Золотое дно (сборник) - Страница 83
ко, норовя тесануть по ноге. Нет, заколодило работу,
тошной стала, да еще солнце калит, хоть бы с утра от
дых дало, даж е вздохнуть толком нечем. И Федор с до
сады оседлал бревно, как покорную лошадь, и прислу
шался напряженной спиной, что делается там, на
крыльце.
— Я в плену не скрывался, — бунчал он будто са
мому себе, но нарочно громко, чтобы расслышали на
крыльце. — Нет, Федор Чудинов честь свою не зап ят
нал и в плену не скрывался, как некоторые. Мне нечего
таить, я, можно сказать, на одном духу от смерти ушел.
Но сзади всхлопала дверь — и все стихло, а Федор
Понтонер, забыв о солнце и радиации, которая прони
зывает насквозь, стянул с головы пропотевший колпак
и стал помахивать им перед лицом, возбуж дая прохла-
ДУ-
«Нет-нет, вы подумайте только, какие сволочные лю
ди на свете есть: и сами не живут, и другим мешают—и
сам не ам и людям не дам. Д ля них наизнанку выкру
чиваешься, только бы с добром к ним, а они яму норо
вят поглубже вырыть да спихнуть со всеми потрохами,
чтобы не поднялся человек, не пикнул, не крикнул о
помощи, а земельку-то разровнять, растереть и сверху
плюнуть. Сволочь, глядит, будто я тысячу рублей у не
го занял и не отдал. Откуда знать мне было, что ж и
вой он, на лбу ведь не написано. А может, и не Кронь-
279
ка тогда был, тот-то уж вовсе дохлый леж ал, а кабы онслучился, давно бы накасгил, с навозом давно бы сме
шал. Смотри, глазами-то как наворачивает, сволочь,
глазами так и ест. А я ему ничего не должен, я жизни
своей для Родины не пожалел, и недаром меня орденом
отметили, ордена зря не дают, их кровью нужно было
заработать...
Кабы Степка Ж вакин был, он бы не дал соврать,
честнейший человек. Эх, Степка, Стейка, Ж вакин Сте
пан, душа твоя детская и глупая: кой черт тебя пома
нил винтовку-то к кустышку приткнуть? Еще и нагова
ривал: «Если случай подвернется, так прихвачу, а ты,
Федька, если особист спросит, сообщи, что снарядом ее
бабахнуло и непригодна она для пользования стала».
А я разве могу соврать, да я никогда и врать-то не умел.
До своих добирались — одна дума была, как бы из п а
мяти не выпасть; лежу, а руками-то подгребаюсь, как
веслами, сколько могу помогаю Степке, аж локти до
костей сжег. Леж у, а на уме одно: не оставь! Все про
шли: и ничейную полосу, и минные поля, и перекрест
ную стрельбу, а особиста не прошел Степа Ж вакин,
споткнулся на нем, даж е слова грамотного сказать не
мог.
Меня-то — в медсанбат: совсем плох был, ноги хоть
отрубай напрочь, ноют и ноют. Особист приходил, до
прашивал, поначалу орал: судить, мол, вас надо, устав
военный нарушили, какие вы к хрену вояки, если вин
товки побросали. Когда он кричал, страшновато было,
а потом притерпелся и подумал даж е: «Реви-реви, если
глотка луженая, пи черта ты мне не сделаешь, нет т а
ких прав, чтобы обезножевшего солдата карать». Тот,
видно, поняв свою неделикатность, устыдился, притих,
выспрашивать стал, где шли да каким путем, знать,
проверял, гад, не шпионы ли мы. И тут я будто с дру
гого света пришел, все припомнилось вдруг: где у нем
цев танки, да сколько их, да какие машины видел, да
каким путем шли... Орден обещал, наверное, за соо
бразительность... Эх, если бы не контузия, да разве
бы я тут, да разве бы эдак жил, тьфу, нечисть!.. А про
винтовку соврать не мог, как на духу и выложил, что
предупреждал Ж вакина: не поступай так, без оружия
солдату не дозволено — ведь не послушался, поставил у
куста, потом, мол, заберу, ничего с ней не случится...
