Золотые тротуары (сборник) - Страница 4
Князь был в центре внимания нашей скромной компании. Опьянев, растягивая фразы, он начал хвастаться историей своего знатного старинного рода, явно намекая на то, что все мы являемся его величества «красными холопами», и если представится такая возможность, то выпорет он нас беспощадно розгами. С ним вступил в препирательство мой покровитель – бородатый художник Воробьев, приютивший меня в своей чердачной мастерской. Ковыряясь сигаретой в пепельнице и громко насмехаясь над печальной судьбой эмигранта, он заодно раскритиковал грабительскую систему парижских художественных галерей:
– Платят гроши за картины, да и вовсе обманывают наш народ! А насчет аристократии, так та вообще выдохлась давно!
Звучало все это весьма провокационно. Я молча наблюдал, как дружеская беседа постепенно перерастает в скандал. И действительно, в ответ разразилась буря. Князь, забыв про боль, развязал черный галстук и, стуча ложкой о бутылку, яростно кинулся в атаку:
– Господин! Как белый офицер, и дорожа честью… – Он запнулся, словно подбирая правильное слово, но его прервала Аида, которая, открыв книгу, стала читать вслух меланхолические стихи.
Все перестали шуметь и внимательно прислушались к мелодичному голосу хозяйки. Даже назревающий между спорившими конфликт застыл ледяной глыбой. Постепенно обстановка разрядилась, после чего разговор принял лирический характер. Молчавшая до этого спокойная Толстушка оживилась, отбросив волосы за плечи, вспомнила о Серебряной эпохе Русской поэзии, зазвучали неизвестные мне имена, обсудили их значимость в мировой литературе. Коснулись поэта Гумилева, творчество которого хорошо знала гостья. Она даже процитировала короткий абзац из поэмы, и снова из-за какой-то мелочи возник спор, но тут неожиданно расшевелился князь, заявляя, что дружит с одной из последних любовниц этого поэта. Зовут ее Ирина Одоевцева. Писательница, поэтесса, добавил князь, и хитрая интриганка. Аида заинтересовалась темой, задавая наводящие вопросы: где и с кем живет, есть ли ближайшие родственники? Узнав, что Одоевцева живет одна в довольно просторной квартире, к тому же в приличном районе, подлила остаток коньяка князю и под предлогом помощи заброшенной старушке выудила ее номер телефона, добавив явно фальшиво: «Печальная участь жертв революции». Так я в первый раз услышал имя той, с кем мне придется встретиться чуть позже.
В прихожей раздался долгий хриплый звонок. Аида оторвалась от компании и, продолжая рассуждать, пошла открывать дверь. По звукам стало понятно, кто был этот запоздалый гость. Французский профессор Герра – с брюшком, нависающим над поясом мятых брюк, и пыльными ботинками. Хоть и интеллектуал и как бы самопровозглашенный специалист по белой эмиграции, но матом он крыл, как матерый зэк. Особенно по полной программе любитель распускаться в мужском кругу. Войдя, профессор сухо поздоровался со всеми, поправил бабочку и, быстро оглядев опустевший стол, налил себе холодного чаю. Не глядя, отодвинул задом художника и уместился барином на лавке. Конечно, его появление дало новый импульс к накалу литературных страстей. Толстушка, поглядывая на князя, блистала познаниями. Князь, уставший от разговоров, дремал, не обращая внимания на жаркий диспут. О поэтических пристрастиях спорили до хрипоты. Дошли до того, что похоронили всех бумажных классиков еще раз под навозной кучей. Хотя, справедливости ради, надо добавить, что эти дискуссии были скорее салонно-декоративными и быстро забываемыми.
Остаток вечера мы провели под острые анекдоты моего покровителя. Веселить публику он умел. Воробьев охотно делился воспоминаниями о своих приключениях нищего художника из глухой московской провинции, разбавляя их пикантными подробностями личного характера. Столица привила ему вкус к красивой жизни, за которую он потом так боролся, а оказавшись в Париже, тем не менее, женился на простой француженке – обыкновенной учительнице математики.
Полупьяный князь, забытый в кресле, наконец-то проснулся. Держась за щеку и шепелявя, попросил вызвать ему такси. Переговорив с диспетчером, Аида принялась торопить гостя. Он же еле поднялся, взял пальто и пошел, медленно покачиваясь, повернувшись, в дверях, послал оставшимся за столом воздушный поцелуй. С ним ушла и болтушка Толстушка. Прижавшись, она потащила его за собой на улицу. К этому все шло, и это должно было случиться рано или поздно.
