Золотой Лис - Страница 25

– Ладно, но только если мы поедем на верху автобуса, а не на метро. Я обожаю кататься на автобусе.

Всего набралось человек двадцать из числа тех, кто был там, включая Нельсона Литалонги, того самого южноафриканского студента. Майкл усадил ее на верхнем ярусе красного автобуса и втиснулся рядом с ней вместе с Нельсоном. Тара и Бенджамин уселись прямо перед ними, но постоянно оборачивались, чтобы поучаствовать во всеобщем веселье. Настроение у всех было приподнятое и беззаботное, и вскоре Изабелла обнаружила, что все это, как ни странно, доставляет ей удовольствие. Майкл был душой компании, и они с Нельсоном начали петь. У обоих были прекрасные голоса, и все остальные незамедлительно подхватили мотив песни «Это мой солнечный остров». Нельсон уморительно подражал Гарри Белафонте и вообще был на него очень похож, если, конечно, не обращать внимания на кожу иссиня-черного цвета, блестящую, как древесный уголь. Они с Майклом как-то сразу отлично спелись.

Когда автобус остановился возле Национальной галереи, демонстранты уже собирались на площади у высокой колонны, и Майкл отпустил шутку о Нельсоне и Горацио. Все рассмеялись и нестройной толпой побрели через дорогу на площадь, вспугивая голубей, шумными стаями взмывавших ввысь из-под ног.

В конце площади, прямо напротив Южно-Африканского посольства, была сооружена временная трибуна и веревками отгорожена зона, в которой уже собрались несколько сот демонстрантов. Их группа влилась в задние ряды митингующих; Тара вытащила из полиэтиленовой сумки самодельный транспарант и высоко подняла его над головой.

«Апартеид – это преступление против всего человечества».

Изабелла отодвинулась от нее подальше и сделала вид, что они незнакомы.

– Ей в самом деле нравится, чтобы все на нее глазели как на ненормальную? – прошептала она на ухо Майклу, и тот весело рассмеялся:

– Видишь ли, в этом как раз весь смысл данного мероприятия.

И тем не менее Изабелле было интересно ощущать себя частью этого разношерстного сборища. Много раз она с неприязнью разглядывала эти толпы из высоких окон посольства напротив, но сейчас все выглядело совсем по-другому. Собравшиеся были весьма добродушны и дисциплинированы. Четверо полицейских в синей форме стояли неподалеку, наблюдая за происходящим, и снисходительно улыбнулись, когда один из ораторов в запале обозвал Лондон столицей полицейского государства, ничем не отличающегося от режима Претории. Изабелла, стремясь выразить свою солидарность полицейским и отмежеваться от этого выпада, послала самому симпатичному из них воздушный поцелуй, и тот моментально расплылся в довольной улыбке, явно не похожей на прежнюю.

На трибуне один оратор сменял другого, их речи монотонно текли под аккомпанемент уличного гула и шума проезжающих мимо лиловых автобусов. Изабелла все это слышала уже неоднократно, впрочем, так же как и все остальные, если судить по вялости и апатии толпы. Публика оживилась, только когда пролетавший высоко над трибуной голубь выпустил белую струю, угодившую точно на сверкающую лысину очередного оратора, и Белла громко провозгласила:

– Позор фашистской птице, агенту расистов Претории!

Все долго смеялись.

Митинг закончился голосованием по резолюции, требующей немедленной отставки незаконного режима Джона Форстера и передачи всей власти народно-демократическому правительству Южной Африки. Согласно заявлению организаторов митинга, резолюция была принята единогласно, и Майкл заметил, что теперь Джон Форстер наверняка умрет от страха. Затем митингующие разошлись куда более мирно, чем футбольные болельщики после матча.

– Давай заскочим в бар, – предложил Майкл. – У меня малость пересохло в горле, пока мы сбрасывали все эти фашистские режимы.

– Тут есть неплохое местечко на Стрэнд, – отозвался Нельсон Литалонги.

– Так веди нас туда, – распорядился Майкл.

Когда они расположились у стойки, он заказал всем выпивку.

– Ну что ж, – подытожила Изабелла, потягивая имбирное пиво, – все это самая что ни на есть пустая трата времени. Пара сотен горлопанов, умеющих только сотрясать воздух, никогда и ничего не изменят.

