ему на ум, а хорошо это или плохо – кто знает?
Теперь окружающее просматривалось, пожалуй, метров на триста-четыреста. Вставать Гридин не спешил – изучить обстановку можно было и сидя. А пейзаж оказался скудным. Совсем никаким был пейзаж. Во все стороны от Германа простиралась ровная, абсолютно голая пустыня, если можно назвать пустыней желтоватую поверхность, которую и не знаешь, с чем сравнить: то ли с линолеумом, то ли с не до конца застывшим стеклом, то ли еще с чем-то… Над головой у Гридина разлеглось не менее скучное небо без всяких признаков привычной лазури. Небо казалось отражением земли, таким же желтоватым, и не было в нем ни солнца, ни звезд, ни луны – оно тускло светилось само по себе. Воздух был умеренно теплым, без единого дуновения ветра. Ничего знакомого, земного, в пейзаже не замечалось.
«Аномальная зона есть аномальная зона», – вновь сказал себе Гридин.
Главное сейчас было то, что окружающее не внушало особых опасений. Здесь негде было укрыться противникам… разве что они могли выскочить из-под земли или упасть с неба, в котором не наблюдалось ни облаков, ни птиц. И такую возможность тоже нужно было обязательно учитывать и не расслабляться. Не только не расслабляться, но и привести себя в сверхготовность – во-первых, он, Гридин, тут как на ладони, а во-вторых, весь этот чудесный вид мог быть не более чем иллюзией. И тем более, им, Гридиным, уже заинтересовались. Правда, этого заинтересовавшегося нигде не было видно. И слышно тоже не было. Однако в любом случае, прибытие Гридина не осталось незамеченным.
Все представлялось здесь совершенно изотропным, но Гридин точно знал, что идти ему нужно вон туда, направо.
На некоторое время он отбросил все мысли и сосредоточился, настраивая себя на сверхготовность. А потом встал и зашагал по желтоватой плоскости – не быстро и не медленно, в оптимальном темпе. Приходилось уже ему так шагать, и не раз, только поверхность под ногами была другой.
Внутренняя сирена молчала, и значит, никто не держал его на мушке. И это было хорошо.
…Километра через три Герман отметил, что вокруг чуть посветлело, а плоскость стала наклонной. Все чаще на пути попадались узкие трещины, сквозь которые пробивалась редкая, тоже желтоватая трава. Но это не значило, что тут действительно растет трава…
Он сделал еще немало размеренных шагов, находясь все в том же состоянии сверхготовности, прежде чем окружающее изменилось. Это произошло в одно мгновение, словно из кинопленки вырезали сотню-другую кадров, а остальное ловко склеили. Этот момент Гридин все-таки не уловил и замер на месте не сразу, а через два шага. Тут-то его и могли прихватить – но не прихватили. Обошлось.
«На этот раз обошлось», – поправил он себя.
Скорпион предупреждал об этом – о внезапных переменах, когда сознание по каким-то невыясненным причинам просто не способно уловить сам ход процесса. Поделать тут, по его словам, ничего было нельзя, и с этим приходилось мириться. И уповать на то, что перемены не очень опасны для жизни. Скорпион говорил еще о компенсации задержки, возникающей при передаче визуального образа от сетчатки глаза до соответствующего отдела мозга. Мол, мозг как бы предсказывает будущее, дорисовывая образ, исходя из неких базовых принципов восприятия окружающего. А поскольку предсказания не совпадают с действительностью, то этот самый отдел мозга начинает давать сбои, отключаться. Говорил Скорпион, говорил, а потом махнул рукой и заявил, что ему, Гридину, совершенно не обязательно забивать этим голову. Главное – знать, что такое может случиться, и быть внутренне готовым к изменениям.
И оказалось, что Герман, в общем-то, готов. Во всяком случае, какого-то сильного психологического потрясения он не испытал.
Хотя изменения были довольно существенные. Прежний пейзаж с бедностью линий и цветовой гаммы уступил место картине более яркой и насыщенной деталями. Теперь Гридин стоял на поросшем травой – зеленой травой – склоне, уходящем к неширокой реке с темной спокойной водой. Противоположный берег был пологим, и кое-где виднелись там приземистые кусты. Хотя стало еще светлее – при прежнем отсутствии солнца в налившемся густым янтарным цветом небе, – заречные дали не просматривались. Присутствовала там какая-то дымка, этакое сфумато[2]… Хотя, возможно, этот термин в данном случае не совсем подходил.
Гридин смотрел на реку – она казалась неподвижной. В глубине могли водиться какие-нибудь зубастые твари, но вариантов не было: мостов, лодок или плотов ни слева, ни справа не прослеживалось, и вряд ли воды расступятся перед ним, как Чермное море перед сынами Израилевыми, ведомыми Моисеем. Так что нужно было рисковать.
Герман переступил с ноги на ногу. Зубастые твари в голове почему-то сменились неясными фигурами Данте и Мильтона, они шептали о Стиксе, Флегетоне и прочих водных артериях Ада. К великим поэтам прошлого не преминул присоединиться сибирский шаман Николай – сухощавый мужчина лет сорока с лишним, в котором вроде не было ничего колдовского. И мухоморов он не ел, во всяком случае, при Гридине, а вот коньячку они разок-другой выпили, и не так уж мало. И даже не разок-другой, а побольше. Николай участвовал в подготовке Гридина к этой операции, и именно от него Герман узнал некоторые любопытные вещи.
Как говорил Николай, по горизонтальной оси шаманского бубна протекает река, соединяющая мир живых людей и их предков. И не случайно древние могильники устраивали на островах или окружали рвами – водные преграды отделяли загробный мир от мира обыденного…
Безусловно, ассоциативное мышление – штука хорошая и нужная, но порой лучше обойтись без него. Ну при чем тут Данте с Мильтоном и приглашенный руководством «Омеги» шаман Николай? Весьма широкого, между прочим, кругозора человек.
«Извините, ребята, – мысленно сказал Гридин. – Какие, на хер, ахероны, какие стиксы?»
Приминая подошвами хоть и зеленую, но все-таки невзрачную траву, он решительно спустился к реке и тронул воду носком ботинка.
Опа! Вода подалась в стороны, облегая ботинок, но не касаясь его, словно ступня Гридина была окружена неким, столь любимым фантастами, силовым полем. Герман осторожно двинул ногу вперед – и вода послушно попятилась, отозвавшись на это движение. Кажется, его тут действительно приняли за Моисея… Хотя, скорее всего, никакой воды просто не было.
«Не ведись на всякие заморочки, Гера, – говорил ему Скорпион. – Иначе и шагу не сможешь ступить».
Однако тот же Скорпион, он же в миру Станислав Карпухин, говорил и другое:
«Но присматриваться надо постоянно, и если что – назад, в сторону, кувырок, прыжок, обратные маятники, что угодно… В аут, на угловой… Только быстро!»
Даже еще не подняв голову от воды, Гридин понял, что поблизости появилось нечто новенькое. Это «новенькое» оказалось обычной и довольно старенькой серой моторкой-дюралькой с облупившейся краской. Лодка, выставив нос на песок, покоилась в трех метрах от Гридина, и можно было подумать, что она торчит здесь лет сто, а то и больше, а не появилась секунду-другую назад. Или тут правильнее сказать – проявилась? Назвать ее моторкой Герман поспешил, поскольку подвесного мотора в наличии не было. Весел тоже не было. Отсутствовал в лодке и сам Харон – голову Гридина никак не хотели покидать все эти загробные ассоциации.