Зона - Страница 3

— Не в духах, а в одеколоне! — пошутила Мария Ивановна, — Небось дома что-то не так, вот и гневается. Значит, будет разгон.

Полная неторопливая Мария Ивановна работала в младших классах, старательно выписывала иксы и игреки, решала пропорции. Бойкие учащиеся иногда спрашивали: «Гражданка учительница, сколько вам до ста лет не хватает?» На что Мария Ивановна спокойно улыбалась и предлагала новый алгебраический пример. Администрация школы изредка ее поругивала. Мария Ивановна была невозмутима. и стойко держала курс на пенсию.

ВАСИН

Узкое школьное окно с рейками, похожими на решетку, смотрело в сторону запретной полосы. Около высокого деревянного забора на веточке тополя весело чирикал серый с черной манишкой воробей.

— Ишь расчирикался! — зло подумал Васин и повернулся к доске. У доски хрупкая на вид учительница бойко объясняла глаголы.

— И эта глаголит, — опять обозлился Васин, вздохнул, стал списывать с доски предложение, не дописав до половины, оросил, отвернулся к окну. — Кому нужны эти глаголы? Что в них толку? Кончится срок, будет мне тридцать пять. «Вся жизнь впереди, надейся и жди».

Воробья на ветке не было, лишь покачивалась тополиная веточка.

— Мне бы сейчас так, — подумал Васин, — вспорхнуть и полететь куда глаза глядят. А куда они глядят? Домой? А где отчий дом?

Невеселые мысли закружили и понесли Васина прочь из колонии, где он отбывал срок, как числилось в деле «затяжное преступление против здоровья трудящихся». — «За тяжкое»... ишь ты! Да этого спиногрыза убить было мало, а я только по косорыльнику крепко двинул! — продолжал злобиться Васин.

— Эй! — толкнул Васина сосед по парте, — очнись! Алла Алексеевна к доске вызывает.

— Не пойду! — буркнул Васин. — Я ничего не понял. На другом уроке отвечу.

— Что тут непонятного? Глаголы совершенного вида...

— Бросьте, Алла Алексеевна. Глаголы, может быть, и совершенны, а Васин — нет. И, вообще, глаголы все, глаголы! — неожиданно вмешался весельчак класса Виноградов. — Давайте лучше поговорим на больную тему. Как там на свободе? Чего новенького?

— Что новенького? — машинально переспросила учительница. — Да, вроде, ничего. Все то же.

— Я ее, эту свободу, год не видел. И еще девять лет не увижу! — добавил Виноградов уже невесело. Прозвенел звонок с урока.

ГРОМОВ

— Я спрашиваю, почему не работаешь?! — гремел начальник отряда Петров. Узловатые пальцы майора нервно перебирали листок со списком нарушителей за прошлую неделю.

— Чего ты хочешь?

Громов с глазами, похожими на переспелую вишню, кривил румяные губы, смотрел на начальника невинным взглядом. — Неужели дознался? Енот! Тогда опять ПКТ. Помещение камерного типа вспомнил, как тяжелый сон. Сосед по камере попался психованный. Сначала, вроде, подружились, вспоминали «похождения», хвастались, сетовали.

— Сижу почти ни за что, — ухмылялся Громов, — девчонку изловили около железнодорожной насыпи. Девчонка персик. Рот портянкой заткнули. Ха! Перестарались. А она, стерва, не сдохла, на дорогу выползла. Оказалось ей четырнадцать — малолетка, дали групповую. А ты откуда такой фрукт?

— А, — махнул рукой Петрушин, — из деревни Боровки. Не слыхал? Училище, общага, хлеб-соль, портянка-казенка. Фуражка — козырек и чтоб вдоль носа! Маманя в деревне пашет. Папаня — отпахал. Брательник — тракторист-механизатор широкого профиля. Самогон — целый молочный бидон, вместо молока хлебал. Тридцати лет не стукнуло, а уже готов — представился! А я в город подался. Харч казенный. А тут свадебка у дружка, кисейная, так символика: кольца обручальные, песни величальные. Тащились вечер. Потом в общагу двинул. Эта там сидит — воспитательница.

— Куд-ку-да? — говорит, прешь, пьяная рожа.

