Золотой ключ. Том 1 - Страница 4
ГАЛИЕРРА 943
Сарио Грихальва тотчас понял, что с ней происходит. Догадался, куда ее занесло, хоть она и оставалась рядом с ним физически. Ему был знаком и этот неподвижный, невидящий взор, и окаменевшие черты лица. Выражение обреченности… Он знал это по собственным ощущениям. Да и как не знать, ведь он тоже из тех, кого многие считают жертвой. Но сам он такие вот уходы связывал с подъемом творческих сил, вдохновением. Как не походили его высказывания на отзывы других, в том числе и муалимов — наставников, помыкающих им в ученических мастерских.
До чего же мелочный народ.., даже Одаренные. Они говорят о таких вещах, как способности, вдохновение, призвание. И даже упоминают о силе. Но что они в этом смыслят?
А он понимает. Да и как иначе?! Ведь это все — в нем.
— Ведра, — сказал он.
Зачарованная картиной, возникшей перед ее внутренним взором, она не ответила. Даже не шелохнулась.
— Ведра, — повторил он громче. И вновь не дождался отклика.
— Сааведра!
Она вздрогнула. Глаза были черным-черны. Помаленьку мгла съежилась и уступила другому цвету, прозрачно-серому, без малейшей мути, без слабейшего оттенка, без единого вкрапления пигмента на радужках. Этим и была она приметна помимо всего прочего. Серые очи Грихальва. Необыкновенные очи тза'абов, предков. А Сарио Грихальву природа наделила обликом попроще: карие глаза, темно-каштановые волосы, смуглая кожа пустынника. Ничего впечатляющего. Ровным счетом ничегощеньки.
Но это — если смотреть извне. А изнутри никому, кроме самого Сарио, не взглянуть. Для чужих глаз его душа — потемки, если что и можно уловить в глазах, то это лишь тонкий лучик целеустремленности, а может, лампадка задумчивости и отрешенности.
Он окинул взглядом Сааведру. Она и летами старше, и ростом выше, а вот сейчас сгорбилась меж колонн на скамье, точно просительница или служанка. Всем своим видом предлагает главную роль в этой сцене, и уж его дело — принять, не принять…
Ее лицо в снопе утренних лучей повернуто к точному раскладу светотени на грубой крапчатой бумаге, распяленной на доске. К умелым и красивым рукам художника. Левая машинально отбросила с глаз нечесаную черную прядь. Серые глаза остановились на Сарио, мозг зафиксировал присутствие постороннего, а когда опознал, голос откликнулся. Неужто стоило ради этого вырывать сознание из безбрежных просторов иного мира, тащить его вспять по пути, озаренному Луса до'Орро?
— Подожди… — прозвучало раздраженно и властно. Теперь он — слуга, он — проситель. Все они, Грихальва, слуги. И просто одаренные, и Одаренные с большой буквы.
— Подожди, — повторила она мягче, словно умоляя понять и простить, но в мольбе этой присутствовал оттенок нетерпения.
И лихорадочно забегал по бумаге уголек.
Он понял. Ибо сочувствовал ей, сопереживал, не кривя душой даже перед самим собою. И тоже, хоть и по другим причинам, испытывал нетерпение. Нетерпение и обиду. С какой это стати он должен ждать? Или она надеется стать Одаренной? Или у нее есть шанс когда-нибудь сравняться с ним?
И он решительно ответил:
— Некогда, Ведра. Надо идти, если хотим успеть.
Воцарилась тишина. Только грубая бумага шуршала под угольком.
— Ведра…
— Мне нужно доделать.
И — невысказанное: “Пока оно живо, пока свежо, пока я вижу”. Все ясно, но нельзя же потакать.
— Пора идти.
— Еще одну секундочку… Моментита, граццо.
Точные штрихи, выверенные, экономные движения и ни капли позерства. Он всегда с восхищением следил за ее работой. Мало ли кругом девушек, которые оттачивают технику не покладая рук! Мало ли усердных и дотошных юношей, по крупицам собирающих драгоценные навыки! Но куда им до Сааведры?! Она лучше всех знает, что делать. Любой из самых элементарных приемов Сааведры и Сарио для кого-то — целая наука, а для них самих — это чуть ли не врожденная, но едва осознаваемая способность. Как дыхание.
Да, как и Сарио, Сааведра видит. Доподлинно видит этот свет, эти образы, мысленно доводя их до совершенства, и остается лишь стремительным рывком вызволить их из небытия и мгновенными штрихами запечатлеть на бумаге.
Луса до'Орро, Золотой Свет, проницающий истину.
А он смотрел глазами сурового критика. И казался себе при этом муалимом рядом со студенткой, учителем рядом с эстудо. Но ей нет дела до Сарио, она творит для себя, ни для кого больше. Ее свобода созидания, естественность самовыражения ничуть не ограничены волей семьи или требованиями муалимов.
— Нет.
Он вдруг устремился к ней. Ведь и у него есть свое видение, Луса до'Орро. Для Золотого Света ни в чем нет оправдания: ни в долге вежливости, ни даже в сочувствии родственной душе.
— Нет, не так… Вот, видишь?
У эстудо карманы всегда набиты углем. Сарио опустился рядом с Сааведрой, положил на колени доску с бумагой.
— Гляди. Ну как?
Одно мгновение, лишь один подправленный штрих. И вот уже смотрит с листа Бальтран до'Веррада, герцог Тайра-Вирте, которого они нынче увидели впервые.
Сааведра слегка отстранилась и взглянула на портрет.
— Видишь?
Волнение подгоняло: объясни, пока не поблекла твоя внутренняя картина. Он быстро соскреб, что соскреблось, с ошибочной линии, сдул черную пыль с бумаги. Портрет (точнее, грубый, второпях сделанный набросок) и впрямь от этого выиграл.
— Добавляем этот штрих, — показал Сарио, — и левая сторона оживает. Ты же знаешь, у него лицо кривовато. Да и не бывает идеально симметричных лиц. — Он положил тень. — А тут — скула, вот так… Видишь?
Сааведра молчала.
Его словно молнией ударило: зашел за грань. Причинил боль.
— Ведра, прости…
О Матра эй Фильхо! Ведь и с ним такое бывало!
— Прости, Ведра, я не хотел. Честное слово. Как-то само собой получилось.
Она спрятала уголек в карман блузы.
— Знаю.
— Ведра…
— Да, Сарио, я знаю. У тебя всегда как-то само собой получается. Она встала и оправила блузу, перепачканную, как и его одежда, всем, чем только можно перепачкаться в их мирке: красками, клеями, плавленой канифолью, олифой и тому подобным.
— Но ведь и правда так лучше.
Сгорая от стыда, он порывисто сунул портрет ей в руки и встал.