Золотые тротуары (сборник) - Страница 1

© Андреев И.Е., 2017

© Рыбаков А.И., дизайн макета, 2017

© Издание, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2017

«Игорь Андреев, также как и я, когда-то, живет в Париже. В молодости, в те часы, когда Андреев не красил маслом его безумные портреты, он либо заседал в парижских кафе за чашкой чая (этот человек совсем не пьет, а еще русский художник, называется!), болтая с дамочками, либо посещал квартиры-музеи постаревших красавиц и красавцев, и находил в этом большое удовольствие. Я полагаю, это было удовольствие классового свойства. Бывший ленинградский фарцовый парень, а затем матрос с траулера, удовлетворял, таким образом, свой комплекс классовой неполноценности. В результате, десятилетия спустя, мы имеем что-то вроде группового портрета экзотического племени, населявшего в 80-е и 90-е годы глубины Сен-Жермен. Андреев пишет о той среде, которой я сторонился, живя в Париже, о светских негодяях, извращенцах и красавицах. О старых руках, в дорогих, потемневших от времени кольцах, потрескавшихся шеях и пожелтевших жемчужинах бус. Он пишет о богатых, порочных, и светских людях. Очень хорошо написано. Сочно. Ярко. Читайте».

Эдуард Лимонов, май 2015

Золотые рождественские шары гроздьями висели под стеклянным куполом «Самаритена»[1], праздники прошли, а их будто забыли. Редкие посетители вяло блуждали между стендами, оберегая деньги, эстрадная музыка плавно лилась из репродукторов, вызывая ностальгию…

Пройдя зигзагом зал, я поднялся по эскалатору, успев рассмотреть широкую задницу стоящей впереди дамы. Особенно тот разрез юбки, из которого выглядывал кусочек ноги в черном чулке. Ощутил тонкий запах духов и по пышным формам догадался: ее зовут мадам Ирма, и она любовница моего друга Боба по кличке Курчавый – парикмахера, который работает на пятом этаже в салоне красоты. Большая стрелка магазинных часов сдвинулась к цифре 15, на выходе нас поджидал в белом фартуке Боб.

– Какая пунктуальность, друзья! Это так редко. Надеюсь, вы уже успели познакомиться?

Она смущенно назвала свое имя, и мы поцеловались в щеку по-парижски два раза. Так получилось, у меня тоже было свидание с ним. Я давно обещал подарить Курчавому матрешку, разбавить его африканскую коллекцию статуэток русским фольклором, и та была со мной, закутанная тряпкой.

– Месье художник, можно тебя на секунду? – Мы отошли, держа меня за пиджак, он заговорчески зашептал: – Извини, mon chere amie, ситуация поменялась. Даме нужна срочно художественная завивка, что объяснять – подруга сердца, как отказать ей? А ты пойди, пожалуйста, в кафе «Ambassador» на улице l’Arbre-Sec, попей лимонаду, а я, как освобожусь, забегу туда.

Выйдя из магазина, я пересек пару улиц и сел за столик рядом с довольно простеньким угловым кафе с важной вывеской «Ambassador». Клиентура тут обычная: рабочие или же хулиганского вида парни. Подошел гарсон за заказом с большой серьгой в ухе, смахнул мокрой тряпкой крошки. Я поставил на колени матрешку, ее мордочка улыбнулась овальному январскому солнцу, ложившемуся на крышу.

– Разрешите присоединиться к вам? – услышал я скрипучий голос, принадлежащий стоящему старичку в пенсне, и, не дожидаясь ответа, тот пододвинул к себе стул и сделался моим соседом. На нем были надеты черный плащ, старомодная бабочка, лакированные ботинки, которые говорили мне об особенностях персонажа, и сразу стало понятно, что он из тех, кто любит поговорить. Но вместо этого старикан начал кидать горстями хлеб багета на панель, прилетели воробьи, а потом голуби.

Клювами отбивая добычу, они вертелись между ног прохожих, осторожно приближаясь к нам и хватая последние комки. – Красивое зрелище! Посмотрите, как они танцуют, это грандиозно, гениально и так все просто, молодой человек! – обратился ко мне старик, пристально смотря на матрешку. Затем продолжил: – Вы, наверное, русский? Вчера умер выдающийся артист двадцатого века Рудольф Нуриев.

