Золотое дно (сборник) - Страница 89
крытые плесенью торфяник и глину, на которых веком-
то ничего путного не росло, но мать вот каждый год
убивалась с ними с весны и до осени: то по пояс в гря
зи и болотине, то ломая закаменевшую землю киркой.
А за весь труд — в лучшем случае пять мешков кар
тошки. Н авоз был нужен землице: иссохлась, иструди-
лась она — из года в год шла картошка по картошке,
и потому соков больше не стало, чтобы усердно рожать
ее без болей и болезней. Но где навоз ухватишь? Сво
ей коровенки не держали, и на скотном не очень попро
сишь, хотя оттуда, что и говорить, навоз попусту
на ветер уходит: свезут на поля посреди зимы — моро
зами его продубит, прокалит, ветрами продует, вешни
ми водами под угор всю его питательную силу смоет,
где и без того бойко прут в рост дудки-падреницы, — а
землице опять одна пыль достается. В общем, ни в а
шим ни нашим.
А теперь-то вроде бы и не нужны гряды — некому
нынче за стол садиться. Это в ранешние годы ведер
ный чугун с картохой едва закатиш ь на стол, не успе
ешь и оглянуться, как всю расклюют скорехонько, толь
ко горы шелухи по всей столешне. А ныне много ли
одной надо — три картошины, не более, не в два же
брюха пихать, а на зиму пуда два, хватило бы и ма-
газинской по самое горло. Но по старой привычке би
лась Л изавета Чудинова на огороде, мешая злому чер
тополоху и сурепке снова взять силу, запустошить землю.
299
Знал Геля о материных мытарствах, слезные длинные разговоры об огороде осточертели ему, и он все
советовал: «Бросай ты его к лешему, зачем ломать
спину? Так же соседям картошку раздариш ь, соседские
поросы без спасиба слопают». И сейчас с ожесточени
ем оглядел он длинные гряды и куцые, посмирневшие
от ж ары картофельные пипочки, которые нужно бы
присыпать землей, окучить, обрыть, чтобы им захоте
лось жить и, пыжась, карабкаться вверх. Геля лениво,
преодолевая слабость и головокружение, ткнулся кир
кой в железную землю и сразу задохся, растерянно ог
лянулся вокруг, словно бы отыскивая местечко, где луч
ше умереть ему...
Незаметно для себя Геля отвлекся от дурных мыс
лей, забыл о черной собаке с желтыми бровями, словно
и не было никогда этого бреда, а осталась лишь телес
ная слабость и не до конца изжитая тоска, но на гря
ды даж е глядеть было тошнехонько, и он повалился на
межу, в мелкие ромашки, ощущая терпкий запах зем
ли. Он вгляделся в голубое, слегка выцветшее водо
полье неба, по которому редко плыли облака, прозрач
ные, как березовый дым, и ему сделалось вдруг по-на
стоящему грустно и печально — это была та сладкая
грусть, та печаль, от которых хочется жить.
Но не успел Геля уйти в раздумья и снова ослаб
нуть душой, как в огороде неожиданно появилась мать,
она глянула в лицо Геле откуда-то издалека и сверху
и показалась странно парящей, неземной. Только голос
ее был сух и напоминал о жизни.
— А ну-ко вставай давай, — ворчливо сказала
мать. — Земля не прогрелась, а ты разлегся тут. Вос
паление легких схватить хочешь? Я-то думала, он уж
гряду окучил...
Геле не хотелось досадить матери, не хотелось слы
шать ее бесконечную воркотню, которую так просто не
остановить, и он оборвал ее:
— Ну ладно, чего пристала. Поди давай домой-то.—
И Геля снова взялся за кирку. Первые замахи д а в а
лись трудно, кирка выворачивала плечи и, казалось,
готова повалить Гелю на землю, но, досадуя на мать и
горячась, он незаметно уходил в работу и уже уговарл-
вал себя, как, бывало, в детстве: «Вот до того кустыш-
ка дойду и брошу работу к лешевой матери. Не вер
300
блюд же я, в конце концов! Дойду и брошу». Но доходил «до того кустышка» и не бросал в борозду кирку,
а с настырной злостью, не разгибаясь, начинал следую
щий рядок, слыша всем нутром, как просыпается в нем
сила, а пустота внутри него заполняется воздухом, в л а
гой и желаниями. Тело его от воздуха в груди и очнув
шейся плоти быстро вспотело, зазвенели от усталости
мышцы, и кровь ударила в виски, готовая вспыхнуть и
взорваться...
