Золотой топор
(Фантастика. Ужасы. Мистика. Том II) - Страница 14

Это был один из тех чрезмерно изысканных комплиментов, которыми обыкновенно обмениваются после ужина; смысл их, — если только в них есть смысл, — бывает так загадочно-тонок, что они могут показаться похожими на глупость. Я усмотрел из этих слов, что мысли начинают затуманиваться и что необходимо принять меры против этого.

Иногда бывает достаточно одной искры, чтобы вспыхнул огонь. Эту умственную искру я решил извлечь из нашего молчаливого собеседника.

В это мгновение вошел Жозеф и принес замороженный пунш: мы добивались в эту ночь основательного опьянения!

Я уже несколько минут наблюдал за бароном Сатурном. Мне казалось, что он встревожен, проявляет какое-то нетерпение. Я увидел, что он вынул часы и, взглянув на них, поднес Антони бриллиантовое кольцо; затем он поднялся с кушетки.

Сидя верхом на стуле и покуривая сигару, я воскликнул, обращаясь к нему:

— Гость из неведомых стран, — неужели вы, в самом деле, намерены уже покинуть нас? Похоже на то, точно вы хотите казаться интересным! Ведь, вы знаете, это не считается особенно остроумным!

— Бесконечно сожалею, — ответил он, — но дело касается выполнения обязанности, не терпящей ни малейшего отлагательства. Примите мою сердечную признательность за приятные часы, проведенные мною в вашем обществе.

— Значит, это все-таки дуэль? — спросила по-видимому встревоженная Антони.

— Я убежден, что вы преувеличиваете серьезность этого случая! — воскликнул я, думая, что речь идет, в самом деле, о ссоре в маскараде. — Ваш противник теперь, быть может, уже так пьян, что ничего не помнит обо всем деле. Раньше, чем изобразить вариант знаменитой картины Жерома, — причем, само собою разумеется, вы возьмете на себя роль победителя, — пошлите-ка сначала вашего слугу на избранное для поединка место, чтобы узнать, ожидают ли вас вообще. В утвердительном случае, ваши лошади успеют наверстать потерянное время.

— Совершенно верно, — поддержал меня С., — поухаживайте лучше за Сусанной, которая в восторге от вас. Таким образом, вы сэкономите себе насморк и используете великолепный случай промотать один или два миллиона. Обдумайте хорошенько: послушайтесь моего совета и останьтесь!

— Уверяю вас, господа, что я бываю слеп и глух так часто, как позволяет Господь.

Он произнес эти совершенно непонятные для всех нас, лишенные смысла слова со столь странной интонацией, что мы все онемели. Мы переглянулись с растерянной усмешкой, не понимая, что, собственно, означает эта шутка, как вдруг я невольно вскрикнул от изумления. Я мгновенно вспомнил совершенно отчетливо, где и когда встретился впервые с этим человеком. И мне почудилось, что от нашего гостя исходит призрачный, похожий на известный театральный эффект красный свет, озаряющий бенгальским огнем все окружающее, — хрусталь и серебро, драпировки, лица участников и участниц нашего ночного пиршества…

Я потер рукой свой лоб. Пользуясь мгновением общего безмолвия, я приблизился к иностранцу и шепнул ему:

— Простите, милостивый государь, если я ошибаюсь, — но мне кажется, что я имел уже удовольствие встретиться с вами пять или шесть лет тому назад… Это было в Лионе, не так ли? Около четырех часов утра, на большой площади…

Сатурн медленно поднял голову, посмотрел на меня испытующим пристальным взором и ответил:

— Это могло быть…

— Постоите! — продолжал я. — На этой площади возвышался роковой помост; должно было состояться печальное зрелище, для присутствования при котором меня привели двое студентов. И я никогда больше не согласился бы смотреть на что-либо подобное!

— В самом деле! И позволительно вас спросить, что же именно стояло на площади?

— Если память не изменяет мне, милостивый государь, это был эшафот. Да, это была гильотина, теперь я припоминаю совершенно отчетливо.

Я обменялся этими словами с бароном Сатурном тихо, совсем тихо. С. и дамы болтали в полумраке, около рояля.

— Да, это было именно так! Я совершенно уверен в этом! Что же вы скажете на это, милостивый государь? Не правда ли, это называется, — иметь хорошую память? Так как, несмотря на то, что вы лишь промелькнули передо мной, я вполне отчетливо рассмотрел ваше лицо, освещенное багровым пламенем факелов: мой экипаж на мгновение задержал вас. В высшей степени необычайные обстоятельства неизгладимо запечатлели ваш образ в моей памяти. Ваше лицо имело тогда совершенно такое же выражение, какое замечаю я теперь в ваших чертах.

