Зомби в СССР. Контрольный выстрел в голову (сборник) - Страница 22

– А они – верили, – задумчиво сказал Леха.

– Ну, деды наши, наверное, верили.

– Может, они и вернулись, потому что до сих пор верят? Ты слышал, лейтенант, что они кричат, когда на твой пулемет скачут? «За бога, царя и отечество». А ты их расстреливаешь за это каждую ночь.

Леха встал и пошел к двери.

– Глуховской, стоять! – заорал лейтенант. – Ты! Ты что себе тут…

Он схватил Леху за гимнастерку. Антон рванулся было разнимать, но Леха, на диво, стоял смирно. Маленький лейтенант, вцепившийся в Лехино горло, был похож на терьера, налетевшего на равнодушного ленивого дога.

– А что делать? – неожиданно успокаиваясь, спросил лейтенант. – У нас тут люди. Их кто будет защищать, а? Эти, в первый раз когда пришли, красный флаг над сельсоветом сорвали, свой повесили. Сашку-телефониста шашками порубали, еле выжил. Стали по домам размещаться, людей до полусмерти напугали. У меня полвзвода в лазарет попало, пока мы не разобрали что к чему. Тут двадцать домов жилых в деревне. А пионерлагерь? Детей кто будет защищать? Ты, Глуховской? Ты приехал и уехал. А людям тут жить. Вот и не выпендривайся. Соблюдать субординацию и приказы не обсуждать. Ясно?

– Так точно, – ответил Леха.

Антон уже знал каждого из них в лицо. Маленького знаменосца с припухшими по-детски губами и мягкими кудрявыми волосами, подпоручика Ольховского со шрамом на левой щеке, тонким аристократическим профилем и твердым подбородком, могучего скуластого казака с густыми бровями и ямочками на щеках…

Ночь за ночью они вылетали из темного тумана с другого берега реки, не обозначенной ни на одной карте. Неслись по мосту, который никто никогда не строил. Белый конь Ольховского строптиво мотал головой и рвался вперед. Ольховский улыбался, бросал повод ему на шею и выхватывал шашку. Маленький знаменосец с отчаянной и храброй улыбкой торопился за командиром. Скуластый казак старался обогнать его, оттеснить назад. Иногда он успевал оттолкнуть мальчика, заслонить от пуль – и тогда умирал счастливым. Улыбка застывала на его губах, и задорные ямочки – на бледных щеках. Казак был красивый, и, наверное, веселый и добрый при жизни, и, наверное, его любили девки, особенно – за эти милые ямочки и доброту. И готовность заслонить чужого мальчика от смерти.

Ночь за ночью они летели на пулеметы и снова и снова умирали – за бога, царя и отечество. Ни разу не меняя выбор, сделанный однажды много лет назад.

Антон однажды подумал, что это, наверное, самое важное – что они ни разу за все эти ночи не передумали. Никто не остановился, не свернул в сторону, не спрятался за спиной товарища…

Антон смотрел, как их убивают. И думал, что Леха прав. И лейтенант – тоже прав. И, наверное, никак иначе нельзя…

Потом он помогал относить тела в лодки.

А потом делал то, что ему теперь почти все время снилось. Так, что он уже не мог разобрать, что было во сне, а что наяву.

Например, разговор с подпоручиком Ольховским.

Дед Хароныч, как его прозвал Леха, сказал верно: с каждым разом у них все меньше времени.

Сначала Хароныч справлялся один. Перевозил всех убитых на лодке на тот берег за несколько ходок. И успевал до рассвета, когда они начинали оживать. Потом река стала сопротивляться, лодка пошла хуже. В помощь старику отрядили прапорщика Дубко. Через некоторое время перестал справляться и прапорщик. Майор придумал попросить профессиональных гребцов.

Но теперь уже и Леха с Антоном на двух лодках едва успевали переплыть реку до рассвета.

Мертвецы начинали подниматься почти сразу, когда их укладывали на землю другого берега. Вставали, смотрели вслед лодкам. Иногда шли следом – подходили к самой реке. Но в воду не ступали.

Антону стало казаться, что они оживают уже во время дороги. Вздыхают и шевелятся за его спиной, укладываясь поудобнее. Обернуться он не решался.