Но кровь не успела вспыхнуть и взорваться, n0T0Mj
что снова послышался голос матери. Если бы Геля при
гляделся ранее к своему крыльцу, он бы заметил, н а
верное, как оттуда часто выглядывает и скрывается ее
лицо: мать украдкой наблю дала за сыном, словно иг
рала с ним в прятки. Сейчас она подбеж ала к Геле,
легко коснулась его спины, мокрой насквозь рубахи,
взяла из рук кирку и почти насильно повела в дом.
— А ты говорила... — задышливо бормотал Геля,
упрямо и обидно отворачиваясь от матери.
— Хороший ты у меня. М ало ли что мать скажет,
а ты не всяко и слушай. М ать-то для вас в лепешку р а
зобьется, все сделает для вашего счастья.
В комнате Л изавета Чудинова раздела сына, насу
хо вытерла его тело вафельным полотенцем, приказа
ла лечь в постель, потом принесла клюквенного отва
ру. Геля выпил две кружки, устало вытянулся на про
стынях, чувствуя необычайную легкость, будто он толь
ко что появился на свет, приятно ныли плечи и руки,
постанывала спина, и голодно ныл желудок.
— Поесть бы чего, — вдруг сам попросил Геля. У
матери дрогнуло радостно сердце, и, собирая на стол,
она ревниво думала: «Вот дурачок-то. М ать просто
так мытарить не станет да на огород выпроваживать:
огород-то она и сама хорошо обиходит, слава богу, по
ка в силах, помощи не попросит. А ведь кому сказать
если, так не поверят: вот, скажут, Л изавета Чудинова
сколь дурна баба — сына работой вылечила. А по мне,
так плохого тут ничего нет: отвлекся от дурных мыс
лей, пропотел до самых костей и сразу есть захотел.
Мнительный уж больно парень, опять чего ли сам на
себя навыдумывал. Связался тоже с картинами. Ж ил
бы как все, вот бы и не маялся придурью...»
Она поставила на стол кислую камбалу печорского
301
засола, запеченную в ладке, да круглую отварную кар тошку, и Геля с душой поел. И когда Талька вернулась
с работы, то просто не узнала парня.
— Ну ты совсем человеком стал. Уходила, так вов
се помирал, а сейчас ожил. Как ты его, Л изавета Спи
ридоновна, эдак? — спросила Талька, но мать сразу
закаменела лицом, скулы дернулись, словно болели у
нее зубы, и молча вышла, будто по делам, в сени. Т аль
ка виновато улыбнулась, присела на диван, и Геля не
вольно отметил, что она как бы похорошела за эти дни,
отмякла, что ли, душой и лицом: синие пятаки под гл а
зами совсем пропали, волосы чисто прибраны под чер
ную кружевную повязку, губы ожили, потеряв голубой
шершавый цвет. А Талька словно бы услышала, что Ге
ля думает о ней, подоткнула ласковой рукой одеяло и
будто нечаянно задерж ала ладонь на Гелиной груди,
всматриваясь в его выпуклые, как голубиное яйцо,
глаза.
— Мы бы с тобой не ужились, — вдруг сказала она
задумчиво, словно спраш ивала сама себя об этом и вот,
наконец, решила, — нет, не ужились бы. Ты все чего-то
думаешь. А чего думать? Думай не думай, а сто руб
лей не деньги. Ж ить надо, брать надо. Теперь никто
сам тебе ничего не даст...
— Вот не думаешь, дак и горишь синим пламенем,—