Мы разговорились, и, узнав, что перед ним русский художник, он представился месье Валентином с длинной фамилией. То, что я с покойным дружил, взволновало его, и, взяв мою руку, он стал энергично ее трясти.

И то, что рассказал старикан, также было своеобразным – сам родом из Ниццы, когда мать, красавица-куртизанка, вышла замуж за крупного текстильного магната, тот решил избавиться от подростковых проблем и отослал юнца куда подальше, а именно учиться на доктора в столицу. Окончив университет, месье Валентин открыл свою медицинскую практику, занимался профессурой, стал академиком, но всю свою страсть вложил в балет, дававший ему смысл жизни. Наверное, это была страсть по Дягилеву, которого тот так обожал.

– Месье Игорь, разве можно сравнить с чем-то огни рампы, аромат кожаных кресел и магию сцены? То, что создал человек, это наиболее совершенное искусство, а сегодня у меня траур – мой кумир ушел, занавесь закрылась, потому я и здесь. – Он замолчал, размышляя и теребя носовой платок, затем продолжил: – В первый раз я пришел сюда после смерти Анны Павловой где-то в пятидесятых, а последний в 86-м, когда умер Серж Лифарь, тоже гигант, мы были с ним почти ровесники. И как-то встретился с ним на Елисейских Полях, осмелился попросить у него автограф, храню святыню до сих пор. Да, конечно, если вы спросите, почему я посещаю именно L’halle? Район, вообще-то, шпаны и провинциальных хулиганов. – Он был прав, среда тут была довольно хипповатая. Старик повернулся ко мне лицом и продолжил монолог: – Ну, вот вам малоизвестный факт, за углом на улице Baiolle, номер 10 в восемнадцатом веке снимал апартаменты месье Beaumarchais, придворный его величества короля Людовика XVI, авантюрист с амбициями. Как-то утром, когда он наблюдал за оригинальными движениями голубей на подоконнике, их пластичной грацией и воздушной легкостью, его осенила гениальная идея создать танец по их подобию и назвать его балетом. Вельможе эта новинка понравилась, почти голые создания перед носом, да и чуть-чуть эротики. «Хорошая мысль, доложу его сиятельству». Так был основан Театр хореографии. Потомки создателя забыли, памятник ему и голубям так и не поставили, а я прихожу сюда, отдавая честь уличным пташкам, только когда покидают нас артисты мирового класса. – После паузы старик закончил: – Молодой человек, мне надо торопиться, успеть к Гранд опера Гарнье, кладбище Сен-Женевьев будет последним этапом.

Мне запомнилась его пружинистая походка – летящая, он растворился в воздухе, будто фантом за парчовыми занавесами.

Это был один из последних дней теплой осени. У моих друзей Сычевых намечалось очередное воскресное чаепитие. Аида, жена хозяина (фотографа), меся тесто на кухне, попросила меня сходить за тортом. Дав указания, уточнила – главное, чтобы торт был большой, с фруктами, предупреждая, что появятся важные особы из C. Dior. К ним часто приходили интересные люди, и все приемы были направлены на пользу семейного дела. Обещая скоро вернуться, я пошел выполнять ответственное поручение. Квартал Инвалидов считался среди парижан буржуазным оплотом, так, найти открытую булочную в выходные относилось к разряду приключений. Только в начале улицы Бурбон я наконец-то учуял манящий запах хлеба, он шел из кондитерской, у ее витрины разговаривали по-русски две девушки, громко обсуждали широкий ассортимент плюшек и сладостей. Подойдя, я, шутя, с прибаутками, вмешался в их гастрономическую дискуссию. Они сначала опешили, но, видя смышленого парня, заинтересовались моей болтовней. Советские провинциалки из Сибири были потрясены роскошью Парижа, сравнивая его с баснословным Вавилоном. Мы бы стояли дольше, расхваливая город, но у меня было задание, и, купив торт, я уговорил обеих пойти в гости на чай к Сычевым, они чуть поломались, но согласились.