Однажды днем в мастерскую зашел хмурый Воробьев и с первых слов заявил сердито, мол, старик (так он называл меня), тебе пора выметаться отсюда, то есть, из его рабочего помещения, а куда – не сказал. Я расстроился. Дело хреновое – спать на чемодане под грязным мостом. Отложил рисование и жалостливо, надеясь спасти положение, попросил дать мне отсрочку. Хотя бы до конца зимы, когда будет тепло и солнечно, тогда и побродяжничать будет не так страшно. Моя просьба была воспринята с электрическим напряжением. С поправками он согласился: «До марта». То есть остается три недели, а если дольше, то заберет ключи и выставит мои скудные манатки в коридор, сердито прокомментировал просьбу мой уже бывший покровитель. Новость, бесспорно плохая, совершенно испортила мое утреннее настроение, и, даже когда он ушел, хлопнув за собой дверью, я все продолжал сидеть окаменело, тупо уставившись в облупленный потолок.
От моей мастерской до Аидиной квартиры на улице Университет расстояние птичьего полета. Если миновать Бульвар со стороны Сены, перейти площадь Ассамблеи, покрытую булыжниками, то остается только эспланада Инвалидов. Вот я и у Сычевых. Когда младшая дочь Аиды открыла дверь, у меня поднялось настроение, и я вошел с легкой душой.
Посередине солнечного салона, стоя на коленях перед щенком, ползала в халате Аида, вычесывая шерсть мелкой гребенкой. Собака тихо скулила, увертываясь, и пыталась укусить хозяйку. Мое появление избавило ее от мучений. Она вырвалась и побежала ко мне, виляя пушистым хвостом.
– Привет, Рыжий! – ответила на мое «здравствуй» Аида и раздраженно добавила: – Что за страна – Франция! Вроде бы культура: ложки, вилки, а блохи заели до тошноты. Вся школа кишит вшами, а директор присылает мне письма: «Обработайте голову вашей дочки, пожалуйста». Да и собака тоже начала чесаться! Ужас в чистом виде!
Отряхнув халат, она позвала меня на кухню. Поливая герань, выслушала мои неприятности, временами вставляя свои примечания. Воробьева Аида знала давно, еще с Москвы. Относилась к его причудам философски. Посоветовала мне успокоиться:
– Это у него перепады настроения. Завтра проснется и будет гладким.
Конечно, я мог представить, каким обаятельным он может быть, особенно если вспомнить, как бородач предложил мне переехать в его мастерскую из моей довольно приличной студии с видом на Эйфелеву башню для того, чтобы творить искусство вместе, по подобию Мастера и подмастерья. Зря согласился.
Потом Аида рассказала, как к ней зашла Толстушка, полная разочарований. Хваленый князь оказался подлецом, развратником и даже хуже – фальшивым аристократом. Хитрец хотел «развести девушку на деньги». Имитируя Эдит Пиаф, она запела тонким голосом: «Белой акации цветы иммиграции». Закончив песню, задумалась и спросила сама у себя:
– А если бы Ирина Одоевцева смогла подселить тебя? Конечно, за услуги мелкого характера…
К этому времени Аида сдружилась с поэтессой. Приносила сумками продукты и даже убирала от пыли квартиру. Я сообразил всю выгоду этого предложения! Важно, что над головой будет крыша, а там все как-нибудь образуется. Через минуту они договорились о встрече. Писательница обрадовалась идее общежития.
– Завтра в пять побрейся и надень чистую рубашку, – посоветовала Аида, оглядев меня.
В ее руке уже мелькала заветная бумажка с адресом моей будущей благодетельницы.
Улица, на которой жила писательница, была в глубине 15-го района, затерянного среди мелких фабрик и заводов. В народе считалось, что этот район когда-то был оплотом пролетариата. Я вышел из автобуса и спросил у встречного прохожего: «Как пройти к Rue Croix Nivert?» Тот объяснил так, что окончательно запутал меня и послал блуждать кругами. Недаром кто-то сказал: «Париж – город-головоломка», его каменные артерии разбегаются по сторонам запутанной застывшей паутиной. Здесь можно потеряться раз и навсегда.