– На твоем месте я не был бы так уверен в этом. – Майкл тыльной стороной ладони вытер пену с верхней губы. – Пока это всего лишь первая, еле заметная рябь на воде, плещущейся у подножия дамбы, но, возможно, скоро она перерастет в маленькую волну, затем в прилив и в конце концов во всесокрушающий девятый вал.

– Да брось ты, Микки, – бесцеремонно отмахнулась Изабелла, – Южная Африка слишком сильна и богата. Америка и Великобритания слишком много в нее вложили. Они никогда нас не предадут; и они вовсе не заинтересованы в том, чтобы мы отдали наши неотъемлемые права своре дикарей, свихнувшихся на марксизме.

Она повторяла прописные истины, которые так часто слышала от отца за последние три года; он говорил это буквально в каждом своем выступлении. И она совершенно не ожидала столь бурного и язвительного натиска со стороны своей матери, сводного брата, Нельсона Литалонги и двух десятков цветных обитателей отеля «Лорд Китченер», который последовал вслед за ее заявлением. Их аргументы буквально сбили ее с толку. Это были явно не лучшие минуты ее жизни. И когда они с Майклом вечером вернулись на Кадогэн-сквер, она была потрясена и подавлена.

– Они с такой яростью и злобой обрушились на меня, Микки.

– Это и есть та самая новая волна, что надвигается на нас, Белла. И нам, чтобы устоять, нужно попытаться понять это и договориться с ними.

– Но ведь они не могут сказать, что с ними плохо обращаются. Вспомни няню, Клонки, Гамиет, да и всех остальных наших людей в Велтевердене. Я хочу сказать, Микки, ведь им живется гораздо лучше, чем большинству белых в этой стране.

– Я прекрасно тебя понимаю, Белла. Можно до бесконечности взвешивать все «за» и «против», но в конце концов ты неизбежно придешь к одному, самому главному выводу. Что они люди, такие же, как и мы сами. А некоторые из них куда лучше нас. А раз так, то по какому праву, божескому или человеческому, можем мы отказаться разделить с ними все, что есть в нашей родной стране?

– Все это очень замечательно в теории, но сегодня они говорили о вооруженной борьбе. А ведь это женщины и дети, разорванные на куски. Это кровь и смерть, Микки. Это то, что делают ирландцы. Об этом ты подумал?

– Честно говоря, я не знаю, что тебе ответить, Белла. Иногда мне кажется: нет! Убийствам, насилию, поджогам нет и не может быть оправдания. А в другие моменты я думаю: а, собственно, почему бы и нет? Миллионы лет люди убивали друг друга, чтобы защитить себя и свои права. Отец просто рвет и мечет при одной мысли о вооруженной борьбе в Южной Африке, а ведь это тот самый человек, который в 1940 году влез в «харрикейн» и полетел расстреливать из пулеметов итальянцев и немцев, причем совершенно добровольно, защищая то, что считал своей свободой. Бабушка, непоколебимая поборница законности и священного права частной собственности, всю жизнь отстаивала идею свободного предпринимательства, довольно кивала и приговаривала: «Очень хорошо!» – узнав о самом ужасающем зверстве за всю кровавую и жестокую историю человечества, бомбардировке Хиросимы и Нагасаки. Так можно ли назвать Тару, Бенджамина и Нельсона Литалонги более безнравственными и кровожадными, чем мы и наша собственная семья? Кто же прав, а кто виноват, Белла?

– У меня от всех твоих рассуждений ужасно разболелась голова. – Белла поднялась на ноги. – Я иду спать.

В шесть часов утра ее разбудил телефонный звонок; она сняла трубку, услышала голос Рамона, и все ее переживания разом улетучились.

– Дорогой, где ты?

– В Афинах.

– А… – Ее настроение тут же упало. – Я-то думала, что ты уже в Хитроу.

– Меня задержали. Мне придется пробыть здесь еще минимум дня три. А почему бы тебе не прилететь ко мне?

– Куда, в Афины? – Она все еще полностью не проснулась.

– Ну да, а почему бы и нет? Ты еще успеешь на десятичасовой рейс «БЕА». Мы могли бы провести эти три дня вместе. Ты когда-нибудь видела Акрополь при лунном свете? Потом мы бы съездили на острова, к тому же я хочу тебя познакомить с кое-какими нужными людьми.