— Куд-куда, туда и пру! Только смотрю — рожу размалевал, вроде, не нашей вахтерше. Вроде, у нас другая — поинтеллигентнее. Схлопотал двести шестую статеечку, еще сто семнадцатую пришили — за подол рвал и лез на какую-то бабу; Еще парочку статей для прочности приложили. А в первую ходку по-дурацки влип! — Петрушин выругался длинно и ступенчато — выпили, мало, еще надо, денег нет. А тут старушка: «Сыночки, как пройти к спортивному магазину?» Чего захотела, спортсменка-карасик! Мы ей и показали, провели переулочком, сумку — хап. За углом дежурила машина «мухоморов». Групповая!

— Да ты, брат, социальный! — криво усмехнулся Громов, — покатился по статейкам, пока жизнь не смотаешь на тюремные сроки! А вот я здесь живу, в князьях хожу. Не веришь? А ну давай вылизывай мне ноги языком, гунька беспортошная! Аль на корачки становись, бабой будешь! Хорошо, заменяю. Как вылупишься отсюда, банщику голову отрежешь. Счет у меня с ним. Не нравишься ты мне! Все равно вышняк получишь. Я тебе подмогну. Не видать тебе воли.

В коридоре дежурный по ПКТ включил громкоговоритель. По радио передавали концерт «Молодые голоса».

— Говорильник выключи! — неожиданно взвизгнул Петрушин, — поют, а тут сиди все молодые годы! Я тоже хочу! Сволочи! Откройте! — отборный петрушинский мат глушили двойные двери, не пропускали в полную силу. Но его все же услышали. Сбежались контролеры, работники спецслужбы, вызвали ДПНК — дежурного помощника начальника колонии, пришел врач. Петрушину сделали успокаивающий укол.

Все это с мгновенной быстротой пронеслось в голове Громова:

— Неужели дознался, Енот? Значит, опять на шесть месяцев в ПКТ.

— Почему не работаешь? — уже спокойнее говорил майор Петров.

— Я работаю, гражданин начальник.

— Сколько шьешь?

— Девяносто.

— А норма? Почему не сам шьешь?

— Да что вы, гражданин начальник, — голос Громова стал тихим и вкрадчивым. — Не надо наговаривать. Даю слово: буду шить норму. Я постараюсь.

— Так вот, — добавил майор, — увижу, узнаю, — берегись! Я тебя в ПКТ упеку. Так и знай. Нашел себе чью-то шею. Иди!

— Зачем вы так, Александр Иванович, а, может быть, он сам шьет! — вступилась за Громова Варвара Александровна, когда двойная дверь кабинета начальника плотно закрылась за осужденным.

— Нет, не сам! Не таков Громов! Кого-то заставляет. Вот поймать, дознаться пока не могу. И общественники мои помалкивают. Запугал! Страшный он человек, педагогически запущенный, — добавил Петров свою любимую формулировку. — Мать пьяница, отца не знал, жизнь с грязной стороны увидел рано, вырос подонком. Трудиться не желает, три судимости за плечами. Наивный вы человек, Варвара Александровна. Седьмой или восьмой год работаете-то? А верите вот таким, как этот. Верить, я понимаю, вообще надо и необходимо. Но Громову? Нет! Стар я уже, за долгую службу многое повидал. И давайте кончим этот разговор. Вы как член совета воспитателей отряда занимайтесь вопросами школы. Следующий вопрос как раз ваш.

ВСЕ ТОТ ЖЕ ВАСИН

В кабинет вошел мужчина, на гладко стриженной голове ясно проступали два белых шрама, глубоко впавшие глаза смотрели настороженно.

— Васин, почему вы перестали посещать школу?

— A что мне там делать? Я ничего не понимаю. Да и зачем мне нужна ваша школа! Тридцать лет жил без нее и еще проживу. Читать, писать умею, с меня хватит!

— Нет, Васин, не хватит! У вас даже восьмилетки нет. Согласно постановлению вы обязаны...

— Ничего я не обязан! Я сюда пришел срок отсиживать, а не учиться!

— Вы не правы, Васин! Вы взрослый человек, хорошо работаете.

В кабинете начальника отряда идет длинный разговор, в котором участвуют все члены коллектива совета воспитателей. И врач, отвечающий за санитарное состояние в отряде, и секретарь из штаба, ответственный за погашение задолжностей и уплату алиментов осужденными. Успевает вставить слово мастер производственного обучения. Молчит только Васин.