Золотое дно (сборник) - Страница 86
тея душой: словно бы сила вытекла из его тела по ка
пельке — такую он чувствовал в себе слабость. И толь
ко дядя Кроня, с трудом отрываясь от лица Понтонера,
от его выпуклых гнедых глаз с круто загнутыми ресни
цами, сказал, взглянув на часы:
— Ну, тюх-тюлюх, я пошел, а то на автобус опоз
даю. — И он еще раз через плечо взглянул на Понто
нера, унося в себе внезапно вспыхнувшие полузабытые
ощущения. А Л изавета Чудинова, отпустив Федора,
не удержалась и сказала:
— Ну и поделом тебе, — и поспешила следом за
братом и сыном. А Понтонер, словно бы очнувшись, з а
кричал вслед:
— Сволочи! Думаете, помру? Я еще вас переживу,
я долго жить буду. Я долго буду жить!
— Дурной какой-то, — глухо сказала мать. — Поиз
мывается он еще надо мной, видит бог, поизмывается.—
И она суеверно оглянулась.
— Я ему тогда все зубы выколочу, — хрипло отклик
нулся Геля, слыша, как всего его заполняет мелкая
противная дрожь.
— Помолчал бы хоть, герой тоже. Вам бы только
кулаки распускать. Дядю родного — в лицо... — внешне
сурово оборвала мать, чувствуя в душе успокоение.
И она еще плотнее придвинулась к брату, обняла его
за поясницу и впервые в жизни прошлась с ним по
пыльной жаркой улице до голубенького раскаленного
автобуса с забитыми фанерой окнами, до потных взбу
дораженных людей, которые, разгорячась, лезли в уз
кую шель машины.
— Ты не пехайся, Кронюшка, тридцать километров
и на ногах выстоишь, зато меньше трясти будет. — Она
Ю Зол отоО ш о
289
обняла его за жилистую бронзовую шею, пригнула ксебе, потерлась щекой о братнево колючее лицо и ска
зала вдруг, наливаясь неожиданными слезами:
— Кронюшка, брательник, давай как ли поближе
быть друг к другу. Д авай породнее быть, ладно?
Л изавета Чудинова всхлипнула, ее курносый ма
ленький носик жалобно шмурыгнул, и все невольно
засмеялись, и она, оглянувшись, тоже улыбнулась, а по
том засмеялась дребезжащ е, быстро обсыхая и светлея
лицом.
— Ну поди давай, поди. Останешься еще от авто
буса, — подтолкнула она брата, и Кроня Солдатов,
дружески хлопнув племянника по плечу, крикнул:
— Приедь как ли, не забывай Снопу! — и сунулся
на последнюю ступешку автобуса, дверка с хрипотцой
вздрогнула, показалась толстая блестящ яя палка рыча
га и вдавила дядю Кроню в переполненную душную
утробу. Еще из-за фанер, упруго отгибая их, тянулись
руки и прощально махали, мелькали что-то кричавшие
рты... Потом пыль занавесила автобус, и он лихо по
катил, встряхиваясь, и еще долго видно было всем ос
тавшимся, как, заж атая дверью, дергается дядикронина
дерматиновая сумка, которую он безуспешно пытался
втащить внутрь.
А Геле вдруг стало так одиноко, что он готов был
заплакать. Не дожидаясь матери, он пошел угором до
мой, почему-то замедляя шаги и все ожидая увидеть
Понтонера, злого и с топором в руках. М ать догнала
его около калитки, и, видно, неясный страх сына пере
дался ей, потому что она неожиданно сказала:
— Ну зачем ты, Геля, его так? Он ведь мстить нач
н е т .— Но Геля смолчал, только нервно шевельнул пле
чом, узкими сенями прошел в комнату и встал столбом
посреди нее, словно бы недоумевая, почему он здесь;
потом так же потерянно, растирая ушибленные козанки
пальцев, сел за стол. Он слышал, как наплывает, скап
ливается в его душе неотвратимое чувство одиночества,
и, закры вая лицо ладонями, вдруг спросил с болью в
голосе:
— М ама, почему я такой урод?