— Ах, — воскликнул барон Сатурн, — это правда, у вас, действительно, поразительно отчетливая память.

Резкий смех его производил на меня почти такое впечатление, как если бы мои волосы стали обстригать холодными ножницами.

— Я обратил внимание, ясно увидел издалека, что вы вышли из экипажа у того места, где был возведен эшафот… И, если меня не вводит в заблуждение слишком удивительное сходство…

— Вы не ошибаетесь, сударь. Это был я, — ответил барон.

Я был озадачен и чувствовал, что холодная дрожь пробежала у меня по спине. Я, несомненно, не проявил в это мгновение той вежливости, на которую вправе был рассчитывать с нашей стороны столь знатный палач. Тщетно подыскивал я несколько безразличных фраз, чтобы прекратить водворившееся тяжелое молчание.

Прекрасная Антони вдруг отвернулась от рояля и сказала равнодушным тоном:

— Знаете ли, господа, что сегодня утром должна состояться казнь?

— Ах! — воскликнул я, потрясенный этими словами.

— Казнят бедного доктора де ла Поммере, — грустно добавила Антони. — Я однажды советовалась с ним. Я осуждаю его только за то, что он унизился до защиты себя перед тупыми судьями. Я думала, что он слишком умен, чтобы снизойти до этого. Когда знаешь наперед, что обвинительный приговор предрешен, следует, как я думаю, хохотать в лицо этим приказным. Доктор де ла Поммере растерялся.

— Как! вы уверены, что казнь назначена именно на сегодня? — спросил я, стараясь не выдать голосом своего волнения.

— Да, роковой момент наступит ровно в шесть часов. Оссиан, превосходный адвокат, любимец аристократического предместья Сен-Жермен, заезжал вчера ко мне, чтобы сообщить об этом. Это его манера ухаживать за мной. Я совсем позабыла об этом. Он добавил, кроме того, что, ввиду важности процесса и высокого звания осужденного, парижскому палачу выписан из-за границы помощник.

Не обратив внимания на нелепость этих слов, я повернулся в сторону барона Сатурна. Он стоял возле дверей, задрапировавшись в длинный черный плащ, со шляпой в руке. Мне показалось, что он принял какую-то напыщенную позу.

Не были ли еще омрачены пуншем мой мысли? Я чувствовал, что во мне клокочет гневный задор. Я опасался, что бессознательно совершил глупость, пригласив гостем этого человека. Присутствие его показалось мне вдруг столь невыносимым, что я едва удержался, чтобы не дать ему почувствовать это…

— Господин барон, — сказал я ему, — вы только что говорили с нами столь необычайно двусмысленным образом, что мы почти вправе спросить вас: что вы хотели сказать, заявив, что бываете слепым и глухим так часто, как позволяет вам Господь?

Он приблизился ко мне, наклонился с дружественным видом и шепнул:

— Замолчите же! Здесь дамы.

Барон вежливо и низко поклонился всем и вышел из комнаты.

Безмолвный и дрожащий, я остолбенел, не смея верить своим ушам…

Читатель, позволь мне добавить здесь несколько слов!

Известно, что Стендаль, когда хотел приступить к написанию одного из своих несколько сентиментальных любовных рассказов, имел обыкновение прочитывать сначала пять- шесть страниц из уложения о наказаниях. Что касается меня, то я, после зрелого обсуждения, нашел практичным, собираясь писать некоторые истории, просто заходить под вечер в кафе пассажа де Шуазейль, где покойный X., бывший парижский палач, имел привычку каждый вечер инкогнито развлекаться карточной игрой.

Я находил, что он столь же образованный и благовоспитанный человек, как и все остальные. Он говорил тихим, весьма отчетливым голосом и обращался к каждому с приветливой улыбкой. Я садился за соседний столик и забавлялся тем, как он, увлекаясь игрой, произносил: «Я режу», не думая ни о чем худом в эту минуту. Я отлично припоминаю, что это лучше всего предрасполагало меня к работе, внушая самые удачные и остроумные мысли. Поэтому я далеко не разделял ужаса, по-видимому, внушаемого исполнителями смертных приговоров остальным людям… Тем, в сущности, было страннее, что я так возмутился, обнаружив в нашем случайном собеседнике представителя запретной профессии.