280
И забрили Степку в штрафники, и будто в воду канулпарень — пи слуху ни духу, да мало ли тогда пало
людей — как траву, косили..
А может, и жив ты, Степан Ж вакин, гробы строга
ешь потихоньку, людей подальше прячешь, но до Во
логды не добрался, нет, не добрался, потому как узн а
вал я, нет на Вологде гробовщика Степана Ж вакина,
знать, где-то в ином месте осел: Россия-то вон как ве
лика — в ней, как в воде, поди сыщи. А если и жив ты,
так на меня обиду не клади, на меня обиду свою не н а
валивай, ведь не мог я тогда схитрить, ей-богу, не мог
против совести пойти, вроде бы пустяк, а не мог. Как
на духу выложил, что сунул Степан Ж вакин винтовоч
ку под кустик. «Потом, как случай приведется, заберу,
а не заберу, так не велико и дело. Винтовка-то не пушка
и не танк, ведь вон сколько всякого добра пооставле-
но — хоть железную гору из него отливай, а кто н ака
зан? Д а никто не наказан, потому как все, кто мог
спросить за это, в земле леж ат, кровью своей зал и
лись», — вот так и сказал, а я что мог с ним посудить,
если плахой еловой леж ал и язык-то едва держ ал
во рту?..
Ой, Федя Чудинов, не то вроде бы вспоминаешь и
вроде бы ерничаешь, языком вертишь — значит, не теми
словами говоришь, какими привык объясняться толково
и кругло. Что ж е с тобой приключилось, Федор Чуди
нов? Какой-то весь размягченный ты, вроде бы тебя
насквозь пропекло солнцем и в самую пору сейчас по
валиться тебе и больше не встать, уж в таком ты рас
паренном состоянии, что просто беда, что просто хоть
на кровати разложи совсем голехоньким и квасом све
жим заливай...»
У Феди Понтонера кружилась голова, может, со вче
рашней занудной ссоры иль оттого, что сын потом всю
ночь не спал, расхныкался: ему бы грудь надо, а Т аль
ка, будто пропащая колодина, завалилась к стенке и
ни разу за ночь не вскочила, мол, твой выдолбыш, сам
и вставай, сам и выхаживай, а я пальцем не притро
нусь. До утра ребенка на руках выносил, готов был
Тальке голову отсадить напрочь, чтобы не куражилась,
стерва, — ведь так и не встала... А может, солнце тому
виной, что так невозможно кружится голова, и руки-то
не поднять. Хоть бы крошечный дождик посеялся.
281
С такими мыслями Федор Понтонер направился кдому. Талька бродила по кухне молча, воротя нос в
сторону, облупленные шлепанцы стучали по половицам
гулко и зло, и вся она была настроена враждебно и не
примиримо. Все так ж е молча поставила хлебницу, м ан
ную кашу, сама пристыла у буфета, словно ожидая,
когда лучше начать ссору.
— Говорено сто раз было: закрывай ведра, когда
из столовой идешь. Теперь каж дая сволочь куском поп
рекнуть может, — раздраженно сказал Федя Понтонер,
лениво разм азы вая кашу по стенкам тарелки, есть не
хотелось, а тянуло прилечь где-нибудь в тенечке и пару
часов придавить.
— Д а замолчи ты, надоел хуже горькой редьки! —
огрызнулась Талька: вывел вчера этот дьявол из себя,
всю душу начисто вывернул, и сейчас даж е смотреть
было тошно на его постное лицо. — К ак баба, пилишь,
пилишь... Зануда лешова!
Она подхватила ребенка на руки и ушла в горницу,
там быстро забродила из угла в угол, укачивая сына,
и пол прогибался и кряхтел под ее телом. Талька поте
рянно морщилась: почему-то Гелька не шел из ума.
П редставила его испуганные глаза на худом порыже
лом лице и подумала, что с ним она, пожалуй, ужилась
бы. Зачем только Ш урка тогда подвернулся?.. Поиз
мывался, кат, силу свою показал — и сейчас тело от его