Мать не уловила, о чем сказал сын, но в его голосе
расслыш ала что-то знакомое своему состоянию, пере
житому ранее, потому сразу напряглась душой, даж е
290
внутренне испугалась и стала торопливо подыскиватьединственные материнские слова, которые могли бы
утешить его.
— Все ладом будет, все хорошо, сыночек мой, ми
лый ты мой мальчик. — И ее ладонь робко зависла над
головой сына, словно мать не реш алась погладить его.
12
Мать возилась на заулке, прикладывала в полен
ницу дрова; в окно Геле видно было, как она останав
ливалась, словно бы в изумлении, и, щурясь, всматри
валась в вечереющее солнце, что-то отыскивая в нем,
и смутная добрая улыбка блуж дала по ее лицу. Мать
была в одном легком сарафанчике и из окна казалась
девчонкой, кукольно легкой, сотканной из прозрачного
солнечного материала. Вдруг она вздрогнула, встала
в тень поленницы, словно бы спряталась от солнца, и
сразу оделась в густые вечереющие сумерки, постарела
лет на сорок. На задворках раздались крики, там, на
верное, снова начиналась война: что-то бубнил Федя
Понтонер, не сказавший за всю свою жизнь ни одного
громкого слова, но сейчас в его голосе сквозила угроза,
и чисто по-бабьи, заглуш ая криком голос рассудка,
боль и растерянность, вопила Талька:
— Он меня бить еще!.. Растутыра хренова, глот!
Подавись своим житьем! Пойду всем расскажу, какой
ты хороший. Он еще пинать меня задумал, кулацкая
душа. Я все расскажу, меня Советская власть в обиде
не оставит. С лава богу, не в старое время живем. Пой
дем, сынушка, пойдем. Погляди на него еще раз, какие
паразиты бывают.
Талька показалась из-за угла, она пятилась задом,
нащупывая носками половицы, чтобы не споткнуться,
в одной руке — огромный чемодан, в каких южане обыч
но возят на базары фрукты, локоть оттягивал узел, н а
верное, с подушками, и поверх него леж ал меньший
сын. Геля еще какое-то время смотрел на тяжелую
Талькину спину и думал: «Неужели он когда-то любил
эту женщину?..» Потом спохватился. И, уже болезненно
ж алея ее, побежал на крыльцо.
— Если уйдешь, больше не приходи! — еще услы
шал Геля последние слова и столкнулся с холодным
10*
291
взглядом близко поставленных глаз. Понтонер сразуж е отвернулся и пошел назад, хлюпая по мосткам про
сторными калошами.
■ Подавись своим житьем, все одно сдо-хнешь! ——
вопила Талька. Потом спохватилась, что кричать уже
некому, устало уронила чемодан, уселась на него, как
на вокзале, широко расставив ноги.
Старший сын, тонкий, как ивовая ветка, стоял р я
дом, опершись рукой о покатое материно плечо, в боль
ших глазах его были старческая печаль и недоумение.
А Талька, мельком взглядывая на Гелю, вывалила бе
лую, разбухшую от молока грудь и, чуть заслонив ее
плечом, ткнула в рот малому:
— Н а, ешь давай... Пинать задумал. Меня мамушка
за жизнь ни разу не задела, а он, злодей...
Л иза Чудинова, которая до сих пор спокойно стояла
в тени костра спиной к Тальке и все так ж е мерно и
ровно склады вала поленья, подталкивая их ладонью,
словно бы она была слепая и глухая, тут не сдержалась,
бросила холодно:
— Вот поживи-ко одна, помайся, как мы стра
дали...
Но Талька промолчала, лишь посунулась вниз, сгор
билась над ребенком еще больше.
■ Куда ты сейчас? — спросил Геля, вдруг подумав,—
что на дворе вечер и куда же денется эта, в общем-то
не чуж ая ему женщина, которая когда-то разбудила
в нем первую и самую светлую любовь.
— У меня мама в Городке, к ней поеду...
— Куда хочет пусть девается, — желчно откликну