А однажды подпоручик Ольховский встал за спиной Антона. Оперся холодной твердой рукой о плечо, вежливо сказал:

– Прошу прощения, – и перебрался через скамью, на которой сидел Антон, на корму. Уселся, подогнув длинные ноги, уронил руку на борт лодки. Пальцы у него были тонкие и белые, на одном блестела полоска кольца.

Антон продолжал механически грести, будто заведенный. Внутри у него стало холодно и пусто. Он почувствовал себя вдруг таким же мертвецом, как Ольховский. Мертвецом, который ночь за ночью делает работу, которую не успел доделать при жизни…

Подпоручик наклонил голову и внимательно посмотрел на Антона. Мягко спросил:

– Вы не устали?

– А вы? – Антон удивился, что сумел шевельнуть губами – и услышал свой невыразительный голос будто со стороны.

– Устал, – признался Ольховский.

В его глазах отразился свет луны, обычно невидимой за густым туманом.

– Тогда зачем… – Антон запнулся. Собственный голос казался ему чужим. – Зачем вы возвращаетесь?

– А кто это сделает, кроме меня?

– Что?

– Кто-то же должен спасти Россию. Я не уверен, что у меня получится. Но я хотя бы пытаюсь. А вы?

Антон не нашелся, что ответить. А еще, он так и не понял, спрашивал ли подпоручик лично его, Антона, или вообще – задавал вопрос всем живым?…

Антон рассказал про этот разговор Лехе.

– Интересно, – сказал Леха и надолго задумался.

– Может, приснилось? – с надеждой спросил Антон, устав ждать результатов его раздумий.

– А какая разница? – пожал плечами Леха.

– Что?!

– Ну, какая разница между сном и вот этим вот… то, что здесь…

– Ну, – засомневался Антон. Происходящее здесь по ночам и в самом деле напоминало кошмар. Антону иногда очень хотелось наконец проснуться и все забыть.

– Я имею в виду – между сном и жизнью. Или смертью и жизнью?

– Ты че, Леха? Знаешь? Величайшие философы не знали, а ты – знаешь?

Антон посмотрел на его улыбающееся лицо и подумал, что лейтенант Петя, может, не так уж и не прав.

А лейтенант Петя однажды сказал:

– Ты, Левитан, не обижайся, но твой Леха двинутый на голову.

– Кто бы говорил, – тихо буркнул Антон. Он обиделся.

– Разговорчики, – когда Петя вспоминал о субординации, его голос становился резким и скрипучим. Потом он подумал и неохотно добавил:

– Ну, мы тут все двинутые. Преимущественно. Что неудивительно при сложившихся обстоятельствах.

– А попроще можно?

– Куда проще? Один из гроба восстает по вторникам и пятницам, гордость советской академической гребли харонит помаленьку, я вам весла подношу. Ты с покойниками треплешься, Глуховской радугу по утрам смотрит. Один Дымко нормальный, но и тот пьет по-черному.

– Ну, это как раз нормально. Для сельской местности. Преимущественно.

– А в морду?

– За что?

– За снобизм и оскорбление старшего по званию.

– А Хароныч?

– Ну, он вообще чокнутый. Религиозный бред на фоне старческого слабоумия.

– А ты ему деньги зачем даешь?

– Ну, – Петя смутился. – Он сказал, иначе не получится. Когда предложил в первый раз их перевезти. Сказал, так положено. Думаю, он лучше знает.

– Неплохо он зарабатывает. А он вообще кто? Откуда взялся?

– Ну… взялся откуда-то. Я знаю? Хотите, попробуйте без него разок. И без денег. А?

– Не хочу. Не получится – ты будешь с ожившими казаками в моей лодке разбираться?

– А Глуховской? Он небось согласится? Предложить?

– Ты знаешь, Петя, он ведь совсем другой раньше был. То есть совсем раньше. Еще до того, как нас сюда перевели. Он из-за Ирины такой стал. Девушка у него была.

– Не дождалась, что ли?

– Вроде того.

– Бывает, – сочувственно ответил Петя и задумался о чем-то своем.

Леха по утрам действительно ходил смотреть на радугу.

Еще после той первой дикой ночи их «харонства» Леха, не упускавший ни одной мелочи, спросил у старика – мол, а как же кони? С ними-то как?

– И-и, соколики, оне сами по себе, того-этого, – ответил Хароныч.